И это служит для меня тупым, но все-таки оправданием, потому что я не знаю, как по-другому мне ее успокоить: притягиваю Филатову к себе, обхватываю заплаканное лицо ладонями и, не давая ни себе, ни ей времени думать, впиваюсь в ее губы своими. Я затыкаю её. Её истерику. Отключаю в себе ощущения. Не запоминаю, не чувствую, не пробую, не глотаю. Чтобы потом не сдохнуть. Просто, твою мать, затыкаю ей рот! Я держу ее лицо в ладонях, а ее губы в своих. Ни раздвигаю, ни скольжу, ни кусаю, ничего не делаю. И не дышу. Чтобы не поплыть от ее запаха. Отсчитываю несколько секунд и отпускаю. Делаю два шага назад и начинаю беспорядочно загребать в себя воздух. Юлька смотрит на меня нечитаемо. Ее глаза широко распахнуты, а губы разомкнуты. Мне, пздц, как страшно. Вполне вероятно, я могу стать Юрой и получить от Филатовой то, что не получил он. Когда-то, в пятнадцать, я проворачивал такое и получил нагоняй. Сейчас я жду подобного, но высохшие за мгновение слёзы в ее глазах намекают, что если я и огребу, то хотя бы за позитивный результат. Филатова поднимает медленно руку. Я слежу за ней, чтобы быть готовым принять удар, хоть и блокировать его не собираюсь. Но, к моему удивлению, Юля растерянно дотрагивается до своих губ, задумчиво хмурится и отворачивается. Делает несколько шагов и, когда я уже готов сорваться за ней и просить прощения, Филатова оборачивается: – Что ты сейчас сделал? – шелестит. Что ответить-то? Этот вопрос насколько опасен для моей жизни? Признаться или сказать, что я жонглировал дынями? – Я тебя поцеловал. – Поцеловал, – растерянно повторяет. – А ты… – сглатывает, – ты не мог бы сделать это еще раз? – смотрит виновато умоляюще. Так бывает? Или че? – Поцелуй меня, Стёп… Глава 29. Степан Всё вокруг становится неважным, мутным, бесполезным. Я вжимаю в себя Юльку так, как мечтал об этом многие годы. Я хочу, чтобы сейчас для нее ничего не существовало тоже, и заставляю к себе подключиться. Напираю. Тем более, меня об этом просили. А я же чертов джентльмен – меня не нужно просить дважды. Ну же, давай, чувствуй. Чувствуй то, что мучает меня практически всю мою жизнь. Ощути, как бывает, когда течет крыша. Услышь, как барахлит мой мотор. Её губы мягкие и скромные. Бл*, скромные по сравнению с моими, которыми я съедаю Юлькин рот. Сквозь пьянящий дурман её вкуса, я мог бы подумать, что так она целуется впервые, но я прекрасно помню язык баскетболиста в ту ночь у нее во рту. Проталкиваю свой язык глубоко, встречаясь с её. У меня нет времени нежничать и задерживаться на одних губах. У меня цейтнот и ускоренная программа, поскольку не знаю, выдастся ли мне еще такой шанс, но этот упускать я не собираюсь. Отключаюсь от той действительности, в которой я бросил свою девушку одну, и заталкиваю жалкую совесть в самое отдаленное место своего тела. Я здесь. Сейчас. С девушкой, запах и вкус которой сводит с ума. Она в моих руках, и я сжимаю ее крепче, выбивая из нее полустон, полувскрик. Шиплю, когда осторожные, неуверенные ладони опускаются мне на плечи. Ору, когда ее язык порхает по моим губам. Содрогаюсь, когда ее дрожь переходит ко мне. И отчаянно скулю, когда отскакивает от меня, как от разворошенного улья. Глубоко дышу, не понимая какого черта. Пьяно смотрю на Юльку, у которой лихорадочно горят глаза. Она прикладывает ко лбу ладонь и мечется, стоя на месте. – Нам нельзя, – качает головой. Прищуриваюсь, я сейчас не в том состоянии, чтобы разгадывать ребусы. – У тебя есть Сара, – поясняет. Печально, что об этом помнит она, а не я. Но это неоспоримо, потому что факт. Киваю, начиная приходить в сознание. Отличный способ привести в чувства, но я ни о чем не жалею. Дерьмо только в том, что сейчас она будет пищать о том, что все было ошибкой, и терзаться виною. – Нам нельзя, Степ, – ее голос дрожит и в нем ни хрена убедительности. Она будто спрашивает меня об этом, а мне сказать нечего. Тот ответ, который в принципе в нашем с ней положении единственно правильный, мне не нравится. – А если… – запинается, – … по дружбе, то можно? – сипит с надеждой. Я не успеваю проанализировать сказанное: Филатова бросается мне на шею и ее язык уже вовсю орудует у меня во рту. Сгребаю платье по бедрам, пока Юлькины руки чуть ли не рвут волосы на моей башке. Если она решила снять с меня скальп, то я не против, потому что она также позволяет мне сжимать ягодицы и подставляет шею, запрокидывая голову. Объяснять мне что делать – не нужно, и я целую солоноватую кожу прямо под подбородком, веду языком ниже, к ключицам, зубами стягиваю бретельку и делаю то, о чем мечтал с того момента, как увидел её в этом платье, – кусаю нежное плечико, получая такой искренний и мучительный стон, от которого мой стояк можно увидеть из космоса. Я уверен, что она его чувствует, но, вероятно, он ей не мешает, поскольку Юлька вжимается в мой пах так, что вышибает из меня болезненный хрип или кашель. – Кхм, кхм… Вероятно, не мой кашель. – Ребят, вы, конечно, очень милые, и мне дико неудобно вас прерывать, но, Стёп, тебя ищет Сара, а Юлю ждет Софи, чтобы пульнуть букет невесты. Голос Дианы, как ушат стылой родниковой воды, обрушивается на наши головы, принуждая Юльку стремительно отпрянуть. – Добрый вечер! – сестра попеременно оглядывает нас с Филатовой. – Мой английский не настолько хорош, но я попыталась объяснить твоей девушке, – она намеренно выделяет последние слова, глядя на меня с упреком, – о том, что ты бросился успокаивать Соню. – Боже, – Юлька закрывает лицо руками, а потом резко бросает взгляд вниз, чуть ли не плача: ее платье с одной стороны задралось до живота, и не знаю, как на счет Ди, но кружевные трусики моей подруги я успел заценить. – Боже! – судорожно одергивает подол. Вполне вероятно, это нервное, но всё, что я сейчас могу – глубоко дышать и бороться с тем, чтобы не засмеяться. Походу точно нервное. – Извини, – спрятав глаза, Юлька газует с места, увязая в песке. Вталкиваю ладони в карманы брюк, провожая спину Филатовой облизывающим взглядом. – Спасибо, – говорю Диане, которая смотрит на меня убийственно осуждающе.