И я тоже. Я чувствую себя примерно также, а, может, и хуже. Сара смотрит на меня несколько секунд. Смотрит так выразительно и глубоко, что на мгновение я вижу в ней ту робкую, сомневающуюся девушку, которая пришла на консультацию. Неуверенную в себе, но старательно прячущую внутренний огонь. Сара опускает лицо и отворачивается к окну. – Рада, что ты это понимаешь, – тихо шепчет, вздыхая. На комнату опускается вязкая тишина. Она липкая и сдавливающая. И не дает дышать. Воздух в этой тишине густой, тяжелый, удушливый. Расстёгиваю две верхние пуговицы рубашки. Сбрасываю пиджак на кровать. Опускаю ладони в карманы брюк, блуждая взглядом по напряженной спине Сары. Всё происходящее напоминает семейную драму. В двадцать три я к этому не готов. Не готов чувствовать себя подлецом-мужем, изменившем жене, который каким-то образом должен сказать об измене и от том, что надо расстаться. Абсурд ситуации в том, что мы не клялись друг другу в вечной любви, физически я не изменял и уходить мне не к кому. То, что сегодня произошло с Филатовой – не та причина, из-за которой мы с Сарой имеет то, что имеем. Это началось раньше. Тогда, когда ревность стала душить нас обоих. А теперь правильно быть честным с собой и с девушкой, которая мне дорога. – Сара, мне очень жаль. Ее плечи вздрагивают и, громко усмехнувшись, Сара оборачивается: – Кажется, именно так начинаются разговоры о расставании. Ты собираешься меня бросить? Здесь, на своей Родине, практически в доме своих родителей, куда ты меня привез, ты собираешься сказать мне, что все закончено? Это жестоко, – обнимает плечи руками, посыпая мне голову пеплом. – Будет справедливо, если бросишь меня ты. – Серьезно? – удивленно приподнимает бровь. – А если я не хочу тебя бросать? – вскидывает подбородок. – А если меня все устраивает? – Сара опускает руки вдоль корпуса и начинает плавно двигаться ко мне. – Скоро закончится наш отпуск, – останавливается в одном шаге от меня, – мы вернемся в Израиль, – ее голос становится тихим, монотонным, гипнотизирующим, – у тебя начнется твоя стажировка, – смотрю на Сару сверху вниз. Ее руки взмывают и с особой осторожностью укладываются мне на грудь. – Ты же столько учился. Фанатично горел медициной, – ее ладони скользят по ткани рубашки. – Для тебя в Израиле открыты все двери! Тебя ждет перспективное будущее! Ты же этого хотел! – смотрит в лицо, выискивая в нем подтверждение сказанных слов. – А что ждет тебя здесь? В болоте с комарами и нищетой? Должность хирурга в районной поликлинике? – ее пальчики начинают медленно, но уверенно расстёгивать пуговицы на моей рубашке. – Сара, – предупреждающе накрываю ее пальцы ладонью. Сжимаю, обездвиживая. – Я всегда буду рядом. У тебя будет своя клиника. Я попрошу отца инвестировать в медцентр. Он нам поможет, Стэф, – глаза Сары лихорадочно блестят. – Сара… – качаю головой. Наш разговор уходит не в то русло, увязая глубже в недопонимании и лжи. Сара резко выдергивает из захвата свои руки и точно иголкой колет пальцем ровно туда, где горит татуировка. – Это русская буква Ю. Я узнала, – толкает в грудь. – А твоя кузина не Джулия! – пихает еще раз. – А ты … – кривится, – ты трус, раз боялся в этом признаться, когда я у тебя спрашивала. Трус и предатель! – Сара плачет. Моя голова идет кругом. Мне нечем дышать. Запускаю в волосы пальцы, стягивая на макушки до боли. У меня кипит мозг, но я понимаю, что разговора у нас не получится. Может, через час или два, или завтра, но не сейчас, когда эмоции рубят по нервам. Она не хочет меня слышать, а я больше не могу её слушать. Вероятно, так и есть: я предатель и трус, когда разворачиваюсь и собираюсь оставить её в растрёпанных чувствах одну, но мне нужно проветрить голову, услышать себя и без истерик подумать, как найти для нас чертов безболезненный выход из этих нездоровых отношений. – Если ты сейчас уйдешь, можешь не приходить. Никогда! Слышишь? Никогда! – кричит в спину Сара. Я замираю в дверях на секунду, а потом срываюсь вниз по лестнице. Как только выхожу из корпуса, небо озаряет разноцветными огнями. Поднимаю голову и смотрю на яркие всполохи, ощущая, как очередной залп отдается в виске острой, пульсирующей болью. Глава 31. Юлия Я бесстыдно сбежала. Еще один стыд в копилку этого дня просто не поместится. Сегодня всего через край. Я ужасная свидетельница, раз бросила свои обязанности и не довела их до конца. Должно быть, мне следовало остаться и помочь тете Агате проводить гостей, заняться цветами и подарками, но я позорно сбежала. Мне неловко, катастрофически зазорно смотреть в глаза семейству Игнатовых, словно, кроме Дианы, нас со Степой видели все. Я накрутила себя до такого, что в каждом повороте головы и случайном мимолетном взгляде я вижу осуждение. Но у меня еще хватает в голове здравого смысла, и я понимаю, что всё это полный бред и мои личные тараканы, но от этого мне не легче. Я знаю, что ночь самокопания мне обеспечена, потому что этим я не могу поделиться ни с кем. Ни с кем. Даже с мамой. Для того, чтобы признаться в том, что ее дочь – бессовестная ханжа, целующаяся с чужим парнем, – я слишком малодушна. У меня трясутся руки, когда я пытаюсь впихнуть нежные каллы в вазу. Трогаю плотный белый бутон, ощущая кожей его шероховатость. Свадебный букет невесты, который поймала Диана с выражением полного отвращения на лице. Она впихнула мне его в руки, как старый вонючий носок, от которого стоило незамедлительно избавиться, ну а я… я находилась в таком раздрае, что приняла его необдуманно. Удивительно… еще утром эти цветы стояли в этой же вазе, и вот снова они здесь, в моей комнате, и я улавливаю их тонкий, еле заметный ванильный аромат среди запахов сухих соцветий и неиспользованных веточек кустовых роз. На кровати разбросаны мои рабочие вещи. Я убегала из номера впопыхах, столкнувшись в коридоре с горничной. В комнате полный порядок, за исключением хаоса в постели, но я сама попросила ничего не трогать. Сгребаю баночки со стразами, ленты, шпагат, кусачки, секатор и проволоку. Руки механически укладывают в правильной последовательности инструменты в коробку, и я благодарна им, поскольку в моей голове бардак похлеще, чем на кровати. Также механически я раздеваюсь, убираю волосы наверх, скручивая их в неопрятную гульку, смываю макияж и встаю под горячую воду. Меня немного знобит, но не от холода. Мои нервы устроили мне приличную свистопляску, и я не знаю, сколько еще мне нужно простоять в облаке пара, чтобы расслабиться. Утыкаюсь лбом в кафель. Это не гигиенично, но мне плевать. Мне не плевать лишь на то, что я боюсь потерять Степу. Я чертовски боюсь его потерять! Я не знаю, как он, но я уверена в себе, что не смогу поднять лицо и посмотреть ему в глаза. А он? Он тоже, должно быть, считает случившееся ошибкой, а, значит, нам придется друг друга избегать? Из-за одного поцелуя… Черт. Нет! Ни одного! И я сама попросила! Направляю поток струйной воды себе в лицо. Она бьёт по опущенным векам, попадает в нос, колет щеки, стекает по губам, но не смывает его поцелуи. Ни на лице, ни на шее, ни на плече… Я чувствую каждый.