– Молчишь? – опускает лицо. – Я тоже не пью, – наклоняется и опускает бутылку на пол. – Пустишь? – кивает мне за спину. Что происходит? – Степа, тебе, наверное, лучше пойти спать. Сара будет беспокоиться… – А ты? – перебивает. – Что, – сглатываю, – я? – Ты беспокоишься обо мне? – К-конечно… – Тогда впусти. И беспокойся обо мне, Юлька… – неожиданно притягивает меня к себе и утыкается лбом в мой, – беспокойся, – шумно втягивает весь воздух между нашими носами, заставляя меня быстро-быстро дышать, чтобы не задохнуться от его близости, – я так хочу, чтобы ты обо мне беспокоилась… Глава 32. Юлия Я не знала, как буду смотреть ему в глаза, но это оказалось намного проще, чем смотреть на то, как огромное мужское тело валяется на моей кровати. Его рубашка окончательно выбилась из брюк, а заброшенные за голову руки натянули её так, что демонстрируют небольшую полоску смуглой кожи между ремнем и краем сорочки. Я – в своем номере, но чувствую себя неуверенно и, облокотившись поясницей о стол, старательно пытаюсь держать зрительный контакт на уровне наших глаз. Ежусь и стискиваю ворот халата на груди. У Игнатова, похоже, нет проблем с самоуверенностью: он расслабленно наблюдает за мной, улыбаясь полупьяной ухмылкой. Может, мне стоило согласиться на его предложение и тоже для храбрости выпить, поскольку мужская фигура в моей постели, пусть даже гостиничной, – в моей жизни впервые. Хмельная улыбка моего друга выбивает из колеи. Она слабо ассоциируется с его заверениями о том, что все в порядке. Если бы у него было всё в порядке, вряд ли бы он находился здесь поздней ночью вместо номера напротив. И этот факт генерирует во мне триллион причин, в каждой из которых я вижу себя виноватой. Они поругались с Сарой? Она узнала про наш поцелуй? Ей рассказал Степа? У него неприятности? И всё в таком духе… Если бы люди умели читать чужие мысли, то в моих можно было бы зарыться с головой или утонуть. Иногда я сама страдаю от этого, но отключить мне голову способны алкоголь и, как оказалось, поцелуй с лучшим другом. Но тот и другой варианты – смертельно опасны, поэтому к тому, что я чувствую угрызение совести от поцелуя, вдобавок я клюю себя за то, что впустила Игнатова к себе. Но я не смогла иначе. «Я так хочу, чтобы ты обо мне беспокоилась…» – эта фраза до сих пор вращается на перемотке в моей голове, оседая в ней невысказанностью, болью и чем-то таким щемящим, отчего мое сердце сжимается до микроскопических размеров. Что происходит в их с Сарой отношениях? Почему он пришел ко мне? – Иди сюда, – Степа выдергивает из-под головы руку и раскрытой ладонью хлопает по постели. Это пугает и манит одновременно. Не знаю, что изображено на моем лице, но, усмехнувшись, Игнатов продолжает, – как в детстве, помнишь? По дружбе! Я чувствую, как заливаюсь краской. По дружбе… Я брякнула какую-то несусветную чушь, чтобы оправдать свое безумие, но сейчас-то я должна проявить благоразумие? В детстве, да, мы часто валялись вместе в постели, тискались, обнимались, но это совершенно другое. Тогда для меня Степа Игнатов был любимой бесполой мягкой игрушкой, а сейчас… Мои глаза настойчиво помнят то, что было у него под полотенцем в нашу первую встречу в доме его родителей, а мой живот отчетливо помнит ощущения, когда я прижималась к Игнатову у реки, и он… Он не бесполый. Он отлично полый. Шикарно и по-мужски достойно полый. Кошмар. То, о чем я сейчас думаю, – настоящий кошмар, но он такой манящий и желанный. И сейчас этот кошмар только мой. За прошедшие сутки я натворила достаточно ошибок, и еще она допущенная уже не изменит моей успеваемости. Именно так я убеждаю себя, когда подхожу ближе и с ногами забираюсь в свою постель. Сажусь на колени, запихнув полы халата под ноги, чтобы ни один миллиметр открытого участка тела, кроме головы, которой нужен сквозняк, не смущал меня более того, что есть. Мы молча разглядываем друг друга. Приглушенный свет ночника очень подходит Игнатову. В нем он уютный и будто домашний. Моя спина ровная, как доска, несмотря на то, что внутри меня бесконечные зигзаги из ощущений: мужского острого запаха – личного, смешанного с его парфюмом и горчинкой виски, который не отвращает, а придает беспечности, его присутствия – близкого и будоражащего, его взгляда, которым Игнатов запускает легкую дрожь по моему телу. Опускаю лицо, прячась от этого взгляда. Крупная ладонь Степы с расправленными пальцами так и покоится на белоснежной простыне, и вид темной крови на разбитых костяшках вызывает во мне чувство вины. Это тоже из-за меня. – Больно? – неуверенно накрываю ладонью его руку. Она у него горячая-горячая, словно радиатор. Мне кажется, у меня остановилось сердце. Я его совершенно не чувствую, и не могу понять, бьется оно или нет, я абсолютно беспомощна под его гипнотическим взглядом. – Приятно, – довольно тянет. Ну и чего он улыбается? Такой пьяный-пьяный. И красивый безумно, но дурной. Осторожно поглаживаю подушечками пальцев подсохшие ранки. Смотрю исключительно на них, чтобы не смотреть в бесноватые глаза Степы. Ну вот куда полез, глупый? Ему же руки беречь нужно… Вздрагиваю и резко поднимаю взгляд, когда большим пальцем свободной руки Игнатов проводит по моей нижней губе. – Холодная… Да? А мне кажется, что горю. Я даже чувствую, как по моему телу разливается густая, расплавленная смола. Всё происходит за сотую долю секунды. Он придавливает меня свои телом. Своим большим горячим телом, таким же, как его огненные руки, которыми он удерживает мои запястья над головой. Касается кончиком носа моего, и только сейчас я начинаю слышать стук своего сердца, потому что оно грохает в унисон с его. – Степа, – выходит жалко и неубедительно, но я должна сделать хоть что-то, чтобы нас оправдать, его оправдать и себя. Может, именно поэтому я не помогаю ему ни в чем, когда полы моего халата разлетаются в стороны. Чтобы потом оправдаться, я ничего не делаю: ни останавливаю его, не прошу. Глаза в глаза и – о черт, я тоже хмельная, пьяная, безрассудная, а иначе как объяснить то, что я позволяю его горячей руке касаться оголенного живота, а жадному взгляду опалять мое обнаженное тело? Мне жарко. Жарко везде: в груди, внизу живота, в кончиках пальцев ног. И я задыхаюсь! Хватаю воздух ртом, но лишаюсь и этого. Степа наклоняется и целует меня, вышибая из головы жалкие доводы того, почему нам нельзя. Мои руки свободны, и я с оглушительным остервенением сама впиваюсь ему в плечи, притягивая ближе. Исчезает всё. Весь мир становится ненужным, потому что сейчас мой мир концентрируется на его губах и стонах, во время которых он шепчет мое имя. Мое имя… – М-мм, – я бесстыдно стону. Врезаюсь ногтями ему в плечи до боли. Игнатов шипит, и я убираю руки, раскидываю их в стороны, сжимая в пальцах простыню. Выгибаюсь, подставляя ему грудь, которую он жадно ласкает губами, языком. Кусает, зализывает, целует.