Мое тело пылает сумасшедшим огнем, а низ живота требует… требует его рук, губ – мне плевать, только пусть не останавливается. – Юлька, люблю… Не знаешь даже как… Не представляешь … Я же больной рядом с тобой… м-мм… Твою мать… Юль… м-мм… Блять! Ничего не слышу. Ничего! Только грохот в ушах! И пульс, который я чувствую между бедер… – Степа… Нельзя! – перехватываю его руку, касающуюся меня там. Пытаюсь свести колени вместе, но его – раздвигает мои бедра. – Нельзя! Нет! – закусываю губу и запрокидываю голову, потому что сдаюсь. – Нет! О, Господи! Да! – я постыдно сдаюсь, когда его пальцы творят внутри меня что-то безумное, раздражающее, ноющее, щекотное и до искр из глаз приятное. – Нет! Да! Еще! Хватит! – требую, не зная чего. Никогда! Никогда я не чувствовала подобного! Что это? Что? Во мне словно сейчас что-то взорвется. Прямо сейчас… – Юленька, девочка моя… м-мм… – его губы ласкают сосок, а пальцы… И всё. И взрывается, сотрясая меня крупной дрожью… Глава 33. Степан Диалоги в главе ведутся на иврите Меня включает резко. Одним щелчком выбрасывает из рая в реальность. Тяну носом аромат. Ее запах: утренний, летний, цветочный. Запах – мечта, запах тоски, запах безответной любви и неразделенных чувств. Запах шести лет отрицания и столько же растворения в других. Запах, которым я пропитан полностью… Мне бы аспирин, но я как истинный наркот накачиваю себя с утра «Юлькой». С адским усилием разлепляю глаза. Мне по-кайфу и херово одновременно. По-кайфу видеть её волосы. Я сам их распустил и перебирал в пальцах, пока не отключился. По-кайфу чувствовать под левой рукой ворс халата, согретый теплом ее кожи. На сгибе локтя правой руки покоится Юлькина голова, а своих пальцев я не чувствую вообще. Вполне возможно они посинели и отмерли, но это такой сущий пустяк по сравнению с тем, что наши ноги переплетены, а мой пах упирается в женские ягодицы. Мы в этой позе уснули. Я уснул первым, но раз Филатова мерно сопит, прижатая спиной к моей груди, значит, ей все-таки пришлось это сделать. Осторожно распутываю наши ноги, убираю руку с Юлькиного живота и, стиснув зубы, помогаю левой рукой извлечь затекшую правую. Пробую сесть. Как только ступни касаются пола, славливаю приход, от которого голова начинает кружиться с космической скоростью. Крепко сжимаю веки, опускаю голову вниз. Вестибулярку штормит. Мой мозжечок тоже в ахуе. Я впервые так надрался. Упираюсь локтями в колени, дышу глубоко и ровно. Постепенно к головокружению пристраивается ощущение тупой боли. Открываю глаза и впиваюсь ими в кисть. Пробую сжать ладонь, но пальцы деревянные, отекшие. Кости не сломаны, могу точно сказать, но хирург я все равно хреновый, раз вчера пренебрёг льдом. Сглотнув кислый комок в горле, встаю с постели. Меня люто шатает, но удивительным образом мне удается отыскать свои туфли и даже всунуть в них ноги, не перепутав лево с право. Обхожу кровать и встаю с той стороны, куда обращено лицо Филатовой. По нему гуляет утренний солнечный луч, нагло протиснувшийся в приоткрытую балконную дверь. Он ласкает ее теплом ненавязчиво и нежно, не собираясь будить, досадно путается в волосах и срывается на стену сразу, как только сквозняк торкает дверь. Завернутая в белый халат, как в кокон, Филатова спит. Руки стиснуты в замок – засыпала напряженно. Потянув штанины брюк наверх, присаживаюсь на корточки, оглаживая ее тело взглядом. Убираю прядку волос за ушко. Лицо тоже напряжённое, со складкой на лбу, словно она до сих пор на меня ругается, злится. Имеет право, есть за что. Осторожно прикасаюсь к морщинке, мои пальцы с похмелья дрожат, но я удивительно ровно веду по ней, стараясь расправить. Расслабься, девочка моя. Я помню, как ты умеешь расслабляться. Я видел ночью и забывать не планирую. Красиво, чувственно, сопротивляясь себе и мне, но так искренне, что меня уносило вместе с ней. Видеть Юлькино удовольствие, знать, что к нему приложил свои пальцы я – тот еще космос. Улыбаюсь, когда Юлька морщится. Сонная, уютная, исключительная, моя… Глажу по волосам, очерчиваю ушную раковину, прикасаюсь к губам. Это мое удовольствие: от возможности ее касаться, целовать, дышать запахом её кожи, трогать везде и ловить сладкие стоны. Вот это секс. Чистый, приносящий не временное удовлетворение голодной потребности, а удовольствие от эмоций. Когда в трусах стоит не на женское тело, а на ощущения, ответные реакции, вызываемые им. Со мной так было ночью. Я ни хрена не помню, что говорил, но абсолютно уверен, что каждое сказанное мною слово было правдой. И ни хрена не помню, о чем говорила она, когда я запахнул ей халат, притянул к себе спиной, обездвижил ногами и приказал спать. Юлька барахталась, пыхтела, пищала и злилась, а я расслабленно уплывал под ее возмущение, собираясь обсудить его утром. Я задолжал объяснения, до хрена извинений. Им обеим.