Они здесь… Рядом со мной со скрежетом отодвигается стул, а следом моей левой руки касается тепло. Напряженно смотрю вперед, боясь встретиться с ним взглядами. – А где Сара? – уточняет Агата. Чувствую движение слева от себя. – Через полтора часа должна приземлиться в Москве, – ровно отвечает Игнатов. Что? Я поворачиваюсь настолько быстро, что не успеваю сообразить. – Привет, – улыбается Степа. Я бегаю по нему глазами: по выбритому подбородку, по искрящимся глазам, по беспорядочно разметавшимся волосам, по белой футболке и пустому месту рядом с ним. Он один. – Она что, уехала? – режет образовавшуюся за столом тишину тетя Агата. – Переживаешь о том, что не попрощалась? – Степа, изогнув губы в усмешке, переводит внимание на мать. – Не особо, – хмыкает Агата под сдавленный кашель Дианы. – Что-то случилось? Ей срочно нужно было уехать? – забрасывает сына вопросами, ответы на которые требуются и мне. – Типа того, – небрежно отвечает Игнатов и возвращает свой взгляд мне. – Всё нормально? – выгибает насмешливо бровь, глядя на мой открытый от изумления рот. – Да, – сглатываю комок в горле и отворачиваюсь, выпрямляя спину. Нет! Не нормально! И я уже успела придумать сто-пятьсот причин, почему рядом с ним нет его девушки. И ни одна из них о том, что Саре нужно было успеть покормить ее любимого котика, проверить утюг или выключить свет в туалете. Я вижу причину в себе. И это понимание не дает мне запихнуть в рот ничего съедобного, которым забита моя тарелка. Брожу по лицам присутствующих за столом. Никого не смущает отсутствие Сары. Все сконцентрированы на обеде и на непринужденных беседах между собой, а я сижу, как чумная, с колом в заднем месте. Скосив влево взгляд, вижу, что в тарелке Игнатова – аналогично моей. Он пьет воду и молчит, но я всей своей левой стороной тела ощущаю его присутствие. – Вкусно? – моей мочки, за которую заправлены волосы, касается теплый воздух. Что? Поворачиваю голову, встречаясь с ухмылкой. О чем он? Непонимающе хмурюсь. Растянув губы в широкой улыбке, кивает на мою тарелку. Прослеживаю за его взглядом, подмечая в своем блюде что-то страшное: поверх маринованных грибов навален майонезный салат, сверху – картофельное пюре, приправленное фаршированным помидором. Кошмар. Откуда? – Вкусно, – шевелю губами. – Наелась? А? – Да. – Прогуляемся? Что? Да! – Когда? – Сейчас. Да! Да! – Неудобно, мы же… Мои глаза ползут на лоб, когда, не дослушав, Игнатов отодвигает стул и встает, прихватывая меня вместе с собой. – Всем приятного аппетита! – улыбнувшись, желает всем и утаскивает мое слабовольное тело из ресторана. Глава 36. Юлия Я знаю, что наша прогулка – не променад двух давних друзей, а повод для того, чтобы поговорить. Уверена, нам есть, что сказать друг другу, а наше общее молчание, с которым мы добрались сюда, – лишь временная отсрочка сложного разговора, возможно, именно того, о котором говорила Диана. Но здесь, в поле, усыпанном луговыми цветами, я нахожусь в своей стихии, и настроиться мне будет гораздо легче, вдыхая ярко выраженный камфорный запах аптечной ромашки: мелкой, корявой, неказистой, но действующей успокаивающе на мои натянутые нервы. Мои любимые цветы – дикорастущие соцветия: живые, неподдельные, с наполовину облетевшими лепестками, впитавшими солнце, приспособленные к непогоде и умеющие выживать под порывами ветра. С ними не сравнится ни один импортный идеальный цветок. Глубоко затягиваюсь ароматом, расправляя легкие, и подставляю лицо теплому ветру. В этом моменте прекрасно все: ромашковое поле с редкими вкраплениями языков пламени красного мака, оттенки меда в воздухе, источаемые «желтой кашкой», яркое солнце уходящего лета, кучевые облака, парящие в голубом небе, и высокий парень, неторопливо шагающий рядом. И если на мгновение закрыть глаза, я могу почувствовать счастье. О нем не хочется кричать на весь мир, оно не материально и его не купишь за огромные деньги. Оно прямо здесь – в близком человеке, в его улыбке и дыхании, в прикосновении ветра к волосам и протоптанной дорожке в поле, в молчании и в способности все это видеть, ощущать, трогать и наслаждаться. Замечаю, как Степа притормаживает, и останавливаюсь тоже. Слежу за его движениями: он лезет в задний карман джинсов и достает телефон. Отвожу взгляд в сторону, чтобы не ущемлять его в действиях своим пристальным вниманием. – Номерок оставишь? – должно быть, этот вопрос предназначен мне, а не шмелям, курсирующим над полем. Я поворачиваюсь к Игнатову и смотрю непонимающе. Он выгибает бровь, примечая мое замешательство, и торопится пояснить, – чтобы в следующий раз звонить тебе, а не искать – через кого можно передать информацию, и у кого постоянно разряжен телефон, – усмехается с откровенной претензией. – Диана передала, что ты был в аэропорту, – спешу защитить подругу. Сейчас претензия звучит в моих словах, но я хочу, чтобы до него дошло – эта информация меня пошатнула. – И все? – уточняет. – Нет. Еще ты просил, чтобы я себя не накручивала, – поджимаю губы. Кивает. – Но ты накрутила, – заключает. Из каких соображений он делает это, – не представляю, но он прав: я себя накрутила, но не собираюсь ни опровергать, ни подтверждать это заключение, чтобы не упрощать ему задачу, потому что, черт подери, я не находила себе места! Я и сейчас чувствую, что занимаю чужое, находясь рядом с ним, а он не спешит со мной объясниться. Отворачиваюсь и смотрю вдаль. Во мне эмоции такие же пестрящие как краски на поле. От прогорклой за утро тоски по нему до смятения и обиды. Чувствую, как Степа ощупывает мое лицо. Всматривается в него, читает, ищет ответы. – Мы расстались с Сарой, – тотчас возвращаю ему свой взгляд. Эта фраза запускает во мне несколько противоположных реакций, одна из которых тормозит мое взбунтовавшееся сердце облегчением, а другая прокалывает его иглой совести. Они расстались. Они расстались… – Я проводил ее в аэропорт, – вываливает на меня информацию, которая слишком громоздкая и тяжелая, чтобы я могла её легко обработать. Кружит внимательно по овалу лица, заглядывает в глаза, ожидая реакции. А мне катастрофически сложно найти для него подходящие слова, кроме: – Мне… жаль, – шепчу, пряча взгляд, потому что в нем он без труда прочитает отчаянную ложь. – Мне тоже, – криво усмехается. – Жаль, что мы с Сарой не сделали этого раньше. Еще в Израиле, – поднимает голову и смотрит в небо. – Блть, я такой придурок, – опускает лицо и пинает сухой комок черствой земли. Морщусь. Слышать от него грубость настолько же непривычно, насколько чувствовать к нему нечто большее, чем дружеская симпатия. – Пытался приспособиться в умирающих отношениях. Тупо цеплялся за них, не понимая зачем и для чего. Привез Сару в родительский дом, дал ей надежду, а потом облажался, отняв друг у друга время. Ошарашенно смотрю на парня. Его откровения расшатывают сухую землю под ногами, вызывая головокружение. – Я не знала, что у вас… Вы выглядели счастливыми и… – обнародованные факты разводят слякоть в моей голове, отчего я не могу говорить внятно. Во рту пересохло, и даже аромат любимых ромашек не может меня сейчас стабилизировать. – Счастливыми? Когда, находясь в отношениях с одной, в башке маячит совершенно другая, насколько каждый в этих отношениях счастлив? – жалит меня взглядом. Мне не нравится его тон. Он словно меня упрекает в этом.