– Ты. С. Ним. Спала? – переспросил настойчиво, хотя прекрасно понимал, но мне нужно было услышать от нее. – Тебя это не касается, Игнатов. Не таскайся за мной! Не позорь меня! – ее голос разлетелся эхом по спящему двору. – Я тебя позорю? – Да! У меня есть парень, и ему не нравится видеть тебя рядом со мной. Она отвернулась и упрямо зашагала к подъезду, но я ее догнал. Вцепился за руки, останавливая. – Юль, я тебя люблю, – задрав голову, метался по ее лицу. Я хотел найти в нем для себя что-то теплое, былое, я не узнавал ее, но мечтал увидеть реакцию на слова, которые дались мне легко. Но в ответ она лишь сипло рассмеялась. – Стёп, дорасти сначала, – высокомерно скривилась. – Это не имеет значение. Он выше, да, ну и что из этого? Он не любит тебя. А я люблю. – Степ, не грузи, а, – болезненно поморщилась, – у меня голова болит. – Тебе плохо, и где он сейчас? Твой парень? Напоил, воспользовался и свалил? Выгрузил, как посылку, у подъезда и бросил. А я всегда буду рядом. Я женюсь на тебе, Филатова! Юлька расхохоталась. Она смотрела на меня свысока, как на несмышлёного ребенка, который лепетал о детских глупостях. А я не врал. Я готов был положить к ее ногам весь мир, если бы она позволила. – Я не пьяная! – закричала. – Меня никто не поил! Это мое решение. И с кем мне спать – я тоже решаю сама. А ты – всего лишь друг, но я уже в этом не уверена. Ты меня напрягаешь своим постоянным вниманием. Дружим дома, окей? В институт ты ко мне не суешься, договорились? – мотнула головой и натужно сглотнула. Всего лишь друг… Ее глаза стали мутными, а взгляд – расфокусированным. – Нет! Не договорились. Он тупоголовый спортсмен. Он тебя не знает. – А ты знаешь? – усмехнулась и поморщилась. – Лучше, чем кто-либо. – Раз так, тогда будь добр – отстань от меня! Ты меня достал! Уходи! Кровь их вспоротых вен вытекала. Я ощущал, как придуманная мною для нас жизнь, которую я рисовал для нее на открытках, постепенно прощалась со мной. – Ты уверена? – Да! – и в ту же секунду она согнулась в приступе тошноты. Ее рвало, и она плакала. А я выл внутри себя. Держал ей волосы, гладил по голове, успокаивал. А она плакала. Растирала пальцами тушь по щекам, прогоняла, кричала, чтобы уходил и не смотрел на нее, а потом звала на помощь. Мы сидели на скамейке. Ее голова покоилась на моих коленях, и мы вместе ждали, когда ее отпустит. Она просила прощения, а я смотрел вперёд. Она ругалась, всхлипывала и снова меня прогоняла. Вжималась мне в грудь и требовала не уходить, а потом уснула. Я перебирал спутанные, грязные волосы в пальцах и следил за мотыльком, мельтешащим в свете фонаря. Я в нем видел себя: так же, как он, летел на Юлькин свет, а света в ней больше не было. Он погас для меня. Не знаю, сколько так просидел, слушая ее редкие всхлипы сквозь поверхностный сон. Разбудил. Отыскал в Юлькиной сумке ключи и проводил домой. Перед моим уходом она назвала меня глупым дураком, но я и так это понял. Дурак, что не разбил ушлепку его холеную рожу. Следующим утром я сдал последний экзамен и, не дождавшись выпускного вечера, через несколько дней уехал в Израиль. И да, она мне звонила, писала, но я сделал так, как она просила – оставил ее в покое. Глава 38. Юлия Отъезд Игнатова шесть лет назад стал для меня потрясением. Я даже не знала, что у него вообще в планах была идея учиться в Израиле. Мы достаточно с ним откровенничали, но конкретно этот факт он предпочёл от меня скрыть. О том, что Степа уехал, я узнала от Сони. Это примерно, как прыгнуть зимой в ледяную прорубь. Я писала ему и звонила. На следующий день, как только почувствовала, что могу оторвать голову от подушки, первым делом я написала ему. Все мои отправленные сообщения были проигнорированы, кроме последнего, в котором я признавалась в том, что без его голоса я замерзаю. За окном бушевала духота, а меня знобило под одеялом. Как оказалось позже, последнее мое сообщение Игнатов прочитал перед тем, как сесть в самолет. И с тех пор его местный номер не отвечал. Я понимала, что в нашу последнюю ночь что-то произошло. Я понимала, но не помнила. Как ни старалась напрягать свою память, но из рваных обрывков я не смогла собрать целое полотно, зато для себя уяснила – пить спиртное мне категорически противопоказано. Наша близость с моим бывшим парнем случилась незапланированно. Мы развлекались, а потом он сказал, что его родителей нет дома. Мне казалось, что я была готова перейти на новый уровень в наших отношениях, ведь мне исполнилось девятнадцать. Мои подруги восторгались ощущениями от близости, а мне надоело перед ними краснеть. Двух алкогольных коктейлей оказалось достаточно для храбрости и для того, чтобы потом ничего не помнить. Я практически не помню свой первый раз. Какие-то поползновения и трепыхание на моем теле, а потом – тошнота. Такси, поцелуи в машине, несмешные шутки и Степа во дворе моего дома – это то, что осталось в моей голове, а все остальное мой заботливый мозг предусмотрительно стер из памяти. Но сейчас, когда я узнала правду, я чувствую себя человеком, лишившимся руки или ноги – не важно. Важно – то, что мой мозг ампутировал ключевую часть моей жизни, после чего время повернулось вспять, чтобы свести нас здесь, в этом месте, спустя шест лет. Рассказ Степы для меня сейчас тоже потрясение. Я заставила его рассказать, а в его словах не было претензии. Если бы я не попросила, он ничего бы не сказал. А мне необходимо было знать, где началась наша точка невозврата, но не для того, чтобы оправдать его обиды и поведение или же заняться линчеванием себя, мне просто необходимо было прикоснуться к ампутированному месту, которое за все эти годы где-то под кожей зудело и ныло, и восполнить его недостающей частью. Опустив руки в передние карманы джинсов, Степа смотрит в ту сторону, куда убегает тропинка – в проредевшую тополиную рощу, а я смотрю на его напряженные плечи и ссутуленную спину. Очерчиваю контуры фигуры, любуясь мужской уязвимостью. Высокому, взрослому, основательному мужчине сейчас будто снова семнадцать. А мне… пусть мне будет шестнадцать, и я готова ответить на его чувства. Я не знаю, какие потребности и желания сейчас у него, когда мы обнажили друг перед другом души, мои же желания предельно просты – я очень хочу до него дотронуться, хочу, чтобы продолжил делать то, что делал тридцатью минутами ранее, и не хочу ни о чем думать. Не хочу мусолить наше прошлое, оно и так отняло у нас столько времени. Я хочу отключить свою голову. Рядом с Игнатовым это сделать просто, мне даже можно его не касаться. С другими мужчинами такого не было. Моя голова никогда не отключалась. Я всегда прокручивала, прорисовывала и строила в мыслях модели поведения, общения и развития наших дальнейших отношений. С Игнатовым я не думаю. С ним я чувствую, и сейчас собираюсь именно этим заняться даже с учетом того, что его бывшая девушка не успела покинуть территорию нашей страны. Я собираюсь побыть эгоисткой. Может, конкретно этого мне всегда не хватало – быть собой, а не слушать подружек из группы. Я сама подхожу к нему со спины и обнимаю руками, складывая ладони на его груди. Под ними жестит пульс. Степа резко вздрагивает, но продолжает стоять спиной ко мне. Приподнимаюсь на носочках и вжимаюсь носом в местечко на шее туда, где выступает первый позвонок. Втягиваю его запах – цитруса и лаванды, подмечая, что от него эффект гораздо результативней, чем действие любимых ромашек. Наслаждение от соприкосновения с его телом прокатывается от груди до низа живота, а когда я целую его в шею, слышу, как грузно и долго он выдыхает. Расцепляю руки и веду ими по мужским крепким рукам. Он молчит, но не отталкивает, а, значит, мне можно. Медленно скольжу пальцами вверх, чувствуя, как под ними разбегаются мурашки, провожу по предплечьям, щекочу шею, замечая, как Степа передергивает плечами от моей невинной щекотки. Снова скольжу по рукам, задеваю своими пальцами его, и в ту же секунду они переплетаются. Мое тело прилипло к его спине. Наши руки переплетены, а дыхание рвется. Расплетаю. Он не хочет меня выпускать, а я не могу больше терпеть. Хватаю край его футболки и тяну наверх. Я так хочу. А он помогает.