– А-аа, – мягко улыбается крестный. – Ну не кисни, сейчас за стол будем садиться, – подмигивает и уходит к столу, накрытому на террасе на заднем дворе у бассейна. Поздний вечер – время суток, когда можно дышать. Солнце село, давая возможность выползти на улицу, не обливаясь лошадиным потом. Поэтому решено было накрывать стол во дворе. Здесь очень уютно: фонарики, развешенные по садовым деревьям и отражающиеся в голубой прозрачной воде бассейна, подстриженный аккуратный газон, выстланные диким камнем дорожки, фоновая музыка, настроенная близнецами, и журчащий стрекот сверчков – всё это меня всегда расслабляло, и сегодня я могла бы чувствовать себя уютно, но дядя Леон прав: я страдаю. Подтянув ноги к груди, я сижу в низком ротанговом кресле недалеко от бассейна и ощущаю себя тем самым пятым колесом для телеги. Сонька удрала с женихом наверх, близнецы сидят в беседке и рубятся в игры на телефонах, папа с крестным колдуют над шашлыком, а Агата и мама выгнали молодежь, сервируя стол без нашей помощи. Я не знаю, куда себя приткнуть. Мне жутко неуютно. И я хотела бы соврать, что мне нет никакого дела до того, что Степан, мой давний друг детства, меня игнорирует, но меня это чрезвычайно волнует, потому что я все-таки надеялась на этот вечер и на то, что Степа уделит мне капельку своего ценного внимания, но как только мы с родителями вошли в дом Игнатовых, это внимание было подарено всем: моей маме, с которой он долго и тепло обнимался и чуть ли не подбрасывал её к потолку; моему отцу, с которым они мерились ростом, и даже спящему Герману, любезно потрепав того за холку. Мне же достался кривой скошенный мимолетный кивок в знак приветствия и всё. Это – единственная эмоция за то время, которое я сижу в одиночестве в кресле и наблюдаю за воркующей парой. Они сидят на террасе за столом. Мне отлично их видно. Они снова одеты одинаково, но не выглядят довольными. Я слежу за ними, да. В те моменты, когда Сара не смотрит на меня, я за ними слежу. И кстати, она единственная, кто поглядывает на меня этим вечером. Ее колючий взгляд я чувствую открытыми участками своего тела. Сара сидит на плетеном диванчике, сдвинув нахмурено брови. Она лупит себя то по щеке, то по руке, отмахиваясь от комаров. Она злится. Я не знаю, как на счет кровопийцев в Израиле, но у нас, как только скрывается солнце, вылазят мелкие пакостные вампиры, и каждый горожанин знает, что выходить на улицу, не искупавшись в спрее от укусов насекомых, опасно для жизни. В отличии от нее Степан сидит расслабленно, расставив колени в стороны. Он себя не лупит, и меня удивляет, почему он не позаботился о своей девушке, у которой скоро повалит дым от злости из ноздрей. Сара к нему поворачивается и о чем-то возбужденно говорит. Я не слышу. Но вижу, как она резко вскакивает. Нависнув над Степой, ее губы шевелятся, а потом девушка порывается уйти, но Игнатов поднимается и хватает ее за локоть, притягивая к себе. По мне пробегает холодок от того, что такого исполосованного агрессией лица я не видела у друга никогда. Он о чем-то втолковывает своей девушке, отчего та стискивает губы, а затем смиренно усаживается на свое место. Они спорят, ругаются? Прикрыв глаза, Степа смотрит, кажется, в никуда, но в ту же секунду я не успеваю спрятаться, потому что его взгляд пересекается с моим. Всего на сотую долю секунды, а потом вновь ускользает. Промаргиваюсь от того, что в глазах стало сухо. Обернувшись к девушке, до меня долетают глухие шипящие звуки иврита, когда Степа обращается к Саре, и через несколько секунд он размашистыми шагами направляется в сторону наших отцов. Я провожаю его широкую спину взглядом. Жадно цепляюсь за ткань черной футболки, плаваю по коренастому телосложению. Крепкие икры и мощные предплечья привлекают внимание, уверена, каждой женской особи, а меня троекратно, потому что я не узнаю. Я не узнаю в этом Голиафе своего друга детства. И как бы мне сейчас не было досадно и обидно, но стоит признать, что этот парень чертовски привлекателен. Когда он успел так вымахать? И самое главное – в кого? Агата – аккуратная миниатюрная женщина, и даже сейчас в свои пятьдесят один год она – беспрекословная Богиня. Такая же тонкая, изящная и утончённая как в молодости. Кажется, что ни одна беременность не испортила ее хрупкую фигуру, зато изрядно поиздевалась над дядей Леоном. Крестный немного сдал. За последние несколько лет его виски заметно поседели, а на лице появилась парочка глубоких морщин. Но в целом он все такой же позитивный, потрясающий мужчина, в которого в детстве я была влюблена. Ну мне казалось, что я была влюблена в своего крестного, потому что в этого мужчину – порядочного семьянина, весельчака и добряка ну просто невозможно не влюбиться! Когда Степа подходит к нашим отцам, он практически одного роста с моим, но гораздо выше Леона. Они втроем смеются, и три мужских баритона приводят в движение водную гладь бассейна. Я улыбаюсь тоже. Мне приятно видеть этих близких мне мужчин вместе: папу, над которым время не властно и, кажется, он даст фору тому же Степе; крестного, улыбка которого освещает этот поздний вечер, и Степу – моего друга детства, но отчего-то игнорирующего меня в настоящем. Мне грустно. Я скучала по нему. По тому мальчишке, таскающему мне открытки с детскими забавными признаниями в любви; по мальчишке, громче всех «болеющему» за меня на соревнованиях, по тому подростку, который в день своего шестнадцатилетия в тайне от всех набил маленькую татуировку под левой грудью в виде витиеватой буквы Ю, я скучаю по тому парню, который встречал меня на первом курсе после занятий с подтаявшим мороженым в руках. Это всё было так мило, по-детски наивно и несерьезно, но искренне. Мы дружили. А сейчас? Что произошло сейчас? Его настолько оскорбило мое беспечное вторжение в комнату? Согласна, вышло неудобно, но я бы извинилась, мне не сложно. Так он дистанцировался. А мне так хочется с ним поболтать. Расспросить, как он жил все эти годы, откуда взялись безупречные кубики на его прессе и литые мышцы на руках, узнать про его учебу и поделиться своими достижениями, а он… он просто вычеркнул меня из своей жизни, наверное, вместе с той самой татуировкой. И я могла бы набраться и смелости, и наглости, чтобы спросить у него лично, но… темноволосая девушка охраняет его как федеральная служба безопасности, не оставляя Степу ни на секунду. Грузно вздыхаю, чувствуя жжение на скуле. Прикасаюсь к щеке и поворачиваю лицо, встречаясь с черным прищуром Сары. Глава 5. Юлия Я гоняю кусок шашлыка по тарелке, к которому ни разу не притронулась. Делаю максимальный вид озабоченности его прожаркой, но на самом деле мне на него плевать, даже если бы он был из динозавра. Меня посадили напротив Сары и Степы. Я не прячусь от них, но мне дискомфортно. – Степ… кхм, – откашливается тетя Агата и нарушает тишину, которая установилась после того, как крёстный провозгласил первый тост в честь приезда сына и его «подруги». Так он окрестил Сару, но думаю она не в обиде, потому что понимает русский язык так же, как я иврит. – Почему Сара не ест шашлык? Она вегетарианка? Поднимаю лицо, которое до этого прятала в своей тарелке, и смотрю вперед. Действительно, на блюде девушки аккуратной горкой разложен овощной салат, заправленный растительным маслом. Кажется, что все вокруг тоже перестают жевать и смотрят в тарелку Сары. Степан невозмутимо оставляет вилку на салфетке и откидывается на спинку плетёного диванчика, на котором они с Сарой сидели с самого начала вечера. – Нет. Она ест мясо. Но только кошерное. Сара – еврейка, мам, – Степа насмешливо выгибает бровь по типу «тебе ли не знать». Молниеносно перевожу взгляд на Агату, которая после слов сына закашливается сильнее и хватается за стакан с водой. Обмахивая себя рукой, тетя судорожно делает огромные глотки. В ее тарелке несколько кусков свиного шашлыка, и Агата – тоже наполовину еврейка. – Сын, – вклинивается дядя Леон, порицательно глядя на Степу, – а ты мог бы и предупредить, что Сара придерживается правил иудаизма. Мы бы… сообразили куриный шашлык, правда, милая? – Леон поворачивается к Агате, и они безмолвно разговаривают между собой, будто только им двоим известен скрытый смысл сказанных Леоном слов. Агата вновь кашляет и стучит себе по груди. – Не страшно, пап, – усмехается Степа, складывая руки на груди. – Сара не останется голодной этим вечером, – посмеиваясь, изрекает. Одновременно с Агатой закашливается моя мама. И только мой отец расслабленно смеется и одобрительно показывает Степану поднятый вверх большой палец. Я одна чего-то не понимаю? А нет, не одна, потому что после прозвучавшего имени Сары, девушка смотрит на Степу круглыми вопросительными глазами. Должно быть, ей более некомфортно, чем мне, потому что, не улавливая смысла, я хотя бы понимаю саму речь, а она, вообще, как в вакууме. Мне даже становится ее жаль. Степа поворачивается к Саре и с обаятельной ухмылкой, понизив голос, шепчет: – Халайла мхаке лану лайла кхам. Кэн, мотек?* Сара смущенно поджимает губы, но тут же испуганно вздрагивает под резкий вскрик тети Агаты: – Степа! – каркает Агата, возмущённо округляя глаза и краснея, как рак. – Твоя мать – наполовину еврейка! И я еще помню иврит! – и выгибает бровь так же, как это сделал Степан несколькими минутами ранее, намекая на «тебе ли не знать». – Прости, мам! – смеется Степа, запрокинув голову слегка назад. Я бы хотела полюбоваться смеющимся другом, но в другом месте и в иное время, а не тогда, когда Агата злобно зыркает на сына, стиснув губы в тонкую, еле заметную линию. Никто за столом не понял, о чем они трое говорили, и это напряжение коснулось всех, кроме близнецов, наяривающих, как в бездонную бочку, шашлык, и Германа, спящего у водяного распрыскивателя. Я не знаю, как тетя Агата отреагировала на появление Сары, я не знаю, как ее приняли в доме вообще, но то, что мамина лучшая подруга поглядывает за девушкой настороженно, говорит о том, что она – не в восторге. Но у Агаты своеобразный характер, и я не знаю, кем должна быть та, которая достойна ее любимца-сынка. А вот дядя Леон крайне обходителен и доброжелателен, но он по своей натуре такой, кто примет даже адвентистов седьмого дня. – Степа, – звенит голос моей мамы. Она выглядывает из-за плеча папы и растягивает губы в улыбке. Моя мама – психолог и понять, что ситуацию за столом нужно спасать, – для нее не проблема. – Я еще раз хочу поздравить тебя с окончанием университета. А какую ты специализацию выбрал? Степа ставит один локоть на стол и разворачивается к моей маме, чтобы было удобнее иметь с ней зрительный контакт. – Спасибо, – его улыбка приторная до тошноты. Он раздает ее всем, кроме меня. – Пластический хирург, – поясняет Степа. У меня падает челюсть в тарелку. Уверена, звук ее падения слышат все, потому что в ту же секунду мой бывший друг поворачивается ко мне и нахмурено смотрит мне в глаза с читаемым в его взгляде вопросом «что-то не так?». – С таким ростом? – кажется, это мой голос. Ну да, совершенно точно эту несусветную чушь спросила я. Господи, я чувствую, как мои щеки печет. Теперь все присутствующие смотрят на меня, делая центром внимания. Я не люблю быть в центре внимания. Даже Герман поднял голову и сдвинул толстую шкуру на лоб, ментально изрекая: «Это спросила рельса, длинною в 180 см?». Рядом куском мяса давится Сонька. – А что с ним снова не так? – Степан подается корпусом вперед, заставляя меня прижаться к спинке ротангового стула. Снова… В смысле снова? Степа смотрит так, что мне хочется расслабить пуговицу на джинсах. У меня скручивает живот. Мы говорим? У нас диалог? – Я… – мои глаза мечутся. Я не знаю, что ему ответить на мой бред, когда своими глазами он оставляет борозды на моем лице. – Пластический хирург! Невероятно! – спасает меня мамуля. – Будешь делать людей красивыми и счастливыми! – восторгается. – Ага. И Саре своей нос подправишь, – не отрываясь от мяса, вворачивает один из близнецов. – Павел! – рявкает крестный под угарный ржач второго близнеца. – Я Миша, – пацаны ударяются кулаками в знак взаимного одобрения. Кошмар. Я не чувствую ног. У меня ватное тело и, кажется, мне сейчас стыдно за всех присутствующих за столом. Что происходит? – Отхватишь сейчас, – брякает Степан, глядя на младшего брата беззлобно, который в ответ показывает ему средний палец. Господи! Я слышу, как рядом ржет Богдан, вижу посмеивающегося в кулак папу, изумленную тетю Агату и сердитого Леона, но больше всего меня пугает взгляд Сары, которым она сверлит меня, будто во всем этом происходящем безобразии виновата я. ***