– Ладно, – бешено носится по моему лицу. – Вообще не вижу никаких проблем. Доучусь здесь. Пойду в ординатуру… Мальчик мой… Любимый. Снова готов положить к моим ногам целый мир, а я опять тебя предаю… Снова делаю больно. – Степ, нет! – выкрикиваю из последних сил. – У тебя учеба, у меня здесь любимая работа. Ты шесть лет упорно трудился, чтобы в шаге от мечты развернуться назад? Тебя ждет впереди успешное, перспективное будущее. Ты хочешь обесценить свой труд и всё бросить? – мой голос эхом отражается от стен и режет любимые черты его лица на мелкие уродливые порезы. Я слышу себя со стороны, и мне кажется, я звучу достаточно твердо в то время, как внутри меня водопад слез, стекающих прямо в сердце. Оно плачет. – Юль, я тебя не понимаю. О каком будущем ты говоришь, когда в нем не будет тебя? Я что-то вообще не догоняю. Ты о чем? Ты сейчас предлагаешь мне ехать в Израиль, а сама продолжишь жить как раньше? Юль? Ты что творишь, родная? Меня трясет. От каждого его слова трясет. Но я молчу. Нагло, мнимо вызывающе смотрю ему в глаза и молчу, проживая внутри себя землетрясение. Оно убивает во мне все живое и ценное. Ненавижу себя. Ненавижу! И все, что случилось ненавижу! Почему так? – Юль, тебя сейчас куда-то не туда несет, – хватает меня за плечи, встряхивая, обжигая яростью черных расширенных глаз: незнакомых, чужих. – Давай пока оставим всё, как есть, и не будем усложнять друг другу жизнь? – жалю. Мне противно от себя так, что тошнит. – Мы могли бы… – Да ты, блть, издеваешься? – взрывается. Морщусь. Он стискивает меня как боксерскую грушу. – Че с тобой, Филатова? – берет в ладони мое лицо, заставляя смотреть в глаза. – Я люблю тебя. Юль, я люблю. Проснись. Я. Тебя. Люблю. И я знаю, что ты меня тоже, – болезненно улыбается. – Нет никаких преград. Вообще ничего нет. Отомри. Не говори так, пожалуйста. Не надо. Стряхиваю щемящую нежность к нему, шепча: – Откуда? – Что? – Откуда ты знаешь, что я тебя люблю? Я никогда тебе об этом не говорила. Впиваюсь ногтями в ладони. Я гашу в себе боль. Ту боль, с которой говорю ему всю эту мерзость. Стёпа вздрагивает как от пощечины. Эту пощёчину заслуживаю я, и я принимаю ее, когда вижу искаженное ненавистью ко мне его лицо. Он замирает. Убирает от меня руки. Уводит взгляд в сторону, а потом снова жжет чернотой проступивших эмоций. Нас разделяет какой-то микроскопический шаг. Всего шаг, после которого я могу броситься ему на шею, все рассказать, забрать свои слова обратно и получить от него такое необходимое мне прощение. Это желание во мне кровоточит, беснуется, просится, но я стою неподвижно и ощущаю, каким мягким и неустойчивым становится пол. – А ведь правда, Юль, – невесело усмехается, – это же я, как дурак, душу перед тобой выворачивал. Ты же мне ни единого гребанного слова о своих чувствах не сказала. Только стонала. По дружбе, Юляш? Трахалась ты со мной тоже по дружбе? – Степ… – пячусь назад, когда Игнатов делает шаг в мою сторону. – Нет, блть, ответь, – резким движением руки сбрасывает вазу с каллами со стола. – По дружбе? Закрываю рот ладонью и беззвучно кричу в нее. – Степ, не надо, пожалуйста. Мне страшно, – часто дышу. – Страшно? – вбивает кулак в комод. – Ты мне все душу вытрепала. С самого детства свои ядовитые корни во мне отрастила и травишь ими. Сколько мне перед тобой кишки выворачивать? Сколько ты будешь руки мне выкручивать? Не могу. Не могу больше. Бросаюсь вперед, но Степа резко пригвождает: – Блть, не подходи ко мне. – Степ, – делаю шаг. – Стой на месте. Юль, просто стой на месте! Я сейчас на таком кураже, что, блть, один шаг – и зацепит нас обоих, – впивается пальцами себе в волосы. Его глаза – омут с кровяными вкраплениями. Буравя меня холодным, помутневшим взглядом, отступает назад. Я вижу его ссутуленную спину, которая за считанные секунды исчезает за входной дверью. Он ушел. Ушел… Возникшая пустота оглушает. Стою в тишине, ощущая свой пульс всюду: в горле, в ушах, сбоку на шее там, где истерически бьется пульсирующая вена. Я не могу пошевелиться, когда пробую сделать шаг. Я хочу к нему. Я хочу к нему! Крупная дрожь лихорадит мое тело, стягивает в узел, не давая дышать. Что я натворила? Где мои сланцы? Где моя обувь? Джинсы. Да Мне нужны джинсы. Я догоню. Успею. Да. Я хочу к нему. Мне нужно. Мы же справимся? Где, твою мать, мои кроссовки? Неподвижно мечусь по комнате, когда дверь с грохотом открывается. Ударяется о стену, вышибая из меня немой крик. Замираю. Меня накрывает инстинктивной паникой, сносит ледяной разрушающей волной, потому что вижу в глазах Степы шальной, практически звериный блеск.