Все понятно, но нет. Я не хочу. Всё, что мне требуется – чтобы меня никто не трогал. – Это результат твоего упорства, стремления и силы духа, – стучит указательным пальцем по поясу. – Так куда подевалась та смелая девчонка? Почему моя дочь уже неделю прячется за шерстяным свитером и не замечает, как половина цветов в этом салоне погибла? Открыв рот, кручу головой по сторонам, убеждаясь в папиной правоте. Вчерашние привезенные Димой цветы склонили бутоны, так и не добравшись до холодильника. Боже. Смотрю папе в глаза, он пытливо ожидает от меня ответа, и я, не выдержав его тяжелого, подавляющего взгляда, опускаю стыдливо лицо. Он умеет смотреть авторитетно. Не зря его воспитанники стоят на высших ступенях пьедестала почета. Качнув головой, усмехаюсь. – Пап, это было детское увлечение. Мне уже не десять, – решаю напомнить. Я не хочу сейчас ни о чем говорить. Я и так знаю, что слабая. Та боевая девчонка осталась в далеком детстве. Примерно в тринадцать лет одновременно с первыми месячными та девчонка поняла, что носить платья ей нравится больше, чем спортивные костюмы, она исчезла тогда, когда грудь стала выпрыгивать из выреза кимоно, когда на нее стали заглядываться парни, когда одноклассницы хвастались успехами в танцах или же в театральных кружках, пока та девчонка раскидывала парней на татами. Наверное, именно тогда та девчонка захотела быть девочкой, а не Халком в женском обличии. Встаю со стула и подхожу к окну. Обняв себя руками, смотрю на улицу, где продолжается жизнь. Моя же прервалась в тот момент, когда за ним захлопнулась дверь, а по утру номер напротив оказался пустым. – Закаленный годами спортивный дух никогда и ничем не вытравить. Сколько бы тебе ни было лет – спортсмен внутри тебя никогда не умрет, – слышу прямо за спиной, а через секунду чувствую прикосновение: мужская надежная ладонь накрывает мой затылок и притягивает в объятия. Поцеловав меня в макушку, папа укладывает подбородок мне на голову. – Ну что случилось у моей малышки? – вибрирует его бархатный голос. Малышка… Выдавив из себя смешок, поднимаю лицо и заглядываю в глаза Максиму Филатову – грозному, большому, авторитетному мужчине, рядом с которым я всегда себя чувствовала маленькой папиной дочкой. Удивительно, но сейчас, обнимая отца, я ощущаю себя по-домашнему уютно, тепло и душевно. – М? – папа настойчиво выгибает бровь, и меня внезапно прорывает. – Пап, я сделала одному человеку очень больно, – так легко срывается с языка. Папа задумчиво оглаживает мое лицо неторопливым взглядом, поднимает голову к потолку, словно размышляя, а потом говорит: – Ты осознанно хотела причинить ему боль? Почему ты так сделала? – Потому что люблю… Глава 47. Юлия Он перехватил меня на выходе из банкетного зала. Попросил уделить ему пару минут, оказавшихся после роковыми для нас со Степой. Я не чувствовала никаких предвестников беды. Знаете, как многим иногда кажется, что «за мгновение до» какое-то внутреннее чутье подсказывает неладное, мое же внутреннее чутье не подсказало мне ровным счетом ничего. И в тот момент мне не показалось странным, что брат-близнец деда Степы искал моего внимания. Анализируя сейчас, я могу с уверенностью сказать – когда мы вернулись с Игнатовым после встречи в холле за стол вместе, до нас никому не было никакого дела. Никому, кроме него. Натана. Он внимательно разглядывал нас обоих. Задерживал внимание на мне, а после переводил взгляд на Степу. Но даже, если бы за столом я и смогла что-то почувствовать, вряд ли бы позже мне удалось отказать в беседе родственнику любимого мужчины. Оглянувшись назад, я кивнула и прошла с Натаном в смежное помещение – небольшой зал, человек на двадцать. Степа оставался внутри, с дедом Мешу, но я хотела, чтобы он видел, как мы уходили. Не знаю почему, просто хотела, не вкладывая в эту реакцию никакого смысла. Когда мы остались с Натаном наедине, мужчина не стал говорить обиняками и двусмысленными намеками. Предельно серьезный, сосредоточенный, основательный он бил точно в цель, умудренно и выверенно подбирая слова так, что от каждой его четко произнесённой фразы бросало в дрожь. Он транслировал жёсткость и непоколебимую решительность: – Юля, вы же не глупая девушка и должны трезво оценивать весь масштаб происходящего. Этот год нужен Степану. Этот год – начало его профессиональной карьеры. Этот год – опыт, который он получит, чтобы стать лучшим. Он будет прекрасным врачом. Юля, а вы знаете, что важно для оперирующего врача? Баланс! Психологическая устойчивость. Сосредоточенность и адекватность. Милая моя, врач – это прежде всего ответственность. За людские жизни. А если он будет приходить на операцию невыспавшимся, возбужденным и рассеянным, вы представляете какими могут быть последствия от подобной халатности? Я спросила, как наши отношения со Стёпой и его профессионализм могут быть связаны, на что получила: – Я наблюдаю за вами уже несколько дней. Вы думаете, я не понимаю, почему он расстался со своей бывшей подругой, почему разбиты кисти его рук, чего раньше в жизни Степана не было, – мужчина смерил меня пренебрежительным взглядом, будто обвиняя, и продолжил, – а мануальные навыки – первостепенны для оперирующего врача. Он работает руками, Юлия, руками, – умело давил. – Ну сколько вы общаетесь? От силы неделю? А Степа уже сам не свой. Я понимаю, дело молодое, страсть, гормоны… Говорить о том, что мы знаем друг друга с пеленок – не имело никакого смысла, я видела это, но все равно сказала: – У нас чувства. Я люблю его. – Юля, я вас умоляю, – хрипло рассмеялся. – За несколько дней общения у вас вспыхнули чувства? Это называется влечением. А дальше-то что? Ты поедешь с ним в Израиль? – выгнул насмешливо бровь. – Поеду, – ответила, не раздумывая. – Ты настолько уверена в себе, что готова бросить здесь свою упорядоченную жизнь ради неизвестности? Юля, Степана не будет дома целыми днями. У него практика стажировка, в том числе и ночная. Я планирую подключать его к операциям, дежурствам и сменам. Ты уверена, что готова ждать его одна в чужой стране? Ты уверена, что не начнешь обвинять его в постоянном отсутствии дома? Начнутся ссоры. А Степан крайне эмпатичен. Он будет нервничать, переживать, что, несомненно, скажется на его работе. Ты готова испортить ему жизнь? В тот момент меня окатило ледяным душем. Я… я растерялась. Я действительно растерялась, потому что несмотря на всю жестокость слов, Натан в чем-то был прав. У нас со Степой было всего два дня. Два дня, за которые мы не вылазили из постели. Мы говорили о прошлом, но не заикались о будущем. Нам было хорошо друг с другом здесь и сейчас, а дальше? Ведь, чтобы это понять, – нужно время? – Юля, я ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в ваши со Степаном отношения. Я лишь прошу вас – оставить ему этот год. Общайтесь, дружите, узнавайте друг друга и, если у вас действительно сильные чувства, этот год только подтвердит крепость ваших отношений. Когда Натан уходил, я все же спросила: – А вы не боитесь того, что о нашем разговоре узнает Степа? Мужчина самодовольно усмехнулся, абсолютно уверенный в себе: – Не боюсь, – подошел ко мне близко, подавляя своей грузной энергией, – Юля, мы – семья, и ею мы останемся в любом случае. А ты, дорогая, никто. Пока никто. И еще не известно, станешь ли ты ее частью. Он ушел, оставив меня в полном раздрае: душевном, физическом, мысленном. Они – семья… и останутся ею… А я… *** – Пап, но ведь в его словах была доля правды? Если бы я рассказала Степе о нашем разговоре, тогда ему пришлось бы выбирать между мной и семьей! Он такой пап, Степа такой! Я бы стала камнем их преткновения, а Степе еще работать с ним, – смотрю на папу, выискивая в нем осуждение после моего длительного признания. Но его нет. Есть доброе отцовское снисхождение и тепло, которое меня расслабляет и придает сил говорить. – Юля, Степа – мужчина. Он не маленький мальчик, за которого нужно думать. Ты должна была ему рассказать, а, выходит так, что ты не оставила ему выбора, чтобы принять правильное решение. Ты сделала это за него. – Я сделала это для него! – повышаю голос, ощущая папин явный нагоняй. – А ты уверена, что от твоего принятого во благо решения он сейчас счастлив? – отсекает мои любые обоснования. И я сдаюсь, робко потупив взгляд. – Я не знаю, – шепчу. Я могу говорить за себя: без него я не чувствую себя полноценной. Я поняла это сразу, как только следующим утром он улетел с родственниками в Израиль. Диана говорила, что никто не понял, почему Степа так внезапно сорвался. Уверена, Соня и Ди догадались об истинных причинах и пытались помочь, но мне было так плохо, что всякое вторжение на мою личную территорию я воспринимала болезненно и агрессивно. Я наврала подругам о том, что болею, а мой игнор – лишь нежелание никого заразить. – Ясно, – улыбаясь, произносит папа. – А зачем ты нагородила кучу из вранья? – Потому что Степа собирался остаться! Пап, он ради меня хотел остаться! – возбужденно подпрыгиваю на гостевом диванчике, на котором мы с отцом удобно устроились. – Бросить всё, к чему так стремился! Когда он об этом сказал, я испугалась. Растерялась, не знаю, – прикусив нижнюю губу, замолкаю. – Знаю лишь то, что Степа действительно бы остался. А я потом не смогла бы смотреть в глаза его родителям, – опускаю лицо. – Я не собиралась говорить ему те отвратительные слова, – поднимаю на папу глаза, умоляя поверить, – но он не захотел меня слушать, когда я попыталась предложить отношения на расстоянии. Он не захотел меня слушать, и я брякнула первое, что пришло в тот момент мне на ум. Папа тяжело вздыхает. Ну что тут скажешь?