Однако с наиболее решительной оппозицией Меттерних столкнулся внутри самой системы управления. Бюрократия по-прежнему горела реформистским пылом и стремилась совершенствовать общество. Как бы император ни противился нововведениям, бюрократия достигла немалых успехов: новый уголовный кодекс (1803); гражданский кодекс, упразднивший особый правовой статус аристократии (1811); новые инженерные и горно-инженерные институты; государственная поддержка передовых коммерческих и промышленных начинаний, в частности строительства железных дорог и прокладки телеграфных линий. Обязанные ежегодно приносить клятву, что не состоят в тайных обществах, государственные чиновники использовали в качестве обходного пути «читательские клубы», где с разрешения полиции можно было читать иностранные газеты и запрещенные книги. В Вене из приблизительно 1000 высших чиновников около 200 были членами Общества юридического и политического чтения, где они знакомились с трудами Руссо, работами ранних швейцарских коммунистов и даже газетой Il Progresso, рупором революционеров из «Молодой Италии»[409]. Чиновничество настаивало на отмене крестьянских повинностей и на передаче земли в собственность арендаторам, которые ее обрабатывают. Но это означало выплаты компенсаций землевладельцам, что оттянуло бы средства, направляемые на армию. Внешняя политика Меттерниха опиралась на готовность к интервенции, и поэтому он выступал за большой военный бюджет. Соответственно, чиновничество связывало свои надежды с оппонентом Меттерниха в правительстве, графом Коловрат-Либштейнским, который курировал финансовую сферу. Коловрат не был реформатором, но не был и простаком. Однажды он сказал Меттерниху: «Ваши методы — это сила оружия и негибкое сохранение нынешнего положения. На мой взгляд, они ведут к революции». Урезав военные расходы, Коловрат ненадолго сбалансировал бюджет 1830–1831 гг., отчего его политический авторитет непомерно возрос[410]. В 1835 г. Франца II сменил на троне его сын Фердинанд I. Детский рахит привел у него к деформации черепа и эпилепсии, но его несостоятельность как правителя объяснялась прежде всего полным безразличием к государственным делам. Как и нескольких его предков, Фердинанда увлекала ботаника — род тропических цветковых растений Ferdinandusa назван в его честь. На смертном одре Франц напутствовал сына «управлять, ничего не меняя», но, помимо этого, он предусмотрительно учредил регентский совет, или Тайную государственную конференцию, действовавшую от имени Фердинанда. Государственная конференция стала учреждением, где Коловрат постоянно мешал Меттерниху, блокируя увеличение военных расходов, но при этом не решаясь облегчить положение крестьян из опасения обрушить имперский бюджет. После кровопролитного бунта в Галиции, где крестьяне истребляли своих землевладельцев, загружая их головами целые телеги, вопрос об аграрной реформе стоял с особенной остротой, но Тайная государственная конференция, погрязнув в препирательствах, оказалась неспособной принять какое-либо решение. В правление Фердинанда (1835–1848) Меттерних утратил влияние во внутренней политике до такой степени, что многие репрессивные меры этого периода были введены не им, а Коловратом и его ближайшими союзниками по Тайной государственной конференции. Однако это не мешало общественному мнению винить Меттерниха и во всех просчетах правительства, и в международных проблемах. В романе Стендаля «Красное и черное» (1830) изгнанник граф Альтамира бросает на балу красавицу Матильду ради беседы с перуанским генералом, потому что «потерял надежду на Европу после того, как Меттерних завел в ней свои порядки»[411]. В политической поэме Антона фон Ауэршперга «Прогулки венского поэта» (1831) австрийский народ колотит в дверь Меттерниха, умоляя дать ему свободу. Фактически к 1848 г. Меттерних стал в общественном мнении «самым ненасытным из всех министров-кровососов», «злым демоном», который «заглатывает деньги и пьет народную кровь»[412]. И все же достижения Меттерниха видны на карте Европы. Разодранную Наполеоном, Меттерних восстановил ее и обеспечил новой Австрийской империи господствующее положение в центре, откуда она могла засыпать талерами Марии Терезии даже Африку. Границы, которые стараниями Меттерниха были прочерчены в 1814–1815 гг. в Вене и о незыблемости которых он заботился, оказались устойчивыми и в целом составляли основу европейской политической географии вплоть до 1914 г. При стабильности ядра конфликты европейских держав «выносились на периферию», на восток, к Османской империи, или на юг, превращаясь в колониальные споры. Между 1815 и 1914 гг. Европа пережила всего четыре войны, причем все они были краткими, тогда как между, например, 1700 и 1790 гг. на континенте произошло по меньшей мере 16 крупных войн, в которых участвовали две или более из его сильнейших держав. Меттерних не установил в Европе мир, но он дал ей такую систему, при которой государственные деятели могли, если хотели, жить в мире. Под руководством Меттерниха Австрийская империя избавилась от маргинального статуса, навязанного ей Наполеоном, и, став главным европейским арбитром, почти 40 лет противостояла революционному хаосу[413]. 23 1848 ГОД: ДНЕВНИК ФОН НОЙМАНА И «МАРШ РАДЕЦКОГО» Барон Филипп фон Нойман был австрийским дипломатом, скроенным по лекалам Меттерниха. Напомаженной шевелюрой и крупным носом он даже внешне напоминал своего патрона. Больше 30 лет он служил советником и секретарем австрийского посольства в Лондоне. После длинной череды романов фон Нойман в 60 с небольшим женился на леди Огасте Сомерсет, внучатой племяннице герцога Веллингтона. В конце 1844 г. они вместе отбыли во Флоренцию, куда его назначили послом. Но в феврале 1848 г. он услышал о разразившейся во Франции революции не во Флоренции, а неподалеку, в Модене. Записи в его дневнике, обычно состоявшие из перечисления посещенных приемов и встреченных там важных людей, с распространением по Европе волнений становятся все тревожнее: [1 марта] Во Франции революционеры провозгласили республику. [3 марта] Сообщают, что и в Бельгии республика, и король Леопольд покинул Брюссель. [6 марта] Полиция сообщает, что на завтра запланировано восстание в Модене, Реджо и Парме. [14 марта] Дурные вести из Германии, где распространяется революционное движение. Наконец, фон Нойман получает известие, которого страшился: «[18 марта] Эрцгерцог [герцог Модены] вызвал меня и сообщил крайне печальные новости из Вены…»[414] Дневник фон Ноймана свидетельствует: сколь бы ни были ожидаемы революционные волнения в Вене, это не смягчило потрясения. По мере того как по всей Европе сыпались правительства и троны, уязвимые места существующего порядка обнажались, требования реформ становились все оглушительнее, а восстания по образцу соседей все вероятнее. Когда 13 марта в новом великолепном дворце в центре Вены собрался ландтаг Нижней Австрии, все ожидали потрясений, и многие постарались увидеть происходящее своими глазами. События того дня в значительной степени были спланированы. Захватив здание и разогнав депутатов, студенты обратились с балкона к собравшейся у дворца толпе. Хулиганские банды, набранные из жителей пригородов, превратили шумную демонстрацию в бунт. Командовавший охраной здания эрцгерцог Альбрехт, кузен императора Фердинанда, умолял народ разойтись, но получил в ответ удар по голове. Несколько часов его отряды стояли под градом камней, пока часть итальянских солдат не нарушила приказ и не открыла огонь по толпе. Четверо демонстрантов погибли от пуль, один студент-юрист — от удара штыком; толпа в панике затоптала пожилую женщину. К вечеру Вену объял хаос. В пригородах группы мародеров грабили магазины и фабрики, нападали на состоятельных горожан, взламывали пекарни и табачные лавки. В центре Вены мятежники валили фонарные столбы, чтобы таранить ими двери, а вырывавшийся из разорванных труб газ поджигали на уровне мостовой, озаряя улицы огненными факелами. Возле Хофбурга в темноте клубилась странная толпа, кричавшая «Ура!» императору. Но внутри дворца разворачивалась своя драма. Враги Меттерниха из числа членов императорской семьи несколько дней вынашивали планы использовать любые волнения в Вене как повод для его отстранения от власти. Теперь, руководимые снохой (женой брата) императора Фердинанда эрцгерцогиней Софией, они слаженно перешли к делу, вынуждая Меттерниха подать в отставку. Когда политический союзник Меттерниха эрцгерцог Людвиг, дядя императора, тоже занял сторону Софии (опасаясь, как бы мятежники не ворвались в Хофбург), Меттерних неохотно уступил. В девять вечера он написал прошение об отставке, а на следующий день выехал в Лондон поездом с венского Северного вокзала. За спиной князя горел его летний дворец на окраине Вены[415]. Неожиданно ситуацию изменил император Фердинанд, выразившийся просто: «Я государь, и решать мне. Скажите народу, что я согласен на все». Министры взяли под козырек. 14 марта Фердинанд вернул солдат в казармы и поручил охрану порядка ополчению, набранному из бюргеров и студентов, причем вооружать его не было нужды: арсенал уже взломали и оружие разошлось по рукам. Одновременно Фердинанд объявил об отмене цензуры. За несколько часов книготорговцы выложили на витрины припрятанные прежде запасы запрещенной литературы. На следующий день глашатай в костюме как на игральной карте объявил перед Хофбургом, что Фердинанд обязуется дать стране конституцию и парламент. После этого император проехал по центру столицы в открытой карете, провожаемый бурными восторгами толпы[416]. Тем временем его министры, подхватив язык реформ, решили, что должны сформировать «ответственное правительство», подразумевая под этим, что им нужно взять на себя ответственность за все государственные решения (а не доверять их всякому, кто найдет возможность внушить свое мнение императору). Различные административные комиссии и комитеты преобразовались в министерства, что в большинстве случаев заключалось только в смене таблички. Решения, однако, как и прежде, принимались во дворце — преимущественно братом и дядей императора, эрцгерцогами Францем Карлом и Иоганном, которые отдавали распоряжения от лица монарха, не затрудняясь их согласованием в министерствах[417]. Но революция на этом не кончилась. По всей Австрийской империи разные группы принялись составлять петиции и проекты конституций, а также требовать реформ местной власти. Меттерних пал, и все, что составляло его режим, теперь считалось отжившим. Активисты в городах применяли насилие, буквально выкидывая чиновников из ратушных зданий или вынуждая их оставить посты непрерывными воплями и пронзительной игрой на дудках под окнами их домов — эту какофонию называли «кошачий концерт», Katzenmusik. В более деловитом настроении реформаторы учреждали комитеты, которым поручались многочисленные задачи самого разного толка, по каждой из которых готовилось верноподданническое обращение к монарху. Даже пациенты клиник для душевнобольных принялись строчить петиции и сочинять конституции. Требования зачастую были самыми элементарными: так, крестьяне одной деревни в Буковине (на востоке Галиции) не хотели впредь заготавливать так много леса для армии. Другие были посложнее. За прошедшие десятилетия многие идеи либерализма — с его напором на верховенство закона, свободу печати, политическое представительство и гражданские права — обрели огромное число последователей. То же касалось и национализма, который ставил во главу угла нацию. В то время понятие нации опиралось преимущественно на язык и в меньшей степени на религию. Хотя в идеологическом плане они противоречили друг другу, либеральный индивидуализм и националистический коллективизм работали в паре и предлагали схожие социальные программы, выстроенные вокруг освобождения крестьянства. Всеохватность требований, выдвигаемых реформаторами, отражал флаг венского студенчества, раскрашенный во все цвета радуги[418]. Правительства империи уходили в отставку одно за другим, поскольку были не в силах убедительно решать те проблемы, которые обнажились после падения Меттерниха. Вернувшись в Вену, Филипп фон Нойман застал там полный хаос. В конце марта 1848 г. он писал: «Вся государственная канцелярия расстроена до основания; всюду царят неизвестность и смятение; только Богу ведомо, какое будущее уготовано моей стране». Граф Коловрат, назначенный министром-президентом 20 марта, продержался месяц. Его преемник — не дольше того. Тем временем министр внутренних дел Франц фон Пиллерсдорф опубликовал проект конституции, который предполагалось обсудить в новом имперском парламенте, рейхстаге: он должен был состоять из выборных представителей и собраться в конце июня[419]. Однако события опрокинули планы Пиллерсдорфа. В мае выборная ассамблея, куда вошли и представители австрийских земель, собралась во Франкфурте для разработки конституции новой Германии — страны, которая объединит всех, кто говорит по-немецки. В следующем месяце в Праге собрался самопровозглашенный Славянский съезд, где делегаты славянских народов империи — чехов, словаков, поляков, русинов (или украинцев) и т. д. — обсуждали создание «конфедерации народов». Повсюду шли процессы, не сулящие империи ничего хорошего. В начале апреля Фердинанд дал согласие на то, что у Венгрии будет собственное правительство, после чего новоназначенные венгерские министры принялись продавать государственные облигации, набирать армию и проводить собственную внешнюю политику. Между тем власть в Ломбардии и Венеции захватили мятежники, провозгласившие собственные демократические республики и вынудившие габсбургские войска отступить к северу. Габсбургской империи грозил распад: немецкоязычные австрийские земли могли присоединиться к новой Германии, Чехия — образовать ядро нового славянского государства, а отпавшее Ломбардо-Венецианское королевство — слиться, например, с Пьемонтом. Существенно уменьшившаяся Венгрия стала бы тогда независимым государством. К середине 1848 г. все выглядело так, будто судьба государства Габсбургов предрешена. На улицах Вены между тем контроль захватило все более радикализирующееся ополчение, чьи ряды существенно пополнились за счет «бородатой колонны» (борода тогда считалась отличительным признаком революционера). В мае из-за новой волны беспорядков императорская семья бежала из столицы в Инсбрук[420]. Министры в Вене погрязли в проблемах, отчаянно пытаясь добыть средства распродажей государственных активов и выпуском облигаций с двойной процентной ставкой. Поначалу правительство склонялось к тому, чтобы уступить давлению улицы, и даже развернуло программу общественных работ, в рамках которой многим тысячам безработных платили за бессмысленный труд в городских парках. Без такой программы большинство из этих людей проводили свои дни в безделье, а ночи в грабеже. Однако постепенно власти заняли более твердую позицию, в основном благодаря силе убеждения военного министра генерала Латура. На заседаниях правительства Латур все чаще брал слово первым и говорил дольше всех. Генерал выступал против уступок и твердо верил, что хаос можно преодолеть военными средствами. Он оказался прав. Но шокирующие новости, достигшие Вены в 3:45 утра 13 июня, не имели к Латуру никакого отношения. Многолетний главнокомандующий расквартированными в Чехии войсками генерал Виндишгрец сообщил по телеграфу, что его полки подверглись нападению в Праге, что в городе революция, на улицах баррикады и он принимает экстренные меры. Министров в Вене депеша Виндишгреца привела в ужас, но им оставалось лишь ждать новых телеграмм. Утром 16 июня очередное сообщение прислал сам телеграфист: «Прага охвачена мятежом. Я больше не могу здесь оставаться». Однако тем же вечером он сумел отправить еще одну телеграмму: «Прага охвачена огнем». Вскоре после этого министры поняли, что связь прервалась[421]. Пражский мятеж бы отчасти делом рук самого Виндишгреца. Раздосадованный приказом Латура направить часть чешского контингента в Италию, он разместил войска в вызывающей близости к Праге. В этой напряженной обстановке необычная литургия под открытым небом в ознаменование единства всех славян, которую вечером 12 июня отслужил сербский священник на старославянском языке, вылилась в восстание и вооруженное нападение на австрийский гарнизон. Толпа, собравшаяся у дома Виндишгреца, выкрикивала оскорбления. Затем началась стрельба, и одна из пущенных по окнам пуль убила жену генерала. С невероятной отвагой Виндишгрец вышел к мятежникам со словами: «Моя жена лежит в крови, но все же я добром прошу вас разойтись и не вынуждать меня обратить против вас имеющиеся у меня силы и полномочия». Распоясавшиеся негодяи потащили старого генерала к фонарному столбу, намереваясь повесить, но солдаты его отбили[422]. Верный своему слову, Виндишгрец начал обстрел Праги. Под прикрытием артиллерийского огня по улицам и площадям Старого города продвигалась пехота, снося на своем пути баррикады. После трех дней боев сопротивление было сломлено. Виндишгрец распустил Славянский съезд, упразднил правительство Чехии, отменил следующее заседание сейма и объявил военное положение. Под давлением эрцгерцогини Софии, политической единомышленницы Виндишгреца, император Фердинанд задним числом — указом, датированным маем 1848 г., — санкционировал своеволие генерала, наделив его всей полнотой военной и гражданской власти в случае чрезвычайной ситуации. В Ломбардо-Венецианском королевстве власть Габсбургов уже практически пала. В марте после пятидневных боев командующий контингентом в Италии 80-летний фельдмаршал Радецкий оставил Милан. 22 марта взбунтовавшиеся работники венецианского арсенала раздали оружие восставшим и склонили на свою сторону гарнизон, состоявший преимущественно из итальянцев. Король Пьемонта Карл Альберт, который был одинаково нерешителен и как военачальник, и как конституционный монарх, объявил войну Австрийской империи и вторгся в Ломбардию, которая на плебисците проголосовала за объединение с Пьемонтом. Радецкий был достаточно опытен, чтобы трезво оценить шансы на победу. Не получив подкрепления, он благоразумно отступил в Квадрилатеро, квадрат крепостей южнее озера Гарда, где и закрепился. Правительство в Вене считало, что в Италии власть Габсбургов удержать невозможно. Министры не отваживались совсем уйти из Ломбардо-Венецианского королевства только лишь из опасения, что его примеру последуют и другие территории. Между тем к концу мая Латур сумел направить в Квадрилатеро первые подкрепления. Даже после этого правительство просило Радецкого не выводить войска из казарм, одновременно пытаясь заключить перемирие с Пьемонтом. Радецкий сухо отвечал через Латура, что ему будет затруднительно соблюдать условия любого перемирия, которое заключит венское правительство. Не выжидая далее, он выступил из Квадрилатеро и в июне занял Венецию, после чего двинулся на запад, на Карла Альберта. В конце июля после продолжавшейся несколько дней битвы при Кустоце Радецкий заставил Карла Альберта отступить, а затем просить мира. Венеция, однако, сопротивлялась больше года и подверглась первой в истории воздушной бомбардировке: Радецкий запустил к городу несколько сотен нагруженных взрывчаткой беспилотных воздушных шаров[423]. Новость о победе Радецкого при Кустоце вызвала в Вене бурное ликование, и в августе в честь этого события впервые прозвучал «Марш Радецкого» Иоганна Штрауса. Тем временем в Ломбардии было разогнано демократическое правительство и объявлено военное положение. В сельской местности воцарился террор. Габсбургские солдаты выискивали повстанцев и сочувствующих, отдавая их на публичное истязание и казнь через повешение. Любителям классической музыки, аплодирующим и притопывающим под «Марш Радецкого» в наше время, недурно бы помнить, чему они радуются[424]. В Вене продолжались волнения. Несмотря на это, в июне начались выборы в обещанный монархом рейхстаг. В немецкоязычных землях империи уже прошли выборы в германское национальное собрание, собиравшееся во Франкфурте, и в многочисленные местные собрания, которые расширили круг имеющих право голоса с тем, чтобы полнее представлять население, так что все необходимые процедуры были к этому моменту разработаны и хорошо известны. Выборы прошли, соответственно, по двухступенчатой схеме, при которой избиратели сначала собираются на ассамблеи, где (преимущественно в мирной обстановке) голосуют за своих представителей. Затем группы представителей выбирают из своего числа депутата, так чтобы каждый депутат представлял приблизительно 50 000 избирателей первой ступени. Такая двухступенчатая система наряду с избирательным цензом, дававшим право голоса только домовладельцам старше 24 лет (и мужского пола), гарантировали, что большинство депутатов имели весьма умеренные политические взгляды[425]. Рейхстаг собрался в Вене в июле и первым делом попросил о возвращении императора из Инсбрука, что вскоре и произошло. Далее депутаты занялись проектом конституции и условиями освобождения крестьян. Хотя Фердинанд еще в апреле обещал отменить крестьянские повинности, не было согласия в том, сколько земли должны получить крестьяне в собственность и какая компенсация положена прежним землевладельцам. Между тем германское национальное собрание во Франкфурте избрало имперским викарием дядю императора Фердинанда, эрцгерцога Иоганна. И хотя оставалось неясным, кому в новой Германии, которую как бы представлял франкфуртский парламент, достанется титул императора, выбор именно Иоганна подсказывал, что на эту роль хорошо подойдет представитель династии Габсбургов. Чехию привели к покорности, в Ломбардии восстановили власть Габсбургов, император вернулся в столицу, Габсбург стал викарием в Германии, а в Вене заседал рейхстаг. Таким образом, посреди хаоса уже начал вырисовываться новый порядок. Но Венгрия упрямо держалась курса на независимость и разрыв с Австрийской империей. На ней теперь и сосредоточили свое внимание имперские генералы. Виндишгрец, недруг любых представительных институтов, планировал сначала силой усмирить революционную Вену, а затем атаковать Венгрию. Чтобы добиться своего, в конце августа он добавил к списку своих задач еще один пункт — замену императора его племянником, юным Францем Иосифом. Виндишгрец считал, что Фердинанд уже согласился на слишком большие уступки и ему пора освободить трон. Юный Франц Иосиф, пылкий сторонник армии и генералитета, виделся Виндишгрецу очевидным кандидатом на роль преемника. В апреле 1848 г. Фердинанд признал конституцию Венгрии, получившую название «Апрельские законы». По ней в Венгрии создавалось независимое правительство, в компетенции которого находились все внутренние дела королевства, включая военные и финансовые. В Вене еще верили, что Венгрия неразрывно связана с Австрийской империей и составляет часть «общего государства». Но венгерские лидеры считали, что обязаны хранить верность только венгерскому королю, который по чистой случайности оказался еще и императором Австрии. Закономерным образом они вели себя так, будто Венгрия независима, и отвечали отказом на требования Австрии направить войска и деньги на войну в Италии[426]. Венгерское королевство было многонациональным, и по-венгерски в нем говорило менее половины населения. Оставшуюся часть составляли в основном румыны, сербы, словаки, немцы, русины и хорваты. Степень осознания собственной национальной идентичности и оценка ее важности в политическом смысле варьировали у разных этнических групп. Множество жителей королевства, включая мадьяроязычных, на вопрос о своей национальности отвечали, что они католики или просто «здешние». Словаки на севере Венгрии отождествляли себя либо со своим регионом, либо с более широкой славянской общностью. Многие русины на северо-востоке страны уверенно именовали себя венграми, ни слова не зная по-венгерски, а румынская интеллигенция в Банате предпочитала считать себя «румыноязычными венграми»[427]. События 1848 г. ускорили процессы, которые побуждают каждого отдельного человека выбирать, кто он и какому сообществу принадлежит. Многие жители Венгрии не признали власти венгерского правительства, относя себя к более широкой общности австрийцев, или искали отдельного физического пространства для выбранной ими национальности: автономии или вовсе независимого государства. Протоколы первого заседания венгерского правительства, состоявшегося 12 апреля, свидетельствуют, до какой степени обострились такие конфликты. Были заслушаны сообщения о волнениях в Братиславе и словацких горах, начавшихся не без помощи сербских и хорватских агитаторов и разжигаемых, как сообщалось, российской правительственной пропагандой. Тем временем из Хорватии доносили, что ее бан барон Йосип Елачич, превысив свои полномочия, собрал в Загребе национальную ассамблею, сабор. Члены правительства согласились, что туда нужно отправить лояльные венгероязычные части, но таких нашлось совсем немного. Какой-то контингент, как выяснили министры, можно было перебросить из Линца, но только если найти пароход[428]. Стенограмма этого первого заседания показывает испуг членов венгерского правительства и их жесткую реакцию на любую нелояльность. Компромиссы, безусловно, были возможны, но недоверие все дальше разводило формирующиеся национальные сообщества, так что конфронтация становилась неизбежной. Политическая конкуренция сталкивала венгров с сербами, румынами и словаками, банатских румын с сербами, трансильванских немцев с венграми и т. д. К июлю 1848 г. по всей Венгрии полыхала настоящая война. Первый министр страны граф Лайош Баттяни, не желая остаться бессильным перед лицом мятежников, распорядился начать создание национальной армии. Чтобы финансировать это начинание, министр финансов Лайош Кошут ввел в оборот венгерские банкноты. Таким образом Баттяни и Кошут сделали еще один важный шаг в сторону независимости. И хотя их действия не противоречили Апрельским законам, венский двор упорно стоял на том, что «существование Венгерского королевства вне Австрийской империи следует признать политически невозможным»[429]. Для обуздания Венгрии правительство отдало генералу Ференцу Ламбергу приказ подчинить себе все вооруженные формирования на территории страны. К его прибытию в Пешт по городу распространились листовки в виде полицейских объявлений о его розыске. 28 сентября Ламберга, узнанного толпой, изрубили косами на понтонном мосту из Пешта в Буду. Хорватский бан Йосип Елачич был способным пианистом, средней руки поэтом и плохим генералом. А еще — убежденным хорватским националистом, твердо намеренным разорвать исторические связи Хорватии с Венгрией. В предшествующие десятилетия венгерское государственное собрание постепенно утвердило венгерский в качестве официального языка всего королевства, не обращая внимания на то, что большая часть населения им не владела. Апрельские законы закрепили эту ситуацию, объявив венгерский единственным языком, допустимым при выступлении на государственном собрании, тем самым притеснив и оскорбив хорватских депутатов, которые до того использовали там латынь. Елачич потребовал, чтобы венгерские власти пожаловали Хорватии собственную конституцию и парламент, где все дела будут вестись на хорватском. Венгерские политики встретили хорватские претензии с характерным презрением, а Кошут совсем уж вопиющим образом заявил, что не может найти на карте никакой Хорватии[430]. Однако при императорском дворе тоже нашлись силы, недовольные программой Елачича, и под их давлением Фердинанд объявил, что «никогда не позволит ничьему своеволию и односторонним решениям ослабить законные связи между землями Венгерской короны». Это означало, что Елачич должен повиноваться распоряжениям венгерского правительства. Однако тот продолжал набирать войска, осуществлял на территории Хорватии диктаторские полномочия и возвращал нераспечатанными все письма от венгерских министров. 10 июня Фердинанд лишил Елачича всех должностей и объявил его изменником. Но у Елачича были друзья в высших сферах. Эрцгерцогиня София писала ему, призывая к твердости, а Латур посылал деньги из имперского военного бюджета на содержание армии. В конце августа венгерское правительство в полной панике предложило Елачичу независимость Хорватии. «Только, — писал Кошут, — будем добрыми друзьями». Однако было уже поздно. 11 сентября Елачич перешел Драву и вторгся в Венгрию[431]. С этого момента все пошло по плану Виндишгреца. Венгерское правительство пало, ему на смену пришел Комитет национального спасения под руководством Кошута. Он твердо намеревался защищать независимость Венгрии военными средствами, тем самым подарив Виндишгрецу войну, которой тот и хотел. Фердинанда, возмущенного убийством Ламберга, убедили восстановить Елачича в прежней роли и тем самым одобрить начатую им войну с Венгрией. Несмотря на постоянный приток солдат и денег из Вены, в военном отношении Елачич не преуспел. Преследуемый венгерской армией, он отступил на запад, в Нижнюю Австрию. В октябре заполыхала и сама Вена, когда толпа попыталась сорвать отправку солдат на фронт, разобрав железнодорожные пути. Отряды рабочих и студентов ворвались в военное министерство, где шло заседание правительства, вынудив министров бежать. Генерал Латур отказался покинуть свой пост, после чего толпа выволокла его на улицу и растерзала, а тело повесила на фонарном столбе. Революционеры вломились и в Испанскую школу, где заседал австрийский рейхстаг, и угрожали депутатам огнестрельным оружием. Следуя заранее подготовленному плану, Виндишгрец вывез императорскую семью в моравский город Оломоуц (Олмюц). Рейхстаг был эвакуирован в замок Кромержиж (Кремзир), тоже в Моравии. Призвав законопослушных венцев покинуть город, 26 октября Виндишгрец начал артиллерийский обстрел столицы. К этому обстрелу, унесшему около 2000 жизней, с упоением присоединился Елачич, наконец дождавшийся победы, которая ускользнула от него в Венгрии. На пятый день осажденный город прекратил сопротивление. Виндишгрец вступил в Вену, объявил военное положение и приступил к арестам, казнив несколько десятков революционеров. Одновременно он рассеял в Швехате венгерскую армию, которая двигалась к Вене на помощь восставшим. Осенью 1848 г. Филипп фон Нойман снова был в Англии — погостил в Чатсуорте у герцога Девонширского, наведался в Хоув к Меттерниху (Лондон показался князю слишком дорогим), с удовольствием посетил прием в Ричмонде. Из-за венских новостей его дневник становится все более горячечным: [8 октября] Кошмарное убийство произошло в Пеште. [13 октября] Из Вены сообщают страшное: революция… Латура забили тесаками и молотками и повесили тело… Правительство в панике. [6 ноября] Похоже, Виндишгрец 1 ноября занял Вену… Императорский дворец и библиотека горели. Но 9 декабря фон Нойман пишет уже без эмоций: «Сегодня получил известие об отречении второго числа нашего императора в пользу эрцгерцога Франца Иосифа, сына эрцгерцога Франца Карла, отказавшегося от своих прав на корону. Бывший император удалился в Прагу»[432]. Описанные фон Нойманом события, в сущности, представляли собой военный переворот. Для разрешения венгерской проблемы император Фердинанд должен был уйти, поскольку он признал Апрельские законы. К тому же он явно не умел править железной рукой, как того требовали суровые времена. Так считали Виндишгрец и его зять князь Шварценберг, занявший в ноябре пост министра-президента. Шварценберг был политическим единомышленником Радецкого и Елачича, и эти генералы теперь задавали тон в имперской политике. Публиковавшиеся в Вене сатирические памфлеты трактовали императорское WIR («Мы») как аббревиатуру из фамилий генеральского триумвирата — Windischgrätz, Jelačić, Radetzky. Двор Фердинанда после бегства из Вены находился в Оломоуце. Накануне 2 декабря его приближенные получили приглашение собраться в этот день в архиепископском дворце, где остановилась императорская семья. Там, в зале аудиенций, они стали свидетелями беспрецедентного в габсбургской истории события. Сначала император Фердинанд с огромным достоинством официально отрекся от престола. Затем следующий по старшинству Габсбург, брат Фердинанда Франц Карл, отказался от своих прав на престол. Этот порядочный человек с либеральными симпатиями не особенно ладил с генералами, и к тому же его жена, вездесущая эрцгерцогиня София, настаивала на таком решении. В итоге корона досталась сыну Франца Карла, 18-летнему Францу Иосифу. На дошедшей до наших дней акварели мы видим, как этого подростка выводят вперед мать и тетка, пока Фердинанд и Франц Карл держатся чуть позади. Вокруг импровизированного трона стоят Шварценберг, Елачич и Виндишгрец. Как заметил Шварценберг, своим своеволием генералы спасли Австрийскую империю. Теперь именно они, вместе с призраком убитого Латура, определяли порядок престолонаследия[433]. 24 ИМПЕРИЯ ФРАНЦА ИОСИФА, СИСИ И ВЕНГРИЯ 6 октября 1849 г. во двор главной тюрьмы Пешта вывели бывшего первого министра Венгрии графа Лайоша Баттяни. За то, что он сделал ради независимости Венгрии, австрийский военный суд приговорил его к повешению как изменника, но несколькими днями раньше приговоренный попытался перерезать себе горло. По этой причине суд заменил повешение расстрелом. Баттяни был так слаб, что к месту казни его несли; он умер, обмякнув на стуле. Несколькими часами раньше, в половине шестого утра, в замке Арад казнили, в основном через повешение, 13 генералов бывшей армии независимой Венгрии, также обвиненных в государственной измене. Такая казнь на виселице была мучительной, потому что смерть наступала не от моментального перелома шеи, а от медленного удушения. Кроме того, она была унизительной, поскольку жертва извивалась в агонии, а в последний момент обычно происходило опорожнение кишечника. Казни графа Баттяни и венгерских генералов обозначили конец кровавой войны между Венгрией и Габсбургами, начавшейся вторжением Елачича. Венгрия сопротивлялась почти год: Кошут мастерски мобилизовал на оборону все ресурсы и венгероязычное население страны, а его армией командовали умелые военачальники. Вместе с тем только в апреле 1849 г. венгерское правительство формально объявило Венгрию независимой, низложив «клятвопреступный дом Габсбургов» и назначив Кошута правителем-президентом. До того момента венгерские политики придерживались убеждения, что действуют в своем праве согласно Апрельским законам, признанным императором Фердинандом. Наконец, в июне 1849 г. по просьбе нового австрийского императора Франца Иосифа (1848–1916) в Венгрию вторглась русская армия. Под натиском российского генерала Паскевича, ударившего с севера, и австрийского генерала фон Гайнау, наступавшего с запада, сопротивление было сломлено. Кошут тем временем бежал в Турцию. Остаток своей долгой жизни (умер в 1894 г.) он посвятил обличению габсбургского правления в Венгрии, пленяя своим ораторским искусством целые залы в Великобритании и США. Его утверждение, будто английский он выучил, читая Шекспира в тюрьме, необязательно соответствовало действительности, но вызывало уважение к оратору и способствовало делу свободной Венгрии. В 1851 г. Кошуту устроили восторженный прием в Англии. В каждом городе, где он выступал, его приветствовали десятки тысяч людей. Когда же в Лондон приехал генерал фон Гайнау, возчики пивоварни Barclay and Perkins подкараулили его, забросали навозом и прогнали по всей Боро-Хай-стрит[434]. Казнь Баттяни и генералов была делом рук молодого Франца Иосифа, отвергшего предложение собственных министров о широкой амнистии. По мнению императора, время «эшафотов и резни», как описал тот момент один бывший министр-президент, еще не прошло, так что он предоставил фон Гайнау полную свободу действий на территории Венгрии. За этим последовала добрая сотня казней и несколько тысяч приговоров к длительным срокам заключения. Даже после указания австрийского министра-президента князя Шварценберга воздерживаться от казней, фон Гайнау не остановился, пока его наконец не отправили в 1850 г. в отставку. Он был достаточно бестактен, чтобы после отставки купить себе поместье в Венгрии, и так и не смог понять, почему соседи не приглашают его в гости[435]. Чрезвычайный порядок управления сохранялся в Венгрии до 1854 г., а некоторые виды преступлений еще несколько лет после этого подпадали под юрисдикцию военных судов. В довершение всего деление страны на комитаты было упразднено в пользу системы административных округов, управляемых чиновниками австрийского министерства внутренних дел. Хорватия, Трансильвания и Банат вместе с соседней Воеводиной подчинялись теперь напрямую Вене как коронные земли. Все органы самоуправления были упразднены, а языком делопроизводства стал немецкий. Задачи, прежде решавшиеся комитатами и дворянами-землевладельцами, отошли в ведение чиновников, в немалой части набранных из других областей Австрийской империи. Деление Венгрии на округа, управляемые из Вены, было частью плана, который Шварценберг (или кто-то из его приближенных) составил еще в декабре 1848 г. В других областях империи процесс не был столь упорядоченным. Одним из первых своих указов Франц Иосиф распустил рейхстаг, заседавший в Кромержиже. Ранним утром 7 марта 1849 г. солдаты с примкнутыми штыками вошли в замок, где проходили заседания, и перекрыли входы, после чего прочесали город, арестовав нескольких наиболее радикальных депутатов. Вместо разработанного рейхстагом проекта конституции Франц Иосиф ввел свою, более соответствующую, как он пояснял, духу времени и не столь проникнутую чуждыми Австрии отвлеченными идеями[436]. В каком-то смысле мартовский указ о введении конституции был прогрессом. Он служил централизации государства, так как предполагал один выборный парламент для всей Австрийской империи, включая Венгрию, единое правительство и одну коронацию. Император сохранял значительную власть, но при этом предусматривалось несколько уровней выборных институтов, которым передавались определенные полномочия. Новая конституция, кроме того, подтверждала отмену крестьянских повинностей, ранее объявленную рейхстагом, равенство граждан перед законом и то, что «все национальные группы равны и каждая из них имеет неотъемлемое право сохранять и развивать свой национальный язык и культуру»[437]. Но при всех ее достоинствах эта конституция была циничной уловкой. Франц Иосиф намеревался войти в историю, и его манила мечта Шварценберга соединить Австрийскую империю с Германским союзом, создав в Центральной Европе крупное территориальное образование, политическое главенство в котором будет за габсбургским императором. Чтобы склонить германских князей к этой идее, Францу Иосифу нужно было показать себя конституционалистом, готовым ограничить свою власть законом. Однако к середине 1851 г. стало ясно, что германские правители не пойдут на слияние с Австрийской империей, но предпочтут сохранить Германский союз, учрежденный в 1814 г. после поражения Наполеона. К этому времени Франц Иосиф уже бросал завистливые взгляды на Наполеона III, который, согласно восторженному описанию австрийского императора, «решительно взял бразды правления в свои руки» и стал «чем-то значительно большим, чем машиной для подписания бумаг»[438]. Мартовская конституция вводилась в действие черепашьим темпом, а ее положения о выборном местном самоуправлении подверглись решительному урезанию. Наконец, в последний день 1851 г. Франц Иосиф обнародовал серию распоряжений, известную впоследствии как «патент Сильвестра» (Silvesterpatent; 31 декабря — День святого Сильвестра, патент — тип императорского указа). Эти документы полностью отменяли мартовскую конституцию и передавали всю законодательную власть в руки самого императора. Переворот завершился после смерти Шварценберга в апреле 1852 г., когда Франц Иосиф объявил себя еще и министром-президентом. Патент Сильвестра положил начало десятилетию неоабсолютизма (или неоцезаризма), на протяжении которого Франц Иосиф правил как диктатор. Оба эти термина возникли много позже, а в то время тип правления, установленный им, называли просто абсолютизмом или, более четко, бюрократическим абсолютизмом, поскольку свою волю император навязывал посредством административного аппарата. Однако у бюрократов при этом были и собственные политические задачи, состоявшие в выполнении программы реформ Иосифа II, с ее верой в мудрое государственное управление и направляемый сверху социально-экономический прогресс. Они даже нашли себе соответствующее название — «партия Просвещения»[439]. В 1850-х гг. число государственных служащих в габсбургской империи составляло около 50 000 человек, но это с учетом младших и вспомогательных должностей. Около 10 000 из них принадлежали к более высокому «политическому составу» (Konzeptdienst), почти всегда с университетским образованием, преимущественно юридическим. Чиновники на верхних уровнях иерархии в огромном большинстве обладали либеральными взглядами и наклонностями, почти поголовно состояли в читательских клубах, а в ходе событий 1848 г. относились к лагерю политических реформаторов. Их либерализм заключался в идее расширения возможностей отдельной личности за счет системы образования, равенства перед законом, свободы печати, свободы собраний и устранения экономических ограничений. Сильное государство в их глазах служило проводником либеральных реформ, и они были готовы идти ему на уступки — одной из первых таких уступок стала свобода печати. Однако приветствуя всестороннее вмешательство государства, чиновники «раскармливали» его, превратив в Левиафана, уничтожившего все личные свободы, за которые они, как либералы, должны были выступать[440]. Бюрократический абсолютизм достиг немалых успехов: он, по выражению одного историка, «осуществил мечты иозефизма». Появлялись новые научные учреждения, на шахтах и фабриках вводились правила безопасности, возникла почтовая служба с использованием марок, строились шоссе, телеграфные линии и железные дороги. К 1854 г. было уложено 1000 км путей, а построенную в 1832 г. линию Линц — Ческе-Будеёвице (Будвайс) перевели с конной тяги на паровую. На сооружение шоссейных дорог всего за три года пошло почти 10 млн кубометров породы. Специалисты из Комиссии по общественным работам Лондона помогли углубить и спрямить русла Дуная и Тисы. Развитию инфраструктуры способствовал бурный рост угольной и сталелитейной промышленности, формирование крупного банковского сектора и снятие внутренних таможенных барьеров, превратившее Австрийскую империю в единый рынок. Преобразилась и сама Вена: старые городские стены срыли, а на их месте проложили широкую Рингштрассе, где начали селиться представители нового класса промышленников и предпринимателей, порожденного экономической модернизацией[441]. Иосиф II освободил крестьян лишь в том смысле, что они могли покидать свою землю и вступать в брак без согласия земельного собственника. Но их наделы по-прежнему оставались в собственности этого лица, так что крестьяне должны были платить ему ренту и отбывать трудовые повинности. В первые месяцы революции венгерский парламент твердо пообещал отдать землю работающим на ней крестьянам, но в других частях империи крестьяне получали лишь расплывчатые и половинчатые посулы, а условия освобождения должны были проясниться только после созыва рейхстага. Трудность состояла в том, что собственникам земли нужно было как-то компенсировать ее потерю, а участки, которые обрабатывали крестьяне, имели разный юридический статус: одни на протяжении многих поколений представляли собой наследственные крестьянские владения, другие арендовались у феодала по договору, третьи были общинными; некоторые поля ныне живущие крестьяне расчищали и распахивали своими руками. Рейхстаг уклонился от обязанности обеспечить освобождение крестьян, спрятавшись за общими фразами. Однако после 1849 г. правительство решительно взялось за проблемы, связанные с отменой крестьянских повинностей. Наследуемые земли полностью передавались в собственность крестьянам, и никакой выплаты за них помещику не назначалось. За прочие земли прежние хозяева получали компенсацию, основную долю которой брало на себя государство, которое выпускало и постепенно распространяло целевые облигации. Условия компенсации прорабатывали особые комиссии, для чего новые землевладельцы-крестьяне должны было вносить в земельный кадастр детальные описания своих наделов. В кадастр вносились и сведения об обременениях — сдана ли собственность в аренду или заложена; все эти данные зачастую оспаривались соседями, родственниками или арендаторами. Tолько в Венгрии во второй половине XIX в. суды редко разбирали меньше 300 000 земельных споров в год, а число ожидавших рассмотрения исков обычно превышало 1 млн[442].