«Как Белый король составил союз против Короля рыб». «Как Король корон и Синий король пошли войной на Короля рыб». «Как Синий король напал на Короля рыб и одолел его на поле боя». «Как Белый король отправился в поход на Короля рыб и захватил обширные земли и многие города»[85]. В идее цветового кодирования сторонников и противников не было ничего оригинального. В современном Максимилиану романе сэра Томаса Мэлори «Смерть Артура» (Le Morte d'Arthur) имеются Синий, Красный, Зеленый, Черный и Желтый рыцари, а самый знаменитый рыцарский роман конца XV в. валенсийский «Тирант Белый» (Tirant Lo Blanc) также назван в честь белого рыцаря. Но в «Белом короле» нет нравственной неопределенности, сомнительных чар и роковой обреченности «Смерти Артура», как нет там повествовательной филиграни и пафоса «Тиранта Белого». Это заурядный образец тщеславной графомании, существование которого оправдывают только 250 украшающих текст гравюр. Свои три автобиографические аллегории Максимилиан мыслил как начало большой книгоиздательской кампании, в ходе которой отдельные области знания должны были укладываться в тома, образующие грандиозную энциклопедию. Каждый том должен был содержать обзор знаний по особому предмету: кулинарии, верховой езде, соколиной охоте, садоводству, артиллерии, фехтованию, морали, замкам и городам, магии (включая черную), искусству любви и т. д. Всего томов планировалось более 130, но закончить успели только два, в которых перечисляются лучшие места для охоты и рыбалки в Тироле и Горице. Из описаний того, как Максимилиан закидывает сети, обследует речные берега или беседует с охотниками, становится ясно: именно его личность должна была стать мотивом, связывающим воедино эту огромную серию. Все аспекты этой энциклопедической эпопеи должны были славить правление Максимилиана, его свершения и одаренность, соединившую в его личности весь опыт человечества[86]. Такая же эклектическая самореклама присуща экскурсам Максимилиана в области истории и генеалогии. Во времена, когда большинство правителей были вполне довольны, если их родословную прослеживали до троянцев, Максимилиан пошел еще дальше, до Ноя, и требовал от теологов из Венского университета подтвердить его ветхозаветное происхождение. Профессора уклонялись, и «доказывать» родство Максимилиана с Ноем пришлось ученому помоложе. Помимо этого, Максимилиан распространял свое генеалогическое древо вширь, связывая себя линиями свойства и родства с ветхозаветными пророками, греческими и египетскими божествами, сотней пап, почти двумястами святыми (123 канонизированных и 47 беатифицированных) и со всеми правящими домами Европы. Скульптурные изображения некоторых из этих персон были размещены вокруг выполненной из черного мрамора гробницы Максимилиана, сооружение которой началось в 1502 г. Первоначально ее планировалось установить в дворцовой часовне Святого Георгия в Винер-Нойштадте, но усыпальница вышла столь просторной, что в ходе строительства ее пришлось перевезти в придворную церковь в Инсбруке. Гробницу окружают 28 бронзовых скульптур выше человеческого роста работы лучших мастеров, включая Альбрехта Дюрера и Фейта Штоса. Фигуры изображают не только габсбургских предков Максимилиана, но и франкских королей, первого короля Иерусалима и английского короля Артура. Планировалось изваять еще дюжину бронзовых статуй, 34 бюста римских императоров и добрую сотню фигур святых, но это так и не было сделано[87]. В серии гравюр по дереву, известной под названием «Триумфальная арка», эти генеалогические фантазии соединяются в череду несогласованных аллюзий. На самом верху арки, в так называемом табернакле, восседает Максимилиан, а начертанные рядом египетские иероглифы указывают на его происхождение от Осириса. Ниже три матроны символизируют то, что Габсбурги — это наследники Трои, раннего франкского королевства и Сикамбрии, под которой подразумеваются земли Австрии и Венгрии, якобы заселенные троянским героем Гектором. На боковых опорах размещены императорская и эрцгерцогская короны, напоминающие о привилегиях, пожалованных Австрии Цезарем и Нероном. Панели по двум сторонам посвящены реальным и вымышленным предкам Максимилиана, а также его свершениям как правителя. Там же размещены стихи, объясняющие достижения Максимилиана и перечисляющие имена его прародителей. Два рыцаря в старинных доспехах вздымают стяги с орлом и драконом, напоминая о боевых штандартах Древнего Рима и императорского рода, самым недавним отпрыском которого был Максимилиан — причем, как поясняется в надписи около арки, именно он в наибольшей степени достоин того, чтобы находиться в компании своих предшественников-императоров[88]. В «Триумфальной арке» сплетаются мотивы империи и династии, родословие Габсбургов и наследие Древнего Рима. Вторая серия гравюр по дереву, «Триумфальная процессия», добавляет к этим фантасмагориям совершенно новую концепцию территории. Она состоит из 130 деревянных гравированных блоков общей длиной 54 м. К этому следует добавить «Триумфальную колесницу» Дюрера (2,4 м), которая печаталась отдельно, хотя по замыслу была частью общей композиции. Вся серия изображает вымышленную сцену, подобную римскому триумфу, — процессию, во главе которой шествуют барабанщики, шуты и рыцари. За ними следуют всадники со штандартами владений Максимилиана, и колесницы, на которых представлены сцены, рассказывающие о его завоеваниях и о его предках. Каждая из этих сцен предсказуема, но в конце процессии мы видим кое-что неожиданное. В обозе за слоном идут несколько групп людей, одетых либо в как бы азиатские облачения с тюрбанами, либо в индейские костюмы и головные уборы с перьями. Подпись сообщает, что это — «люди из дальнего Каликута» в Южной Индии, недавно приведенные под власть Максимилиана. Автор этой гравюры Ханс Бургкмайр никогда не бывал ни в Новом Свете, ни в Индии, так что изображенное им представляет собой смесь из мотивов его предшественников. Больше того, империя Максимилиана не включала в себя никаких заморских народов и земель. Но самому Максимилиану, который увлеченно курировал работу над «Триумфальной процессией», это было не важно. В своем воображении он видел империю не только Римской и Габсбургской, но и безграничной, охватывающей всю планету. Таким образом Максимилиан превратил аллегорический шифр AEIOU, предмет неустанных раздумий его отца, в идею мирового господства, в соответствии с которой его подданными станут даже очень далекие народы[89]. Идея Максимилиана была невыполнимой и фантастической. Все годы царствования его доходы никак не соответствовали его амбициям. Короли Франции в ту эпоху могли рассчитывать на годовой доход в несколько миллионов дукатов, Максимилиан же получал от своих центральноевропейских владений лишь около 600 000. В Нидерландах провинциальные ассамблеи и власти городов сопротивлялись налоговым требованиям императора, вынуждая его обходиться поступлениями от чеканки монеты, которые в 1480-х гг. (похоже, не самое удачное десятилетие) составляли всего около 200 000 дукатов. Сама Священная Римская империя обеспечивала в среднем лишь 20 000 дукатов в год. После своей смерти Максимилиан оставил долги почти в 5 млн дукатов[90]. Максимилиан отчаянно старался поправить финансовые дела. В Австрии, Штирии и Тироле он ввел методы государственного управления и финансовую систему, впервые сложившиеся в Нидерландах. Администрацию каждой из земель он разделил на три ветви: правительство (Regiment), казначейство (Kammer) и канцелярию (Kanzlei), и на этой основе управление в монархии Габсбургов будет строиться до XVIII столетия. В стремлении вывести финансы из-под контроля сословий Максимилиан преуспел меньше. Поскольку сословные съезды утверждали налоги и отвечали за их сбор, депутаты настаивали, чтобы их включали в советы, распоряжающиеся провинциальной казной. И все же Максимилиан смог продавить реформу, сделавшую все местные казначейства подотчетными и подчиненными казначейству Австрии, расположенному в тирольском Инсбруке. Выбор Инсбрука для размещения этого учреждения говорит о многом. Город около золотых и серебряных копей Тироля был самым удачным местом, чтобы отдавать будущие прибыли от золото- и серебродобычи в заклад аугсбургским банкирским домам Фуггеров и Вельзеров, благодаря чьим ссудам под высокий процент Максимилиан и держался на плаву. В знак нового значения Инсбрука Максимилиан распорядился перестроить тамошний дворец. С одной его стороны он воздвиг «гербовую башню», украшенную гербами его разнообразных владений. С другой появилась крытая галерея, обращенная на главную городскую площадь, чтобы император мог смотреть оттуда турниры и выступления наездников. «Золотая крыша» (Goldenes Dachl) — медная черепица галереи обжигалась с использованием золотой амальгамы — и поныне господствует над главной площадью Инсбрука. В 1480-х гг. Максимилиан был занят в основном утверждением своей власти над Нидерландами. После смерти Марии Бургундской в 1482 г. несколько нидерландских городов и провинция Фландрия взбунтовались против Максимилиана, объявив, что со смертью жены он лишился всех своих прав. В 1488-м граждане Гента несколько месяцев держали Максимилиана в плену, пока его отец не прислал войско, чтобы подавить мятеж и освободить сына. Через несколько лет народное восстание вспыхнуло в провинции Голландия. Вооруженные голландские крестьяне и горожане выступили против его политики налогообложения под знаменами с изображением хлеба и сыра. Мятеж подавили немецкие наемники, на знаменах которых красовалась пивная кружка. Чтобы сохранить власть Габсбургов над Нидерландами, Максимилиан в 1494 г. обязался передать их своему сыну Филиппу (1478–1506), чье происхождение от последней бургундской герцогини делало его фигурой более приемлемой для горожан и аристократии Нидерландов. И все равно Филиппу пришлось править в согласии с советом, состоявшим из представителей высшей аристократии. Однако в 1506 г. Филипп умер, и Максимилиан стал регентом при его малолетнем сыне, Карле Гентском. Для умиротворения противников он передал регентство своей дочери Маргарите, продолжив, однако, получать вознаграждение как опекун мальчика. Не успел в Нидерландах установиться мир, как вспыхнула новая распря в Северной Италии. В 1494 г. французский король Карл VIII вторгся на Апеннинский полуостров и ненадолго захватил Неаполитанское королевство. Вскоре его выбила оттуда коалиция, в которой участвовал и Максимилиан, но авантюра Карла продемонстрировала, насколько уязвимыми для разбоя были итальянские города-государства. В последующие десятилетия богатства Италии продолжат растаскивать и чужеземцы, и свои, пока отдельные города будут воевать друг с другом и призывать на помощь иностранных наемников. В 1498 г. Максимилиан вторгся в Северную Италию по просьбе миланского герцога Лодовико Сфорца с целью разгромить армию профранцузской Флоренции. Десять лет спустя он вступил в Камбрейскую лигу и в союзе с папой и Людовиком XII Французским воевал против Венеции. Еще через несколько лет он перешел на сторону Венеции и в союзе с папой обратил оружие против французов. Все эти маневры обеспечили Максимилиана материалом для «Белого короля», но нисколько не поправили его дела. В 1508 г. император женился на Бьянке Сфорца, но так и не сумел вернуть ее дяде власть над Миланом. Вместо этого Северная Италия оказалась поделена между французским королем, который провозгласил себя герцогом Милана, и Венецией, которая вернула себе Падую, недолго пробывшую в руках Максимилиана. Тем временем Фердинанд Арагонский захватил Неаполитанское королевство, добавив его к Сицилии, уже присоединенной к Арагону. По его собственным подсчетам, Максимилиан предпринял 17 военных кампаний, каждой из которых в «Триумфальной процессии» посвящено свое особое знамя. Изыскивая деньги на походы, он пытался использовать скрытые ресурсы Священной Римской империи. О реорганизации ее структуры различные реформаторы задумывались уже за добрых полвека до того. Но никто не мыслил так, как это описывают некоторые историки: эволюция государственного аппарата, федерализация или даже примирение состояния «не-государства» с состоянием «не-не-государства» с движением в сторону последнего. Напротив, большинство обращалось к мифическому прошлому и грезило о возврате освященного небесами порядка, когда совместное правление императора и князей обеспечивало торжество справедливости. Максимилиану же, напротив, нужна была эффективная система мобилизации финансов и военной силы, и он вовсе не желал делить с кем-то свою власть, как это планировали реформаторы[91]. Императору не удалось заставить Священную Римскую империю платить за то, что в тот период понималось как «его войны». Но пока он пытался выбить из империи деньги, реформаторы во главе с архиепископом Майнцским ненадолго вынудили его поделиться властью с советом, составленным из курфюрстов и других князей. Еще Максимилиану пришлось пойти на учреждение во Франкфурте высшего органа судебной власти, именовавшегося Имперским камеральным судом, который должен был карать нарушения мира, причем судьи в нем назначались главным образом имперскими князьями и знатью. В ответ Максимилиан учредил свой собственный особый суд в Вене с той же юрисдикцией, что и у Имперского камерального суда, таким образом фактически создав две конкурирующие судебные системы. В 1508 г. для укрепления монаршего авторитета Максимилиан получил у папы дозволение королям Священной Римской империи именоваться «избранными императорами» и использовать императорский титул, даже если их не короновали в Риме. Титул римского короля с этого момента начал носить будущий император, которого избирали и короновали еще при жизни предшественника, чтобы гарантировать преемственность. Несколько упорядочила управление империей введенная в 1500 г. система «имперских округов» — территориальных единиц, которые должны были совместно выставлять войска для исполнения судебных решений. Система округов наследовала системе ландфогтов, учрежденной королем Рудольфом Габсбургом еще в XIII в., только округами управляли не наместники правителя, а советы из местных князей и знати. Помимо этого, реформаторам удалось усилить роль имперского съезда — рейхстага, превратив неофициальное мероприятие в государственный институт, издающий обязательные к исполнению законы. Впрочем, Максимилиан и здесь сумел оставить рычаги управления за собой. Именно он должен был открывать сессии рейхстага и определять их повестку; осталось у него и право вето. Чтобы получить силу закона, решения рейхстага должны были быть одобрены императором, а помимо него — тремя отдельными «куриями»: курфюрстов, князей и городов. Несмотря на то что заседания продолжались с четырех утра до полуночи, они нередко завершались без какого-либо решения. Император и князья, в сущности, нейтрализовали друг друга. Никому из них не нужно было сильное центральное правительство, ограничивающее их собственное влияние. Таким образом, Священная Римская империя оставалась в лучшем случае контролирующим институтом, который существовал, чтобы предотвращать вспышки чрезмерного насилия. Как и прежде, повседневная жизнь земель определялась высшей знатью и князьями, среди которых были и Габсбурги с их обширными владениями. Священная Римская империя, стоявшая над князьями и землями, выполняла лишь самые базовые функции, оставаясь структурой обеспечения безопасности на крайний случай — тем, что немецкие теоретики XIX в. именовали «государством — ночным сторожем». Максимилиан постоянно брался за заведомо невозможное, или же его начинания быстро исчерпывали себя из-за недостатка заинтересованности с его стороны. Он то и дело объявлял, что отправляется в крестовый поход, а в 1494 г. учредил новый рыцарский орден Святого Георгия, чтобы руководить освобождением Иерусалима, но в итоге никакого похода так и не случилось. Столь же непоследовательной была его политика в отношении австрийских евреев. В 1495 г. он распорядился изгнать их из Штирии, но предложил им убежище в Нижней Австрии. Он выискивал секретные смыслы в мистическом учении каббалы, потом объявил запрет на все еврейские тексты, но почти тут же его отменил. В 1511 г., после смерти своей второй жены, Максимилиан подумывал занять папский престол. Эти планы зашли настолько далеко, что он уже просчитывал расходы на подкуп кардиналов и убедил банкирский дом Фуггеров финансировать все предприятие. В письме дочери Маргарите он обещал принять обет безбрачия и «больше никогда не устремляться к нагим женщинам», а в конце подписался: «Макси, ваш добрый отец и будущий папа римский». Из этих замыслов ничего не вышло, как и из возникших несколько лет спустя планов сделать бургундские земли отдельным королевством под древним франкским названием Австразия[92]. В брачной политике планы Максимилиана были столь же дерзкими, и, повернись дело немного иначе, это могло бы выйти боком его наследникам. В 1496 и 1497 гг. он соединил обоих своих детей браками с испанской королевской семьей: Филиппа женил на Хуане (позже получившей прозвище Безумная), меланхоличной дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, а Маргариту выдал за Хуана, единственного сына Фердинанда и Изабеллы. Максимилиан многим рисковал, ведь если бы у Хуана и Маргариты родился сын, то он, испанский принц, мог бы претендовать по крайней мере на часть владений Максимилиана. Однако вышло так, что Хуан умер первым — по сведениям современников, постельные аппетиты молодой супруги истощили его настолько, что на его примере позже проповедовали воздержание. Брак Филиппа и Хуаны, напротив, оказался счастливым, несмотря на одолевавшие Хуану периоды депрессии. Она успела родить Филиппу шестерых детей, прежде чем тот безвременно умер от солнечного удара. Старший из сыновей Хуаны Карл Гентский унаследовал и титулы Максимилиана, и все испанское королевство. Однако этим дело не закончилось. Фердинанд Арагонский, женившийся в 1505 г. вторым браком, хотел передать свое королевство сыну, которого ему подарит новая супруга, Жермена де Фуа. Однако мальчик, которого Жермена наконец родила в 1509-м, прожил только несколько часов[93]. Как Фридрих III, так и Максимилиан упорно стремились включить в число габсбургских владений Венгрию, но все их переговоры с венгерским королем Матьяшем Корвином (1458–1490) о брачном союзе перечеркивались неспособностью Матьяша произвести законное потомство. Переговоры с преемником Матьяша Владиславом II Ягеллоном, который был также королем Чехии, оказались более плодотворными и закончились в 1515 г. двойной помолвкой: внуки Максимилиана Мария и Фердинанд обручились соответственно с детьми Владислава Людовиком и Анной. Церемонии официального бракосочетания состоялись в 1521 и 1522 гг. И вновь двойной брачный альянс нес в себе риск того, что Австрия отойдет дому Ягеллонов. Но вышло иначе, и в итоге сами Габсбурги поглотили Венгрию и Чехию[94]. Оба устроенных Максимилианом двойных брачных союза — с испанскими королями и с Ягеллонами — были чем-то вроде азартной игры. Как отмечал впоследствии Карл Гентский, к тому времени — император Карл V, брачная дипломатия ненадежна и опасна, поскольку нужное развитие событий невозможно гарантировать. Однако случилось так, что обе ставки Максимилиана сработали и его потомки стали повелителями не только Европы, но и всей планеты. Появившееся позже и ставшее расхожим в XVII в. речение гласило: «Где другие затевают войны, ты, счастливая Австрия, заключаешь браки»[95]. Можно смеяться над сумасбродными фантазиями Максимилиана, над его верхоглядством и напыщенным хвастовством. Но своими маневрами он достиг того, что аллегория из «Белого короля» стала для Габсбургов политической реальностью, в которой наследники Максимилиана правили солидной частью Европы, а через испанские связи — еще и обширными землями в Новом Свете. Через каких-то несколько десятилетий после смерти Максимилиана подданными Габсбургов стали даже «люди из дальнего Каликута» с гравюры «Триумфальной процессии». Если вспомнить те унижения, поражения и разделы, которые дом Габсбургов претерпевал предшествующие 200 лет, деяния Максимилиана выглядят особенно грандиозными, а его тщеславные фантазии — не такими уж беспочвенными. С помощью везения, брачных союзов и военной силы он превратил дом Габсбургов из второстепенной центральноевропейской династии в мощнейшую континентальную монархию, уступавшую только Франции. Под властью его внука и наследника на императорском троне Карла V Габсбурги сделают еще один шаг вперед и станут силой общемирового масштаба. 6 КАРЛ V: ПОВЕЛИТЕЛЬ МИРА Максимилиан умер в 1519 г. Нам точно неизвестно отчего, поскольку врачи, лечившие его, находили у него все мыслимые недуги: разлитие желчи, колит или перитонит, камни, плеврит, дизентерию и т. д. (на самом деле наиболее вероятная причина смерти Максимилиана — сифилис). Похоронили императора между тем не в помпезной гробнице, которую он велел соорудить в Инсбруке, а в часовне Святого Георгия в Винер-Нойштадте, в простом мраморном саркофаге, который заодно служил и алтарем. Император положен там как кающийся грешник, и согласно протоколу, который он сам составил, его тело перед погребением высекли, голову обрили, а зубы выбили. Даже в смерти Максимилиан не утратил навыка совершать эффектные жесты[96]. За несколько лет до кончины Максимилиан заказал художнику Бернхарду Штригелю семейный портрет, изображающий императора с его первой женой, сыном и внуками. Это самый знаменитый портрет такого типа в истории Габсбургов, но изображенное там — чистейший вымысел. Максимилиан представлен мужчиной в расцвете сил, хотя в дни, когда писался портрет, император был уже настолько болен, что всюду возил с собой заранее заготовленный гроб. Его лицо, на портрете гладко выбритое, обрамляла жидкая седая борода. Жена и сын, изображенные рядом с ним, давно покинули этот мир — собственно, взгляд Марии Бургундской возведен к небесам именно потому, что ее уже нет в живых. Более того, трое детей с портрета никогда в жизни не встречались, потому что Фердинанд, на картине прижимающийся к руке деда, рос в Испании, а Карл Гентский, сидящий рядом, — в Нидерландах. Третий ребенок, со светлыми локонами, — это, строго говоря, даже не Габсбург, а король из рода Ягеллонов, Людовик II Венгерский, связанный теперь с Габсбургами брачными узами благодаря двойной помолвке 1515 г. Оставшись сиротой после случившейся спустя год смерти отца, короля Владислава, Людовик согласился, чтобы Максимилиан стал одним из его опекунов — потому он и присутствует на портрете. К Карлу Гентскому, будущему императору Карлу V, кисть Штригеля была очень милосердна: когда писался портрет, челюсти Карла были так сильно деформированы, что верхняя совсем не совпадала с нижней, а несчастный случай с каретой уже практически лишил его передних зубов (предположительно, с тех пор Карл носил вставные зубы, так же как позже был вынужден прибегать к очкам). Из-за увеличенных аденоидов у Карла все время был приоткрыт рот. Какой-то бестактный испанский придворный позже посоветовал Карлу остерегаться, как бы у него во глотке не завелись насекомые, ведь кастильские мясные мухи знамениты своей наглостью. Не щадили Карла и историки, описывавшие его как посредственного и бездарного правителя, живой пережиток Средневековья. «Не очень интересный» — такое безжалостное определение дал Карлу V шотландский философ XVIII в. Дэвид Юм. А поскольку депрессия обычно не вызывает особого сочувствия, душевная болезнь, настигшая Карла в середине 1550-х гг., и его последующее отречение, воспринимались как образцовый пример жизненного краха[97]. Во владение испанскими землями молодой король вступил в 1516 г., после смерти своего деда по матери Фердинанда Арагонского. Эти земли включали в себя Сицилию, южную часть Италии и Сардинию, к которым между 1510 и 1520 гг. добавились анклавы на побережье Северной Африки, часть которых и поныне принадлежит Испании, а позже еще и Тунис. Также в годы правления Карла Испания приобрела обширные колонии в Новом Свете: после 1519 г. испанской стала Мексика; после 1529-го — империя инков с центром в Перу; а в конце 1530-х гг. — земли, известные нам как Чили. В 1521 г. мореплаватель Фернан Магеллан объявил испанскими далекие острова в Тихом океане, которые позже получили название Филиппины — в честь сына Карла V короля Филиппа II. В глазах современников владение такими колоссальными территориями делало Карла «владыкой всего света» или, как выражался завоеватель Мексики Эрнан Кортес, «королем королей» и «вселенским монархом». А для его мексиканских подданных Карл был еще и «повелителем землетрясений»: они считали, что власть испанского монарха распространяется и на гигантских подземных броненосцев, которые вызывают дрожь земли, роя свои норы[98]. Вскоре после первого визита Карла в Испанию (1517) там вспыхнул направленный против него мятеж, спровоцированный главным образом алчностью его разряженных фламандских придворных, принявшихся опустошать испанскую казну. Мятеж подавили, но Карл извлек из этой истории урок. С тех пор и в Испании, и в остальных своих владениях он предпочитал способ правления, основанный на сотрудничестве с местными элитами и влиятельными лицами, уважении их привилегий и стремлении к согласию. Хотя Карл обычно не доверял испанским грандам практическую работу по управлению страной, он ставил их на высокие посты в армии и колониях. Кроме того, он принимал их в орден Золотого руна, изначально бургундский, члены которого на орденских собраниях имели возможность на равных общаться с королем. На таких встречах Карл покладисто выслушивал от собравшихся рыцарей упреки в нерешительности, излишнем внимании к мелочам и огромных долгах — и давал в ответ пустые обещания исправиться[99]. Склонность Карла к переговорам особенно хорошо видна в его отношениях с кастильским и арагонским парламентами. С кастильскими кортесами он встречался примерно раз в три года, а с арагонскими — примерно раз в пять лет. Карл никогда не признавал правила, по которому согласие любого из испанских парламентов на новые налоги монарх мог получить лишь в обмен на какие-то уступки. Тем не менее выслушивая петиции кортесов и нередко придавая им статус закона, он укреплял представление, что между монархом и подданными заключен некий договор и что королевская власть не является абсолютной, но в определенной мере ограничена конституционными нормами. Свои финансовые трудности Карл превратил в политическую добродетель. Ему вечно нужны были деньги. В Кастилии монарх имел право взимать целый ряд налогов без согласия кортесов. Именно эти средства Карл всегда первыми пускал на свои предприятия и их же закладывал в обеспечение займов. А дальше король зависел от голосований кортесов, которые из-за этого вынужден был созывать. К 1530-м гг. кастильские кортесы уже были недовольны истощением государства в связи с необоснованными зарубежными тратами и противились требованиям Карла ввести новые налоги. Но к тому времени у Карла появился новый источник средств — поступления из американских колоний, к которым скоро добавились доходы от боливийских серебряных рудников. Но и этих денег, как собранных в Испании, так и поступавших из Нового Света, не хватало, и Карлу приходилось одалживаться у немецких и итальянских банкиров, часто под убийственную ставку, достигавшую в начале 1550-х гг. 100 % годовых. Хотя прямые сравнения тут не всегда адекватны, если смотреть на главных соперников Карла, то его доходы от Испании и заморских владений составляли чуть меньше половины доходов французского короля и меньше четверти — турецкого султана[100]. Безденежье не умеряло амбиций Карла. Половину своего 40-летнего царствования Карл враждовал с Францией, сражаясь с ней в Италии, в Пиренеях и вдоль западной границы Священной Римской империи. Он воевал с турками на Дунае, отправлял флотилии против их североафриканских союзников и проводил военные кампании внутри Священной Римской империи. Соотношение военных побед и поражений Карла определить непросто. Ему не удалось отвоевать бургундские земли, захваченные французами в 1477 г., но он утвердил свою власть в Италии, вытеснив с Апеннинского полуострова соперника, короля Франции Франциска I. В Священной Римской империи он потерпел неудачу и не смог довести до конца борьбу с «врагами церкви». В 1535 г. Карл захватил город Тунис, в цитадели которого на 40 лет расположился испанский гарнизон, но в 1541-м посланный Карлом флот разбился у берегов Алжира. В день своего отречения в Брюсселе Карл перечислял собравшимся свои путешествия: Я девять раз был в Германии, шесть раз в Испании, семь — в Италии; сюда, во Фландрию, я приезжал 10 раз, четырежды был во Франции, в дни мира и войны, дважды в Англии и дважды в Африке… не считая других мелких поездок. Я восемь раз плавал по Средиземному морю и трижды — в Испанских морях[101]. (Карл посещал Англию в 1520 и 1522 гг. для переговоров о военном союзе с Генрихом VIII. Из правящих императоров Габсбургов он единственный ступал на английскую землю.) Символ, который Карл избрал своей личной эмблемой, Геркулесовы столбы с девизом «Дальше предела» («Plus Ultra»), тоже свидетельствует о царствовании, проведенном в основном в седле или (из-за геморроя и подагры) в паланкине. Геркулесовы столбы позже станут любимым символом Габсбургов, обозначающим их всемирное присутствие. Вместе с девизом «Plus Ultra» они поныне украшают испанский флаг[102]. Своего странствующего Дон Кихота Сервантес частично списал с Карла Гентского, хотя размах деятельности Карла свидетельствует, что он вовсе не был пережитком минувших эпох. В Испании он проводил программу реформ государственных институтов, опираясь на труды своих предшественников и одновременно заимствуя финансовые практики Бургундии. Для контроля за деятельностью управленческого аппарата им создавались советы и комиссии, включавшие в себя юристов и квалифицированных секретарей, зачастую происходивших из мелкого дворянства или горожан. Эти комиссии готовили для него резюме обсуждений и разрабатывали соответствующие рекомендации. Государственный аппарат оставался малочисленным. В городах и областях предписания правительства исполнялись кое-как, а в непокорном королевстве Арагон монаршую волю зачастую просто игнорировали. Что касается Нового Света, то путь морем оттуда до Кадиса и обратно занимал в среднем четыре или пять месяцев, а значит, королевские распоряжения, если они вообще доходили, неизбежно отставали от ситуации на местах. У колониальных чиновников вскоре появилась поговорка: «Если бы смерть посылали из Испании, мы бы жили вечно»[103]. В 1519 г. Карла заочно избрали императором Священной Римской империи и преемником его деда Максимилиана. Исход выборов не был предрешен: всерьез рассматривалась кандидатура французского короля Франциска I (и, с меньшими шансами на успех, английского Генриха VIII). Однако сторону Карла взяли южногерманские банкиры. Взятки, которые они раздали курфюрстам в виде чеков, выписанных на более позднее число и подлежащих оплате только в случае избрания Карла, сыграли свою роль. Карл поспешил в Германию, и в Ахене его короновали. Вскоре после этого новый король римлян председательствовал на имперском рейхстаге в Вормсе. Именно там он встретился с Мартином Лютером, уже отлученным папой за свои богословские теории. Лютер подтвердил перед рейхстагом верность этим взглядам, и Карл также признал их ересью, после чего запретил учение Лютера и объявил его самого вне закона. Но даже в этот острейший момент молодой король обнаружил стремление к компромиссу. Лютер был не только монахом, но и профессором Виттенбергского университета, основанного тогдашним саксонским курфюрстом Фридрихом Мудрым. Сам Фридрих был истовым католиком. В принадлежащем ему реликварии хранилось около 20 000 частиц мощей и других святынь, и современники подсчитали, что кающийся грешник, припав к ним всем с молитвой, будет томиться в чистилище на 1 902 202 лет и 270 дней меньше положенного. Но это не мешало Фридриху оказывать своему профессору покровительство и защиту, а Карл не хотел ссориться с Фридрихом. Поэтому он не стал вручать курфюрсту указ, осуждающий Лютера, тем самым дав понять, что тот волен защищать реформатора от преследований и наказания, как Фридрих, конечно же, и поступил[104]. После рейхстага Карл вернулся в Испанию. Наместником в Священной Римской империи он назначил своего брата Фердинанда, одновременно передав ему австрийские владения Габсбургов. Фердинанд, однако, не смог остановить распространение вдохновленной Лютером Реформации. И хотя пройдет еще несколько десятков лет, прежде чем большинство князей и вельмож империи решительно выберут протестантизм, многие сразу заняли примирительную позицию, не желая оскорблять своих вассалов или портить отношения с городами, где новое учение нашло своих первых адептов. Быстро распространялись и более радикальные формы нового вероисповедания. Часто сочетавшиеся с эсхатологическими пророчествами, эти учения несли в себе зерна социальной революции, сыграв роль в подготовке масштабного народного восстания в Германии, известного как Крестьянская война (1525). Тем временем рубежи империи атаковали турки-османы, усилившиеся настолько, что осенью 1529 г. они даже на короткое время осадили Вену. Почти 10 лет Фердинанду приходилось противостоять всем этим бедам в одиночку. Карл тем временем женился на слабой здоровьем, но прекрасной Изабелле Португальской. Изначально этот союз был заключен по дипломатическим соображениям, и пара впервые встретилась только в день венчания. Но Карл вскоре полюбил Изабеллу и доверился ей настолько, что в периоды своего отсутствия в Испании назначал ее своим регентом. Изабелла успела родить Карлу пятерых детей, но в 1539 г. умерла после выкидыша. Впоследствии Карл достаточно оправился, чтобы жить с любовницами, но оплакивать свою Изабеллу так и не перестал: заказал Тициану ее посмертный портрет и часто приказывал музыкантам играть в ее память грустную французскую песню «Тысяча сожалений» («Mille Regretz»). В 1529 г. Карл покинул Испанию и Изабеллу, отправившись из Барселоны через Геную в Священную Римскую империю. Всего за два года до этого его войска нанесли поражение коалиции папы и французского короля, разграбив заодно Рим. Карл не одобрял жестокость своих солдат, но извлек из нее политическую выгоду: папе Клименту VII, который оказался практически пленником Карла, пришлось согласиться короновать его в императоры. Однако по настойчивой просьбе Фердинанда Карл, чтобы сократить путь, короновался не в Риме, а в Болонье. Коронация, состоявшаяся в феврале 1530 г., сопровождалась народными гуляниями и торжественными процессиями под триумфальными арками, которые были сделаны из дерева и гипса, но выглядели точно гранитные и мраморные. На них были изображены все римские императоры, а также земной и небесный глобусы. Карла чествовали как нового Августа, чье правление положит начало золотому веку, предсказанному Вергилием в «Энеиде». Фигура Нептуна в сопровождении тритонов, сирен и морских коньков напоминала, что Карл постоянно расширял свои заморские владения и правил океанами[105]. Все предшественники Карла V нагромождали разные образы имперского предназначения, смешивая без разбора античные аллюзии, генеалогические фантазии и личные достижения. Советники нового императора пополнили этот инструментарий приемов, добавив к нему позаимствованные у Данте и Эразма Роттердамского идеи мира между всеми христианами, содружества христианских народов и планетарной монархии, во главе которой стоит единый государь. Испанский гуманист Альфонсо де Вальдес, один из самых доверенных приближенных Карла, восторженно писал: Вся Земля придет под власть нашего христианнейшего монарха и примет нашу веру. Так исполнятся слова нашего Спасителя: «Будет одно стадо и один пастырь». Далее он советовал Карлу развивать науки и облачиться в мантию правителя-мудреца, чтобы стать новым Соломоном[106]. Другие рекомендовали Карлу, как «повелителю мира», обратить взгляд на Иерусалим — восстановить его святые места и обеспечить ему судьбу, «предначертанную Богом, предсказанную пророками, проповеданную апостолами и подтвержденную самим Спасителем, его рождением, жизнью и смертью». Смешивая средневековые пророчества, новозаветную теологию и итальянскую теорию права, канцлер Карла Меркурино ди Гаттинара воображал своего господина добрым «управителем мира», под чьей благодетельной властью, как прежде, процветают местные князья, вольности и обычаи. Свою концепцию Гаттинара украсил затейливыми аллегориями, предсказав «ослиные гнезда», «колоссальных жрецов» и царя пчел со «змеящимися членами», которым Карл будет противостоять как «новый Давид, явившийся восстановить алтарь Сиона». Гуманист Эразм Роттердамский особо рекомендовал Карлу установить «принципы управления по образцу Предвечной Власти»[107]. В юности учителем Карла был выдающийся гуманист Адриан Утрехтский, будущий папа Адриан VI. Но Карл не отличался прилежанием и составлению изящных текстов на латыни предпочитал чтение куртуазных романов. В зрелые годы он презирал высокие размышления, аллегорические конструкции и теории правления. Сколько бы ни разглагольствовали его приближенные, сам Карл исповедовал крайне практичный подход к миссии императора. Он признавал, что его происхождение и предки налагали на него определенные обязанности, среди которых наиважнейшей было поддержание католической веры и принесение в мир Божьей благодати. По-видимому, первой речью, которую Карл написал собственноручно (по-французски), было его осуждение Лютера, зачитанное на рейхстаге в Вормсе в 1521 г. В этом тексте Карл упоминает своих немецких, австрийских, испанских и бургундских предшественников, которые, по его словам, все без исключения «оставались на протяжении всей жизни верными детьми Римской церкви… неизменными защитниками католической веры, ее священных обрядов, декретов и установлений, ее святых таинств… постоянно пеклись о насаждении веры и спасении душ». Далее Карл пояснял, что как «верный последователь этих… предков», он может быть только безжалостным гонителем ереси[108]. Помимо наследия предков, определенные обязанности накладывал на Карла и планетарный масштаб его владений. Он разделял идею, что великий христианский монарх должен поддерживать «мир среди христиан», но и к ней подходил практически. Карл считал, что понудит правителей к добрососедству, связав все монаршие дома узами брака. Так, он выдал свою сестру за французского короля Франциска I, а сына Филиппа женил сначала на португальской принцессе, а затем на английской королеве, после чего союз с Португалией скрепила другая сестра Карла. В надежде покрепче привязать к дому Габсбургов Апеннинский полуостров он выдал нескольких племянниц за итальянских герцогов. К концу царствования Карла V плотная сеть брачных связей Габсбургов протянулась от Скандинавии и Польши через Англию и Баварию до Средиземноморья. Это была династическая политика, преследовавшая цель «переупорядочивания мира» в интересах добрососедства, а не ставка на биологическое выживание, как у других монархов, например у его собственного деда. Когда, вопреки надеждам Карла, установить таким способом мир с Францией не удалось, он попытался прибегнуть к еще более прямолинейному образу действий, но французский король отклонил вызов на личный поединок[109]. «Мир между христианами» не предполагал мира по всей земле. Сплочение истинно верующих мыслилось как подготовка к религиозной войне, к сокрушению Османской империи и освобождению Константинополя и Иерусалима, «отданных в руки неверных в наказание за наши грехи» (Альфонсо де Вальдес). В воображении Карла эта война мешалась с прочитанными рыцарскими романами и с идеей крестового похода, которая долгое время влияла как на политику его испанских предшественников, так и на риторику его деда Максимилиана. Именно такими мыслями была вдохновлена успешная атака 1535 г. на Тунис, в прошлом зависимый от Испании, но незадолго до того захваченный турецким адмиралом Барбароссой. В экспедиции участвовали силы Испании, Португалии, Генуи и Мальты, а также итальянских владений Карла; папа благословил ее, объявив крестовым походом, участие в котором искупает все грехи. В ознаменование победы Карл заказал самую грандиозную серию шпалер из всех, что когда-либо ткались для Габсбургов. На 12 огромных изображениях общей площадью 600 кв. м показана вся кампания, начиная со смотра войск, проведенного Карлом в Барселоне, и заканчивая погрузкой на суда перед отплытием домой после захвата города. Для Карла Тунисский поход стал доказательством того, что его грандиозные планы мирного объединения всех христианских государей для войны против неверных вполне осуществимы. Шпалеры попеременно висели в тронных залах в Мадриде и в Брюсселе, а их копии были изготовлены для сестры Карла Марии и для португальского королевского двора[110]. Ради мира и сотрудничества с другими христианскими монархами Карл охотно шел на переговоры и уступки. Следуя своей натуре, он пытался найти богословскую доктрину, которая бы примирила католицизм с лютеранством. Этого ему не удалось, и тогда он принялся убеждать папу (сначала одного, а потом другого) провести реформу церкви. Она, как надеялся Карл, укрепила бы позиции католичества и положила бы конец злоупотреблениям, на которые жаловались протестанты. Карл считал, что такую реформу должен инициировать церковный собор, но папы опасались, что собор узурпирует их полномочия. Только в 1545 г. собрался Тридентский вселенский собор, который без промедления подтвердил все католические принципы, вызвав таким образом возмущение большинства протестантов. Ожидая открытого военного противостояния в империи, Карл в 1545 г. подготовил подробные «живописные карты», показывавшие, по описанию современника, «расположение городов, как и расстояния между ними, а также реки и горы». Хотя они до нас и не дошли, это были первые в истории крупномасштабные карты немецких земель. Подумал Карл и о подготовке политической почвы. Вместо того чтобы объявлять религиозную войну, он выступил против крупных протестантских князей под тем предлогом, что они заняли территории, на которые не имели прав. Это раскололо вражеский стан и создало предпосылки для сокрушительного поражения, которое Карл нанес протестантским князьям в битве при Мюльберге в 1547 г.[111] Но даже одержав победу, Карл занял умеренную позицию. Вместо того чтобы насаждать католицизм силой, он навязал проигравшим условия интерима («временного постановления»), которые допускали некоторые элементы протестантских религиозных практик в обмен на признание верховенства папы и в равной мере распространялись на католиков и лютеран. В сущности, он устанавливал для Священной Римской империи свой, особый вариант вероисповедания, хотя формально и под властью Рима. Но ни одна из сторон не хотела поступиться своими интересами, и обеим внушала опасения власть, сосредоточившаяся после победы в руках Карла. Поэтому интерим действовал только в тех землях, которые император контролировал силой оружия. В 1552 г. протестантская лига «за свободу и независимость», но при поддержке французского католического монарха нанесла Карлу поражение. Карл, которого перехитрили враги и покинули католические союзники, бежал в паланкине и нашел убежище в далекой Каринтии. Переговоры о мире в Священной Римской империи Карл препоручил брату Фердинанду, и в 1555 г. после завершения дебатов в Аугсбурге князья получили право выбирать между католицизмом и лютеранством. К этому моменту Карл достиг предела своих физических и моральных сил. Чередуя пребывание в прострации со слезами, последние годы правления он провел за разбором механических часов и попытками заставить их тикать в унисон. Начиная с 1555 г. он отрекся одна за другой от всех своих монарших корон и укрылся за стенами монастыря Юсте в Кастилии. Карл не жил монахом, как иногда пишут, но содержал штат в полсотни человек и проводил время за молитвами, рассуждениями о политике и неумеренным пожиранием устриц, угрей и анчоусов, которые он запивал огромными порциями пива. По мнению его врачей, именно переедание стало причиной смерти, настигшей Карла в 1558 г., хотя более вероятно, что его сгубила малярия[112]. Все годы своего правления Карл внимательно следил за географическими открытиями, совершавшимися его именем. Он переписывался с конкистадорами Мексики, выставлял на обозрение трофеи, отсылаемые ими на родину, следил по картам за их походами. Еще он постоянно справлялся, как идут дела у первого из Габсбургов, осевшего в Новом Свете. Это был брат Петр Гентский (Fray Pedro de Gante), внебрачный сын Максимилиана, основавший в Мексике более сотни францисканских приходов и школ. Первого индейца сам Карл увидел в 1520 г. в Брюсселе — тот дрожал, и король приказал дать ему плащ. С тех пор Карл неизменно радел о коренном населении колоний, требуя, чтобы с туземцами обращались справедливо, не превращали их в рабочий скот и добрым примером приводили бы к истинной вере[113]. Интерес Карла к Новому Свету со всей определенностью не объяснялся богатствами, доставляемыми оттуда в Европу. «Люди из дальнего Каликута» составляли часть его всемирной империи, и потому, как он объяснял своему сыну Филиппу, ему должно о них заботиться «ради справедливости и во славу Божию». Но, несмотря на то что владения Карла простирались за океан и захватывали Дальний Восток, его всемирная монархия оставалась расколотой надвое религиозным размежеванием. Как бы ни пекся Карл о мире среди христиан, он больше не мог рассчитывать, что христианская вера у всех та же, что и у него. Аугсбургский мир закрепил разделение Священной Римской империи: на большей части ее территории правили князья, избравшие лютеранскую веру и обряды, а те, что сохранили приверженность католичеству, остались в меньшинстве[114].