Исход был предсказуемым: победа Девы Марии, на которую Фердинанд возложил номинальное командование своим воинством. 8 ноября 1620 г. в битве на Белой горе, что близ Праги (теперь там располагается пражский аэропорт) 30-тысячная армия под командованием баварского военачальника Тилли менее чем за два часа разгромила врага, уступающего и в числе, и в организации. Прозванный потом Зимним королем Фридрих V, чье правление в Чешском королевстве продолжилось меньше 15 месяцев, бежал из Праги, бросив в Граде всю свою корреспонденцию. Впоследствии эти письма опубликовали по распоряжению Максимилиана Баварского, но после редактуры, выставлявшей Фридриха в самом неблагоприятном свете — как члена шайки «отвратительных безбожников, упорно рвавшихся к тому, чтобы завладеть короной, развалить австрийский монарший дом и отнять католические храмы»[218]. Разгромив Чехию, Тилли развернулся на запад и вторгся в Пфальц, где соединился с испанской армией из Нидерландов. Испанцы разбили немногих оставшихся у Фридриха протестантских союзников, после чего обстреляли из пушек и захватили сказочный замок Фридриха в Гейдельберге и его семиугольную крепость в Мангейме. Фридрих нашел убежище в Гааге, в Голландии. В 1623 г. Фридриха окончательно унизили. На торжественной церемонии после оглашения всех его преступлений не только владения Фридриха, но и его титул курфюрста передали Максимилиану. В довершение всего Фердинанд объявил вне закона и самого Фридриха, и его наследников[219]. Чехия была полностью сломлена. 48 зачинщиков мятежа приговорили к смерти, хотя одного из них картинно помиловали уже на эшафоте. В июне 1622 г. на Староместской площади в Праге был устроен настоящий «театр крови» с участием оркестра барабанщиков, чьей задачей было заглушать последние речи казнимых. В Чехии и Моравии (но не в Силезии и не в Лужицах, уже оккупированных Иоганном Георгом) была развернута широкая программа рекатолизации. Участников мятежа облагали штрафами или лишали земель. В дополнение к этому протестантов, отказывавшихся принимать католичество, изгоняли, также конфискуя их собственность. В итоге страну покинуло около 150 000 человек. Их место заняли представители нового, лояльного к Габсбургам поколения. Карлов университет, прежде главный очаг религиозного радикализма, объединили с иезуитским коллегиумом Клементинумом, а по стране были разосланы уже привычные реформационные комиссии. Фердинанд дважды (в том числе во время коронации) клялся соблюдать условия Грамоты величества. Оправдывая свое отступничество, он вновь обратился к римскому праву. Самым ярким примером его применения Фердинандом служит Обновленное земельное уложение (Verneuerte Landesordnung), которое он даровал Чехии в 1627 г. Несмотря на название, законы королевства в этом документе пересмотрены радикально, вплоть до уничтожения его традиционных институтов: королевская власть стала наследственной, функция сословных съездов свелась к одобрению королевских указов, особенно в сфере налогов (которые теперь не могли «одобряться под какими-либо условиями или откладываться до выполнения неуместных требований… как это случалось в прошлом»), да и саму эту новую конституцию монарху теперь позволялось изменять «по собственной воле»[220]. В обоснование своего насилия над исторической конституцией Чехии Фердинанд выдвинул тезис, что вся власть в стране исходит от него. Ни дворянство, ни сейм не имеют собственных прав, но лишь те, которые пожаловал им монарх. Это было чистейшее римское право, поскольку традиционное (или обычное) право предусматривало, что правитель и сословный съезд имеют равные, независимые друг от друга и происходящие из разных источников права. Поскольку же чехи восстали против него, приходил к заключению Фердинанд далее, он имеет право отозвать все привилегии, которые он и его предшественники даровали им, ведь они сами отказались от своих прав на них. На будущее Фердинанд оставил за собой и своими наследниками «власть устанавливать законы, декреты и все, на что полномочна законодательная власть [ius legis ferendae — еще один термин из римского права], которая принадлежит только Нам, как монарху». Но, конечно же, не все жители королевства участвовали в мятеже, и это подтолкнуло Фердинанда к другому «римскому» решению. Мятеж, заявил он, имел место как «коллективное действие» (in forma universitatis), а значит, каждый участник был связан групповым или сословным решением. Соответственно, наказание должны понести все, независимо от степени личной вины, — и большинство действительно не избежало кары. И хотя образ «трех столетий тьмы», наступивших в тот момент для Чехии, преувеличение чешских историков националистического толка, историческое королевство, в сущности, превратилось тогда в придаток Австрии. В знак его подчиненного статуса даже Чешская канцелярия, выполнявшая большую часть рутинной работы по управлению страной, в 1624 г. переехала из Праги в Вену[221]. В том же 1627 г., когда Фердинанд «обновил» чешскую конституцию, его вторая жена Элеонора Гонзага, принцесса Мантуанская (вышла за Фердинанда в 1622 г.), присутствовала при освящении новой часовни в венской церкви Святого Августина. Часовня повторяла размерами Святую хижину в Лорето и была сложена из таких же грубо отесанных камней. Лоретская часовня стала любимым молитвенным местом Фердинанда. Он украсил ее стены знаменами поверженных врагов и именно там принес новый обет Деве Марии. Мы не знаем точно, поклялся ли Фердинанд 30 годами раньше в Священной хижине изгнать из своих земель всех еретиков. Если так, то теперь, молясь в своей новой Лоретской часовне, он наверняка повторил это обещание, к исполнению которого уже приблизился. Однако Лоретская часовня не просто веха, обозначившая близкое к завершению дело. Она стала родовой часовней Габсбургов, где они приносили брачные клятвы и молились о ниспослании потомства. В стене часовни сделали небольшую нишу (впоследствии расширенную) для хранения урн с сердцами почивших габсбургских монархов, эрцгерцогов и эрцгерцогинь. Теперь по смерти их разделяли на три части: тело, лишенное сердца, отправлялось в крипту венской Капуцинской церкви (Kapuzinerkirche), а внутренности, извлеченные анатомами, — в крипту собора Святого Стефана, которую Рудольф Основатель готовил для захоронения тел потомков целиком, тогда как потомки до сих пор предпочитали для этого Винер-Нойштадт и Прагу. В XVI в. у центральноевропейских (но не у испанских) габсбургских монархов и герцогов было в обычае захоронение по бургундской традиции: отдельно сердца и отдельно тела. Традиция погребения в трех местах повелась с 1619 г. от Матиаса, хотя окончательного захоронения его останки дожидались до 1630-х гг., когда завершилось строительство Лоретской часовни и крипты в Капуцинской церкви. Обычай препарировать тела Габсбургов не задумывался как какой-то мрачный культ смерти, но имел в своей основе исключительно религиозное рвение. Погребение в трех разных храмах умножало достававшийся умершему «запас сверхдолжных добрых дел». В каждой из трех церквей о нем служились заупокойные мессы, и сила молитв возрастала от физической близости останков, так что его душа достигала рая в три раза быстрее, чем душа обычного грешника[222]. Разделение тела символизировало тесную связь династии Габсбургов со Святыми Дарами, которые выносились всякий раз, когда рядом с останками служилась литургия. Фердинанд не только проникся воинствующей религиозностью своей испанской родни, но и одарил центральноевропейскую ветвь династии священной миссией, что продемонстрировал собственными обетами Деве Марии и почитанием, даже посмертным, Святого причастия. Потомки Фердинанда не уступали ему в набожности: они возглавляли процессии и строили часовни в демонстративном преклонении перед таинством евхаристии, а также популяризовали легенду о короле Рудольфе, уважившем священника со Святыми Дарами. К шифру AEIOU наследники Фердинанда II добавили анаграмму, подчеркивавшую их приверженность католической вере: из букв слова EUCHARISTIA они сложили фразу HIC EST AUSTRIA («Это Австрия»)[223]. 13 ТРИДЦАТИЛЕТНЯЯ «МИРОВАЯ ВОЙНА» Восстание в Чехии стало начальной фазой Тридцатилетней войны (1618–1648). Эту войну часто преподносят как религиозную, но на деле она не поддается четкой классификации. Как и большинство великих войн, Тридцатилетняя война соединила несколько конфликтов, имевших разные причины. Кроме того, каждая фаза войны несла в себе зерна будущих конфликтов, так что в восприятии современников все ее этапы слились в одно великое противоборство. Большая часть сражений развернулась на территории Священной Римской империи, но война затронула и Нидерланды, Англию, Данию, Францию, Испанию, Португалию, Венгрию, Трансильванию, Северную Италию, Швецию, Польшу, а через Швецию и Польшу даже далекую Россию. Британским дипломатам почти удалось привлечь на сторону протестантов турецкого султана, но Османская империя так и не вступила в войну. С этой оговоркой Тридцатилетняя война стала первым вооруженным конфликтом, захватившим весь Европейский континент. Более того, это был мировой конфликт, поскольку враждующие армии вели бои в Африке, в Индийском и Тихом океанах, а также в Вест-Индии. Немецкие историки жалуются, что Тридцатилетнюю войну разжигало и продлевало иностранное вмешательство, так что она стала «интернациональным конфликтом, происходившим на германской земле». Но возможен и другой взгляд на эту войну: как на внутригерманский конфликт, вовлекший в себя большую часть Европы и в конечном счете распространившийся на весь мир[224]. Запальным фитилем, превратившим Тридцатилетнюю войну в мировую, был конфликт Габсбургской Испании с Республикой Соединенных провинций. Война в Нидерландах, начавшаяся в 1560-х гг. при Филиппе II, стала одной из кампаний Тридцатилетней войны. Но если на суше борьба в основном состояла из осад и позиционных боев, то на море конфликт между Испанией и Соединенными провинциями разворачивался по нескольким широким фронтам. Голландские корабли атаковали заморские владения испанцев, а равно и колонии Португалии, чья корона в 1580 г. перешла к Филиппу и его наследникам. Помимо богатой добычи целью голландцев было отрезать Испанию от ресурсов и таким образом, по словам одного осведомленного наблюдателя, «отвести руки испанского короля от нашего горла и подрезать ему сухожилия, без которых он не сможет вести войну в Европе». С точки зрения Габсбургов, однако, действия голландцев грозили им не только прекращением заморской торговли, но и династической катастрофой. По теории, принятой при испанском дворе, владения Габсбургов были так сложно связаны между собой, что поражение в одном месте могло обрушить все здание. Всемирный характер сети габсбургских владений превратил Тридцатилетнюю войну в глобальный конфликт[225]. Начиная с 1625 г. Нидерланды получали помощь британских союзников, а также частных каперов, или приватиров, которые преследовали свои корыстные интересы, плавая под британским флагом (или, в сущности, под любым флагом — кроме пиратского, будь то черный или красный). Британцы оказались ненадежными союзниками и скоро прекратили помогать Нидерландам, предпочтя мир с Габсбургской Испанией. Однако они все же успели закрепиться на острове Сент-Китс в Вест-Индии, а следом за ним захватить Подветренные острова. Они стали базой английских каперов, которые в 1640-х гг. грабили карибские владения Испании, а в 1643-м захватили бо́льшую часть Ямайки. Пройдет более трех столетий, прежде чем британцы оттуда уйдут. Голландцы замахивались на большее. Правительство республики и Генеральные штаты (парламент) в Гааге передоверили заморскую войну с испанцами и португальцам двум торговым компаниям — Ост-Индской (основана в 1602 г.) и Вест-Индской (основана в 1621 г.). Обе компании могли продавать акции, чтобы строить военные корабли, захватывать колонии и управлять ими, то есть, в сущности, создавать собственные торговые империи. Вскоре после основания Вест-Индской компании «19 господ», управлявших ею, составили «всеобщий план» (Groot Desseyn), предполагавший нападение на португальскую колонию в Бразилии с одновременным захватом бразильских сахарных плантаций и центральноафриканской работорговли. Испанские и португальские владения Габсбургов быстро пали под ударами Вест-Индской компании. В 1628 г. у берегов Кубы голландцы захватили целый флот с сокровищами; вскоре после этого они завоевали приблизительно половину Бразилии, основав там свою колонию — Новую Голландию. Однако голландские поселенцы так и не смогли добиться преданности от португальских плантаторов, которые в 1645 г. подняли мятеж. Новая Голландия не получала достаточного финансирования от Вест-Индской компании, акционеры которой требовали прибылей, и в 1654 г. Португалия вернула эти земли себе. Голландцы допускали в своих бразильских владениях относительную веротерпимость, так что на территории Новой Голландии сформировалась многочисленная еврейская диаспора. Евреи, вероятно, составляли до половины нетуземного населения колонии, а ее столица Маурицстад (ныне Ресифи) стала первым на Американском континенте городом, где открылась синагога. С возвращением португальской власти начались религиозные гонения, разметавшие еврейскую общину[226]. В числе португальских колоний испанские Габсбурги приобрели небольшую прибрежную колонию на территории нынешней Анголы, сформировавшуюся вокруг Луанды. Расположенное севернее королевство Конго тоже попало в зону культурного влияния Португалии. В XVII в. это королевство со столицей в Сан-Сальвадоре (современный Мбанза-Конго) владело землями в устье реки Конго и южнее, до самой Анголы. Несмотря на свое расположение, Конго было государством со сложной культурой, управляемое образованной элитой, которая не только приняла католицизм, но и заимствовала португальские имена, титулы и гербы[227]. Это не помешало португальским властям Луанды замыслить в 1620-х гг. его захват. Покорив соседнее с Конго королевство Ндонго, португальцы решили превратить свое культурное влияние на Конго в политическое господство. На свою сторону они привлекли наводящих ужас имбангала. Эти «спартанцы Африки» практиковали каннибализм и инфантицид, а в свои воинские отряды набирали только рожденных от иноплеменников детей, в которых воспитывали повиновение сложными обрядами инициации. Поняв, что его королевству грозит гибель, конголезский монарх Педру II обратился за помощью к голландцам, обещав взамен золото, серебро, слоновую кость и рабов. Таким образом, в Тридцатилетней войне королевство Конго оказалось на стороне протестантов[228]. В 1624 г. в ответ на просьбу Педру голландская флотилия обстреляла Луанду, но скорая смерть конголезского монарха остановила дальнейшее военное вмешательство Соединенных провинций. В 1641 г. король Гарсия II продолжил дипломатический курс Педру: его страна, как oн пояснил агентy Вест-Индской компании, по-прежнему «многое претерпевала» из-за политического давления и военных вторжений Португалии. Флот компании осадил Луанду и вытеснил оттуда португальцев, после чего немедленно началась организация голландской колонии. В военных действиях, последовавших за падением Луанды, как голландцы, так и португальцы привлекали на свою сторону местные племена, собирая армии численностью до 30 000 бойцов, применяли артиллерию, разрушили сотни деревень. Война в Конго была не просто эпизодом — она внушила Габсбургам грандиозные мечты о восстановлении завоеваний покорившего Карфаген римского полководца Сципиона Африканского (236–183 гг. до н. э.), якобы одного из прародителей династии и легендарного основоположника испанской мировой державы[229]. Тем временем владениям Габсбургов в Индийском и Тихом океанах угрожали голландские каперы Ост-Индской компании. Обосновавшись на Молуккских островах и побережье Индии, голландские корсары перехватывали испанские и португальские корабли с пряностями. В Тихом океане Ост-Индская компания оккупировала часть современной Индонезии, основав город Батавию, нынешнюю Джакарту. Оттуда каперы блокировали Манилу и грабили испанские суда. Однако главное противостояние развернулось на острове Формоза (нынешний Тайвань), части которого в 1620-х гг. практически одновременно захватили испанцы и голландцы. В Сан-Доминго (нынешний Нью-Тайбэй) испанский губернатор возвел форт, считающийся первым каменным зданием на всем острове. Кирпичные арки на его массивном красном фасаде поддерживались двойными колоннами, которые символизировали Геркулесовы столбы и Габсбургскую империю[230]. Задачами испанцев на Формозе были перевалка идущих в Китай грузов и защита Манилы от каперских атак. Кроме того, они конкурировали с голландцами за души неофитов, за намечавшуюся торговлю с Японией и за китайских работников для местных сахарных плантаций. Приток ханьцев с материка резко изменил этнический состав острова, где прежде доминировали коренные племена охотников за головами. В 1642 г., после артиллерийской бомбардировки голландцами форта Сан-Доминго, испанцы все-таки покинули Формозу. Однако за те десятилетия, пока там шла Тридцатилетняя война, на острове произошли демографические перемены, поныне остающиеся источником политической напряженности[231]. В Европе события войны разворачивались на более компактной территории и, соответственно, не вызвали таких серьезных последствий в мировом масштабе. Но в Европе эта война стоила куда большей крови. Только в Священной Римской империи погибли в сражениях и умерли от причин, прямо связанных с войной, около 5 млн человек, то есть 20 % населения. Больше других пострадала Нижняя Австрия. Ее население, равнявшееся в 1600 г. 600 000 человек, через 50 лет сократилось на четверть, до 450 000. Среди жертв войны непропорционально большую долю составляли мирные обыватели: воюющие армии грабили и терроризировали население зоны военных действий, отравляли источники воды и без разбора обстреливали из артиллерии города, причем иногда — снарядами с ядовитым газом, получаемым из мышьяка и белены[232]. Самая страшная бойня случилась 20 мая 1631 г. при штурме имперскими войсками оплота лютеран, независимого города Магдебург в нынешней немецкой федеральной земле Саксония-Анхальт. От огня и вследствие резни погибли предположительно до 30 000 человек. Один из выживших свидетелей произошедшего рассказывал, что солдаты императора «засовывали в огонь младенцев, как ягнят, насаживая их на копья; Господь свидетель, они ничем не лучше турок или варваров». Командовавший победоносным войском Готфрид Паппенгейм сухо писал: Полагаю, погибло больше 12 000. Будьте уверены, что более страшной битвы и Божьего наказания мир не видел со времен разрушения Иерусалима. Все наши солдаты стали богачами. После падения Магдебурга в немецкий язык вошло новое слово — Magdeburgisierung, то есть «поступить, как с Магдебургом»[233]. О разорении Магдебурга в самых шокирующих подробностях рассказывали сотни памфлетов, листовок и проповедей. Католики преподносили это событие как Божью кару и подчеркивали (справедливо), что пожар, уничтоживший город, начали сами магдебуржцы. Тем не менее репутацию Фердинанда II это не спасло, и на него пала тень «черной легенды» о дикости и жестокости Габсбургов. Как объяснял один из военачальников императора, после Магдебурга католическая сторона оказалась в политической изоляции, «заблудившись в лабиринте», который сама же и выстроила. Увенчав собой серию грубых ошибок, эта осада едва не стоила Габсбургам поражения в войне[234]. Первые 10 лет войны, последовавшие за разгромом чешского восстания, прошли для Фердинанда II относительно успешно. Протестантские союзники Зимнего короля Фридриха Пфальцского были разгромлены, вторжение датской армии остановлено силами Католической лиги. Чтобы избавиться от политической зависимости от возглавляемой баварцами лиги, Фердинанд обратился к чешскому дворянину Альбрехту Вацлаву Эвсебиусу из Вальдштейна. Хотя родным языком Альбрехта был чешский, его имя больше известно в германизированной форме Валленштейн. Он происходил из незнатного рода, но быстро разбогател, женившись на состоятельной вдове и занявшись финансовыми операциями и скупкой задешево земель изгнанных протестантов. Гороскоп Валленштейну составлял Кеплер, и не один раз, но астроном допустил несколько ошибок в расчетах, а потому его выкладки относительно характера Валленштейна (гибкий, энергичный, безжалостный и т. д.) мы можем спокойно игнорировать. Куда лучше об этом человеке рассказывает сад, который он разбил при своем дворце в Праге. Симметричный геометрический орнамент, образованный цветочными клумбами, контрастирует здесь с огромной стеной из искусственных сталактитов и коварно ухмыляющихся физиономий, возле которой хозяин держал свою коллекцию сов[235]. В 1625 г. Валленштейн предложил Фердинанду не полк, как приличествовало дворянину, а целую армию. Снабжать ее продовольствием предполагалось за счет реквизиций, а другие издержки покрывались гарантированными займами, которые собирались путем продажи облигаций. Вооружение частично вызвался поставить сам Валленштейн со своих заводов. Получив согласие Фердинанда, он сформировал армию, в итоге достигшую численности 100 000 бойцов. Она заставила выйти из войны Данию и осадила далекий Штральзунд в Померании, после чего Фердинанд пожаловал Валленштейну титул адмирала Северного и Балтийского морей, намекая таким образом на дальнейшие завоевания. Для покрытия военных расходов Фердинанд в 1628 г. даровал Валленштейну княжество Мекленбург на севере Священной Римской империи, которое отнял у бывших правителей за то, что они приняли сторону датчан. Мекленбург стал вторым княжеством, которое Фердинанд передал новым владельцам: до того эта участь постигла Пфальц, отобранный у Фридриха V и подаренный Максимилиану Баварскому. Для оправдания этих конфискаций Фердинанд обратился не к римскому, а к феодальному праву. Князья Мекленбурга, как и курфюрст Пфальца, были «отъявленными мятежниками», и по этой причине, объяснял Фердинанд, он имеет право лишить их всех земель. Однако он лукавил. Конфискованные земли следовало передавать ближайшим родственникам низложенного правителя, к которым Валленштейн не относился. Более того, земли, конфискованные императором в обоих княжествах, представляли собой мозаику не только из ленов, но и из старинных аллодов, находившихся в безусловной собственности и потому неотчуждаемых. Распоряжаясь без разбора и теми и другими землями, Фердинанд показал, что не особо заботится о правомочности собственных действий[236]. Вершиной его юридических махинаций стал пересмотр Аугсбургского мира 1555 г. Истолковав его условия в свою пользу, Фердинанд потребовал, чтобы все церковные земли, захваченные протестантами после 1552 г. (дата, указанная в исходном мирном договоре), вернулись католической церкви. Изданный им в 1629 г. Реституционный эдикт требовал возвращения католической церкви ее утраченных владений, тем самым угрожая крахом многим протестантским князьям, захватившим за последние десятилетия целых два архиепископства, 13 епископств и около 500 мужских и женских монастырей. Когда Фердинанд отказался отступиться от своих требований, протестантские князья во главе с герцогом Саксонии начали объединяться «в целях обороны». В 1630 г. в Померании высадился шведский король, лютеранин Густав II Адольф. В тот момент, судя по тому, что король не взял с собой карт внутренних районов Германии, его целью был, вероятно, только захват части балтийского побережья. Однако, встреченный как «великий протестантский мститель и новый Полуночный лев Севера», Густав Адольф охотно принял предложенную ему роль[237]. Реституционным эдиктом Фердинанд надеялся добиться полного восстановления католической церкви в Священной Римской империи, но он растерял все свое преимущество, поскольку за эдиктом последовало разорение Магдебурга. Поставленные перед фактом резни и неминуемого отчуждения земель протестантские правители больше не могли сохранять нейтралитет. Герцоги Бранденбурга, Саксонии и Мекленбурга (который Густав Адольф вернул законному владельцу) поспешили встать под знамена шведского короля. После серии блестящих побед протестантская коалиция продвинулась глубоко в Чехию, Силезию и Баварию, но тут положение спас Валленштейн. Перед этим Фердинанд отправил его в отставку из ревности к его успехам, но теперь вновь призвал на службу, и Валленштейн заставил протестантов отступить. Густав Адольф погиб в сражении при Лютцене (1632), что немедленно вызвало политический кризис в Швеции, потому что его единственной наследницей была шестилетняя дочь. Вместе с тем шведский канцлер и регент Аксель Оксеншерна не собирался складывать оружие, а разразившийся кризис тоже использовал к своей выгоде — чтобы убедить протестантских князей и французского короля финансировать шведскую армию. Видя решимость Оксеншерны продолжать войну, Валленштейн решил, что демонстрация военной мощи должна сочетаться с дипломатическим натиском, и начал переговоры с врагом. Узнав об этом, Фердинанд II объявил Валленштейна «отъявленным бунтовщиком» и в феврале 1634 г. приговорил его к смерти. Неделю спустя полководца убили по распоряжению Фердинанда. Карманные публицисты императора оправдывали его действия в памфлете, озаглавленном «Пагуба измены и Ад неблагодарной души», но первый министр французского короля Людовика XIII кардинал Ришелье выразился точнее: «Смерть Валленштейна останется чудовищным примером… жестокости его повелителя»[238]. На место командующего вооруженными силами империи Фердинанд поставил сына (будущего императора Фердинанда III). Молодой принц показал себя ловким тактиком, способным командиром и умелым дипломатом. Однако император вскоре осознал, что Валленштейн был прав: войну не закончить без переговоров. Даже развертывание испанской армии в сердце Священной Римской империи и совместная победа молодого Фердинанда и испанского кардинал-инфанта Фердинанда в битве при Нёрдлингене (1634) не смогли переломить ситуацию. Пражский мир 1635 г. стал для Фердинанда II вынужденным компромиссом с германскими князьями и в сущности аннулировал Реституционный эдикт. В тексте мирного договора подчеркивается его цель: «чтобы кровопролитие остановилось раз и навсегда и любимая отчизна, благородная германская нация, не подверглась окончательному разрушению»[239]. Фердинанд II умер от апоплексического удара в 1637 г. Его сердце отправилось прямиком в стенную нишу Лоретской часовни, а тело — в Грац, где более 20 лет для него строился мавзолей. Его преемником стал молодой Фердинанд, которого уже избрали королем римлян. Он продолжил начатый отцом поиск решения, которое остановит войну. После Пражского мира главными военными противниками Габсбургов стали Франция в союзе со Швецией. Тридцатилетняя война, в общем, утратила религиозный характер, превратившись в политический конфликт Франции и Габсбургов. На этом этапе войны французы помогли мятежникам в Каталонии, восставшим против испанского монарха Филиппа IV, и поспособствовали отделению Португалии (1640), бесповоротно ослабив испанскую державу Габсбургов. Как ни странно, с началом мирных переговоров в конце 1630-х гг. пламя войны разгорелось еще сильнее: противники стремились захватить побольше земель, чтобы упредить развитие событий за переговорным столом. Как сформулировал один из участвовавших в переговорах дипломатов, «зимой мы договариваемся, летом сражаемся». В последний год войны шведские войска заняли Пражский Град — место, где за три десятилетия до того произошла дефенестрация, положившая начало этой войне. Шведы вывезли все, что осталось от кабинета редкостей Рудольфа II, и собрали по монастырским библиотекам ценные книги, которые были скопом отправлены в Стокгольм. Только поиски знаменитой «короны Навуходоносора» оказались тщетными: ее уже перевезли в Вену[240]. К 1648 г. Габсбурги были полностью истощены в военном отношении. Прага пала, и теперь шведы напрямую угрожали Вене. Фердинанд III спешно воздвиг в городе мраморную колонну в честь Девы Марии, которая исправно отвела шведскую армию в другую сторону. Баварию к 1648 г. французы захватывали дважды. Известны цифры, что в руках врага к тому моменту находились четыре пятых крепостей и укрепленных гарнизонных городов Священной Римской империи. Однако и враг не был един: Стокгольм и Париж то и дело не соглашались по стратегическим вопросам, да и вообще не доверяли друг другу. Пообещав французскому королю Людовику XIV свободу действий в Испании и свой нейтралитет в войне на Пиренеях, Фердинанд III сумел склонить к переговорам главного врага. Шведов удовлетворило обещание щедрой контрибуции[241]. Вестфальский мирный договор, завершивший в 1648 г. Тридцатилетнюю войну, в основном касался деталей: как меняются границы, кому принадлежат те или иные земли, дозволено ли баварским герцогам носить титул курфюрстов, пожалованный им в благодарность Фердинандом II в 1623 г. Вместе с тем он подтвердил право князей Священной Римской империи выбирать свое вероисповедание, на этот раз включая и кальвинизм, и даровал их подданным свободу вероисповедания (с определенными оговорками). Споры о церковной собственности и о пределах свободы совести в будущем решено было разрешать в суде — и специально для этого был обновлен единый имперский суд, в составе которого уравняли число протестантов и католиков. Фердинанд III, однако, добился для себя важной оговорки: в своих землях он не был обязан вводить веротерпимость. Таким образом, ему не пришлось сворачивать меры, принятые для рекатолизации Чехии и австрийских герцогств. Вестфальский договор должен был установить «всеобщий мир среди христиан», и по этой причине в нем видят «первую европейскую конституцию» и важнейший этап в эволюции Европы Нового времени. Но это был также и договор о мире во всем мире, содержавший положения об урегулировании конфликта между Габсбургской Испанией и Республикой Соединенных провинций «на морях, в других водах и на земле… в Ост-Индии и Вест-Индии, в Бразилии, а равно на берегах Азии, Африки и Америки». Завоевания сторон на момент подписания мира признавались на будущее, а голландцы получали преференции в торговле с испанскими колониями. Воспользовавшись Вестфальским миром, голландская Вест-Индская компания быстро прибрала к рукам и расширила торговлю рабами из Центральной Африки. За первые полвека после Вестфальского мира через голландский «распределительный центр» на южнокарибском острове Кюрасао прошли около 50 000 африканских невольников, которые отправились дальше, в американские или тихоокеанские колонии Испании. Вестфальский мир положил конец Тридцатилетней войне, но он же поспособствовал росту насилия в форме мировой торговли африканскими рабами, которая в конечном счете унесет более 12 млн жизней[242]. 14 НЕНОРМАЛЬНАЯ ИМПЕРИЯ И БИТВА ЗА ВЕНУ Вестфальский мир 1648 г. остро поставил вопрос о том, что же такое Священная Римская империя. Вслед за французским философом Жаном Боденом (1530–1596) политическую власть в тот период начали понимать как неделимый суверенитет в пределах некоей территории. Но в чем заключается суверенитет империи, оставалось неясным: пытаясь разрешить эту загадку, один ученый (Иоганн Якоб Мозер) написал не менее 70 томов. Одни считали, что империя остается тем же, чем была всегда: иерархической пирамидой, на вершине которой восседает император, власть которого теоретически абсолютна. Другим же империя представлялась конфедерацией равных субъектов под коллективным управлением императора и князей, суверенитет в которой разделен. Поколения правоведов ломали головы над феноменом Священной Римской империи: была ли она монархией или аристократической олигархией, комплексом суверенных субъектов или же в самом деле явлением, не поддающимся категоризации, которое один влиятельный комментатор охарактеризовал как «ненормальное и причудливое»[243]. Первый после Вестфальского мира рейхстаг собрался в 1653 г. в Регенсбурге. Юридические диспуты моментально вылились в споры о протоколе и придворном этикете. Герцог Вюртембергский был убежден, что располагает таким же суверенитетом, как любой другой из князей империи, и потому въехал в Регенсбург в сопровождении трубачей и военного литаврщика — хотя прежде это было прерогативой курфюрстов. Император же Фердинанд III (1637–1657) придерживался противоположного мнения, считая, что Священная Римская империя должна сохранять строго иерархическую систему самодержавной власти. Поэтому он отказывался воспринимать посланцев князей как королевских послов и считал оскорбительным, когда князья вели себя так, будто они ему ровня. Как недавно сформулировал один историк, началось соревнование «двух церемониальных грамматик» — монархической и аристократической, каждая из которых отражала свой взгляд на то, чем должна быть Священная Римская империя[244]. Политически Фердинанд мог бы сосредоточиться на Австрии и соседних с ней королевствах Венгрии и Чехии. Рост французского влияния в долине Рейна, где многие князья вступили в союз с Людовиком XIV, не способствовал имперским амбициям. Но Фердинанд решил иначе. Сценарий его прибытия в Регенсбург был тщательно продуман, чтобы подчеркнуть величие монарха: он въехал в город через несколько триумфальных арок, восхваляющих его подвиги и свершения. Фердинанд был смысловым центром помпезных процессий и зрелищ, но умел планировать такие зрелища и сам: он построил в городе деревянный оперный театр и лично руководил демонстрацией Магдебургских полушарий — двух притертых друг к другу краями медных полусфер, из пространства между которыми был откачан воздух, так что их не могли разорвать даже две упряжи лошадей. Во время этой же сессии рейхстага состоялись пышные церемонии коронации жены Фердинанда как императрицы и его сына Фердинанда IV как короля римлян, но оба торжества омрачили перебранки князей о том, кто из них знатнее. (Младший Фердинанд умер в 1654 г., так и не став императором, но всегда упоминается с порядковым номером IV.) Но не всего можно добиться церемониями и зрелищами. Как сформулировал один из самых ярких выразителей аристократической традиции, ритуал должен опираться на образы или подобия власти. Однако, если за ними не стоит реальная власть, это будут лишь «бессмысленные символы и напускная спесь». Обращение символов власти в ее реальное наполнение — именно этого смогли достичь Фердинанд III и его сын Леопольд I (1658–1705), сменивший отца на троне. За полвека после Вестфальского мира император вернул себе лидирующее положение в Священной Римской империи, как бы князья ни требовали равного и независимого от него суверенитета. Собственным тяжким трудом Фердинанд III превратил себя в политически необходимую фигуру — защищая мелкие княжества юго-запада империи от более могущественных и выступая арбитром в спорах между фракциями рейхстага. 18 месяцев кряду он лично председательствовал на заседаниях рейхстага 1653 г., отказываясь прерывать его работу даже во время обострений своей приведшей в итоге к смерти болезни желудка, хоть и «выглядел не лучше покойника». На своей последней исповеди в апреле 1657 г. он гордо заявлял, что проживет еще многие годы[245]. Леопольд же преуспел на военном поприще: он защитил Священную Римскую империю и истинную веру от турок и французов, хотя поначалу и не подавал особых надежд. Его готовили к духовному сану, но после смерти старшего брата Фердинанда ему пришлось в юном возрасте взвалить на себя груз управления империей. Субтильный и хрупкий на вид, Леопольд был нерешительным и безвольным человеком, который с трудом отличал деятельность от ее цели; он вел дневник, куда маниакально заносил любые мелочи, от каждого отправленного письма до каждого проигранного в карты гроша. Как и отец, он был очень музыкален и, несмотря на аномально выдающуюся вперед нижнюю губу, виртуозно играл на флейте. Многих правителей превозносили за их композиторский талант. Леопольд выделяется среди них тем, что его сочинения исполняются и поныне. Однако мягкость Леопольда не распространялась ни на протестантов, ни на евреев: первых он преследовал, а вторых грабил. Его первая жена Маргарита Тереза, приходившаяся ему также племянницей (все годы совместной жизни она звала его дядюшкой), — это милая белокурая девчушка, изображенная на картине Веласкеса «Менины». Воспитанная в Испании, она усвоила все предубеждения этой страны. Именно по ее наущению Леопольд изгнал всех евреев сначала из Вены, а затем, в 1671 г., из Нижней Австрии, присвоив себе все их имущество. Это едва не обрушило финансовое благополучие Священной Римской империи, поскольку ее казна зависела от займов, выдаваемых еврейскими банкирами. Леопольд не сумел извлечь урока из своей катастрофической ошибки. Даже разрешив нескольким богатейшим еврейским семьям вернуться в Вену, спустя несколько лет он вновь принялся их грабить. В итоге ему приходилось подолгу жить на голландские и британские субсидии[246]. Империи грозили два врага. Во-первых, Франция, оправившаяся после дворцовых интриг и гражданской войны, которыми был отмечен период Фронды (1648–1653), названный так в честь пращи (fronde) — оружия парижан, метавших камни в дома королевских министров. Людовик XIV вернулся к политике экспансии и старался подмять под себя города и княжества на левом берегу Рейна, дав повод для острот о том, что с чужими землями он ведет себя так же вольно, как с чужими женами. Людовик настойчиво преследовал свои цели, принуждая одних прирейнских князей к подчинению угрозами и завлекая других крупными денежными вливаниями. Леопольд организовывал сопротивление Франции: заключал союзы с иностранными монархами и убеждал рейхстаг ассигновать средства на борьбу с захватчиком. Таким образом он, по его собственному выражению, стоял за «Священную Римскую империю, свободу германской нации, интересы и благополучие всех ее членов»[247]. Помимо французов империи угрожала Турция. Целый век после битвы при Лепанто (1571) Османская империя теряла позиции. Историки часто опасаются использовать термин «упадок», но именно так описывали состояние турецкой державы государственные деятели и незаинтересованные наблюдатели в самом Стамбуле. Многие из них предлагали вернуться к прошлому, оздоровив центральную власть, покончив с коррупцией и возобновив завоевательную политику Сулеймана Великолепного. Воплощение этой программы взяла на себя новая династия османских первых министров, или великих визирей. Полвека после 1656 г. среди великих визирей преобладали представители рода Кёпрюлю, которые занимали этот пост общим счетом 34 года. Их миссией стало преобразование пышной риторики, окружавшей султанскую власть, — «император всего мира», «тень Господа на земле» и прочее — в политическую реальность посредством войны против Габсбургов в Европе[248]. По отношению к двойной военной угрозе советники Леопольда разделились на два лагеря: одни считали, что война с Людовиком важнее, другие настаивали на кампании против турок, которые по-прежнему хозяйничали в центральной части Венгрии. На деле два театра военных действий были связаны между собой. Людовик XIV подпитывал деньгами мятежи против габсбургской власти, разжигаемые из Трансильвании, которая долгое время оставалась вассалом султана. А пока имперская армия была занята на востоке, французы наседали на Габсбургов на западе, как на Рейне, так и в других точках, захватив в 1674 г. подвластные испанской линии династии графства Бургундию (Франш-Конте) и Шароле. В критический момент Леопольду пришлось остановить кампанию против турок и перебросить ресурсы с востока на запад, не только для защиты рейнских земель, но и для укрепления испанских границ на случай схватки за испанский трон. В 1660-е гг. все, казалось, шло к тому, что Трансильвания перейдет в полное подчинение Турции. Изгнав непокорного трансильванского князя, султан заменил его своей марионеткой и ввел в княжество вооруженный контингент, что спровоцировало войну. Политическое влияние императора Священной Римской империи было таково, что Леопольд, выступив в поход против Османской империи, получил поддержку не только имперского рейхстага, что дало ему 20 000 солдат, но и нескольких крупнейших князей империи с их армиями. Однако из-за опасений, что Людовик XIV вот-вот вторгнется в Испанию, Леопольд после победы над турками при венгерском Сентготхарде (1664) не сумел развить успех. Спустя всего несколько недель он подписал с Турцией Вашварский мир, восстановивший территориальный статус-кво. Несколько влиятельных венгерских аристократов, недовольных условиями мира, составили заговор, намереваясь свергнуть Леопольда с помощью Людовика и султана. Заговор магнатов полностью провалился. Организаторы были не способны соблюдать секретность: они открыто принимали послов и распространяли пропагандистские листовки, а один из них доверил изобличающую заговорщиков переписку любовнику собственной жены. Кроме того, об их обращении к султану тут же сообщил Леопольду османский драгоман (должность где-то между официальным переводчиком и министром иностранных дел), получивший образование в Вене. Весной 1670 г. после нескольких предупреждений, которые не были услышаны, Леопольд послал в Венгрию войска. Главных заговорщиков схватили и отправили на эшафот, а их замки заняли имперские солдаты. Безжалостное следствие выявило еще 2000 подозреваемых. Многих из них судили особые суды, которые прямо во время процесса фабриковали законы и автоматически приравнивали протестантизм к государственной измене[249]. Леопольд задумал повторить в Венгрии то, что его дед Фердинанд II учинил в Чехии. Советники поддержали его в этом намерении: «Ваше императорское величество покорили Венгрию силою оружия, а значит, можете поставить любое угодное вам правительство». Победитель турок Раймондо Монтекукколи, командовавший войском Леопольда при Сентготхарде, высказывался резче: венгры, по его словам, — это хищные звери, которые выползают из нор, чтобы грабить и рушить. Они уважают только железные розги. Леопольд последовал этим советам, назначив в Венгрии правительство под руководством великого магистра Тевтонского ордена Иоганна Ампрингена, который должен был восстановить в стране порядок. По рекомендации главным образом Монтекукколи, не видевшего особой разницы между протестантами и мятежниками, Леопольд также поставил перед новым правительством задачу вернуть страну в лоно католической веры[250]. Церемония приведения правительства Ампрингена к присяге в 1672 г. сопровождалась такими возлияниями, что его немецкие члены, кажется, так и не смогли от них оправиться. Венгерская же часть правительства, возглавляемая архиепископом Селепчени, примасом Венгрии, рьяно взялась за религиозные чистки. По ее инициативе из городов изгоняли магистратов протестантского вероисповедания, закрывали протестантские храмы и отнимали здания школ. Но самое главное, в Венгрии запретили проповедь протестантизма, а поскольку кальвинистское и лютеранское духовенство игнорировало этот запрет, в 1674 г. правительство распорядилось схватить несколько сотен проповедников. На следующий год 40 из них были приговорены к рабству на галерах и отправлены на неаполитанские верфи. Рвение архиепископа Селепчени оказалось Леопольду как нельзя более некстати. По всей протестантской Европе печатались гневные памфлеты и прокламации о страданиях проповедников на пути в Неаполь; начался сбор пожертвований на выкуп осужденных. При этом Леопольд нуждался в поддержке протестантов Соединенных провинций, Саксонии и Бранденбурга в войне с Францией, разразившейся в 1672 г. Советники увещевали Леопольда как можно скорее положить конец этой дипломатической катастрофе, но тот, как обычно, медлил и распорядился освободить заключенных лишь в марте 1676 г., когда несколько из них уже умерли от тягот своего положения. В следующем месяце выжившие протестанты прибыли в Неаполь, где их доставили к испанскому наместнику, который тут же передал освобожденных под защиту голландской флотилии. Однако по репутации Леопольда эта история уже ударила, и теперь в протестантской Европе его клеймили как «чинителя злодейств много худших и более возмутительных, чем самые суровые казни, творимые Диоклетианом» (Диоклетиан, римский император III в., прославился жестокими гонениями на христиан)[251]. После драматических злоключений осужденных пасторов Леопольд в 1681 г. распустил правительство Ампрингена и вернулся в Венгрии к политике веротерпимости. Впрочем, к этому времени в гонениях уже не было нужды. Энтузиазм венгерского католического духовенства вызвал в обществе столь крупные сдвиги, что большая часть знати вовсе отреклась от протестантизма. Золоченое великолепие восстановленных католических храмов, многие из которых в этот период перестроили в стиле барокко, а также просвещение масс посредством мистерий, торжественных процессий и проповедей на разговорном языке очень помогли в деле рекатолизации сельской местности. Примечательно, что самый знаменитый из сосланных на галеры проповедников, Ференц Фориш Отрокочи, впоследствии сам перешел в католичество и покинул свое убежище в Оксфорде, чтобы стать преподавателем католического университета в венгерской Трнаве[252]. На промахах Леопольда строили свою успешную политику турки-османы. В турецкой части Венгрии, у будайского паши, находили приют религиозные диссиденты, совершавшие оттуда все более дерзкие набеги на позиции Габсбургов. Куруцы («крестоносцы», kurucok), как они себя называли, прибегали к зверским методам и практиковали казнь на колу, чтобы запугивать население. Их отряды пополнялись казаками, набранными в степях Северного Причерноморья, и турецкими ополченцами, а командование укреплялось французскими офицерами, командированными Людовиком XIV. Сохранилось донесение из занятого турками города в Центральной Венгрии, датированное 2 января 1678 г.: «Крестоносцы и французы пришли в Кечкемет, всего числом 1180 человек. Заставили многих горожан вступить в их войско, выпили без меры вина и натворили множество бед». В том же донесении упоминается проход через город турецких войск, отправленных в набег на Священную Римскую империю[253]. Несмотря на Нимвегенские мирные договоры (1678–1679), завершившие развязанную Людовиком XIV в 1672 г. войну на западе, французские войска не прекратили продвижение к Рейну и в 1681 г. захватили Страсбург. Однако к этому моменту турецкая угроза на востоке была куда серьезнее. Новый визирь из дома Кёпрюлю, Кара Мустафа, не только отверг предложение Леопольда продлить Вашварский мирный договор, но и пожаловал лихому предводителю куруцев Имре Тёкёли титул короля Венгрии. В Буде паша короновал Тёкёли венцом, привезенным из султанской сокровищницы в Стамбуле. Коронацию посетил трансильванский князь Михай I Апафи, который пообещал привести свое войско на подмогу туркам и куруцам в их борьбе против Габсбургов. К концу 1682 г. куруцы захватили большую часть Северной Венгрии (ныне Словакия) и совершали набеги на Силезию и Моравию[254]. В ответ Леопольд с папой римским собрали Священный союз, который привел на сторону Священной Римской империи Баварию и протестантскую Саксонию, а также отдал в руки Леопольда солидную часть церковного достояния. Треть церковной собственности в австрийских землях продали, чтобы финансировать поход союзников. А главное, Леопольд добился расположения польского короля Яна III Собеского — это его казаки прежде воевали за «крестоносцев». Польской 40-тысячной армии предстояло сыграть ключевую роль в последующих событиях. Рейхстаг Священной Римской империи проголосовал за то, чтобы собрать для Леопольда 60 000 воинов, но определять, сколько солдат выставит каждая территория, было решено оставить самим князьям. Опасения рассердить Людовика XIV и соблазн его денежных выплат привели к тому, что курфюрсты Пфальца и Бранденбурга, а с ними архиепископы Майнца и Кёльна к кампании не присоединились.