Сервас остановился. – Поправился? Похудел? – Ни то ни другое. Вечером мы оказались на одном приеме. С ним была женщина, красавица, высший класс, а платье такое, что все оборачивались. Мы продолжили разговор на профессиональные темы, я упомянул, что директорствовал в Институте Варнье, и он проявил живейший интерес: ничего удивительного, институт стал легендой в сообществе. Хазанович признался, что увидел мою фамилию в списках участников, решился познакомиться, но не стал напоминать трагический инцидент с пожаром – считал, что это может прозвучать неуместно… «Легенда… Не только среди психиатров», – подумал Сервас, но комментировать не стал. – Он задал массу вопросов. О методах и курсах лечения, «пансионерах», безопасности, о том, что случилось… Разговор естественным образом зашел о Гиртмане. Голос Ксавье сделался совсем тонким. Луч его фонарика метался по стенам. Под ногами хрустела кирпичная крошка, низ брюк доктора стал белым от гипсовой пыли. Они приближались к выходу. – В какой-то момент я вдруг понял, что он слишком осведомлен – и о прошлом, и о швейцарце. Он не только задавал вопросы, у него обо всем было свое устоявшееся мнение. Некоторые детали привлекли мое внимание, потому что я не помнил, чтобы пресса их упоминала. – Какие именно? – Например, он знал, что видел Гиртман из окна своей камеры в институте. – Об этом могли писать… – Где? Ладно, допустим, в местной газете. Но как информация дошла до боснийского психиатра? – Всё? – Нет. Он настойчиво возвращался к описанию высокой сосны, говорил о символике дерева в философском смысле: «Оно соединяет три уровня космоса: подземный, где растут корни, поверхность земли и небо». Упоминал библейские Древо жизни и Древо познания добра и зла, дерево, под которым на Будду снизошло просветление, и Древо Смерти из учения каббалы. Я бы назвал это зацикленностью на символах. – Ну, и?.. – Гиртман однажды говорил со мной об этом теми же самыми словами… Сервас замер, его пробрала дрожь – наверное, от холода. – Ты уверен? – Тогда я не сомневался. И был потрясен. Гиртман наслаждался моим смятением. А потом… сам знаешь, как это бывает, – пришли сомнения. Нужно было записывать, а я этого не сделал. Начал сомневаться в собственной памяти, спрашивал себя: ты ничего не домыслил постфактум, дружок? – Нужно было поговорить со мной. – И что это изменило бы? Они покинули развалины и направились к машинам, которые почти исчезли под снегом. – Что скажешь обо всем этом сегодня? – спросил Сервас. Ксавье остановился. Обернулся. – Думаю, я тогда видел Гиртмана. Психиатр посмотрел сыщику в глаза. – Ты проверял, существует ли доктор Хазанович, психиатр из Сараево? – Существует. – И как он выглядит? – Понятия не имею. Так далеко мои разыскания не зашли. Я убедил себя, что все выдумал. – А теперь переубедился? – Да. Внезапно ожил телефон Серваса. Оказалось, за то время, что не было сигнала, ему пришли несколько мейлов и два голосовых сообщения. У него зачастил пульс. Кирстен и Роксана. 25. Встреча – Что ты делаешь? Он поднял глаза. Марго стояла в дверях, опираясь плечом о косяк. – Мне нужно уехать на несколько дней, – ответил он, укладывая в чемодан свитер. – По работе. – Что тебе нужно? Сервас посмотрел на побагровевшую от злости дочь. Марго всегда с полоборота впадала в ярость – по пустяковому поводу, из-за глупой мелочи, чего с ним самим никогда не случалось. Он застыл над чемоданом. – В чем дело? – Ты уезжаешь? – Всего на несколько дней. Она покачала головой. – Не могу поверить! Я тебя почти не вижу с тех пор, как приехала. Ты исчезаешь, появляешься дома ночью. Ты вернулся час назад, папа… И вот уже собираешь чемодан и объявляешь: «Вернусь через несколько дней!» Можешь объяснить, что я здесь делаю? Зачем я тебе? Сижу тут одна, как идиотка… Позволь напомнить – ты не так давно вышел из комы, и врачи велели тебе угомониться! Сервас начинал злиться. Он ненавидел, когда его воспитывали. Хотя Марго права. – Не волнуйся, – примирительным тоном попросил он, – я хорошо себя чувствую. Ты должна вернуться к нормальной жизни. Тебе здесь плохо; я же не слепой, вижу… Он сразу пожалел о последней фразе. Она вцепится в эти слова, как щенок в тапочку. Марго любила вырвать предложение из контекста и вернуть собеседнику, как бумеранг. Ей бы заместителем прокурора работать. Или генеральным адвокатом. – Что ты сказал?! – Голос девушки сорвался. – Ушам не верю! Нет, он не прикусил язык, как следовало поступить, а попросил: – Не надо квохтать надо мной, умоляю; со мной всё в порядке. – Убирайся к черту! Марго убежала. Сервас закрыл чемодан и вышел из комнаты. – Марго! Она сорвала с крючка бушлат, схватила «Айпод», врубила звук на максимум и бросила: – Успокойся. Когда вернешься, меня тут не будет. Прозвучало как угроза. – Марго… Она не услышала – снова вставила наушники – и отвернулась. В глазах у нее стояли слезы, а Сервас никогда не умел утешать и не знал, что сказать, как развеять печаль дочери, хотя его настораживало, что в последнее время девушка нервничает чаще обычного. – Марго! – повторил он, повысив голос, но она уже пулей летела к двери. Схватила ключи со столика и выскочила из квартиры, даже не оглянувшись. – Дерьмо! – выругался он. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо! * * *