– Твои Лабарты те еще гуси. Мартен сидел на террасе «Кафе де терм» на бульваре Лазара Карно в компании Лумо, инспектора бригады по борьбе с сутенерством. Сделав это короткое заявление, тот поднес к губам кружку с пивом. Лумо выходил на улицу после захода солнца, чтобы обнюхать тротуар или проверить ночные бары в секторе Матабьо – Байар – Амбушюр. От такого режима цвет его лица стал серым, а мешки под глазами приобрели размер XXL. Впалые щеки и костистый нос в красных жилках (о любовь к крепким напиткам, до чего же ты коварна!) делали его похожим на ночную птицу. Глаза лихорадочно блестели и смотрели на мир с подозрением. – Их не раз ловили, когда они покупали шлюх. – Оба? – Да. Выбирала женщина. Сервасу было известно, что на панели в Тулузе работают сто тридцать проституток, в основном болгарки, румынки, албанки и нигерийки. Они принадлежали сутенерам, меняли города и страны. Лумо называл это сообщество порнографической Европой. Он затянулся, пытаясь согреться. – Еще была жалоба, поданная одной девушкой: она якобы не по своей воле оказалась на садомазохистской вечеринке, где подверглась насилию и жестокому обращению. Позже она забрала свою жалобу, а парочка уехала отдыхать. – Знаю, – мрачным тоном ответил Сервас. – Почему ты ими интересуешься? – Они засветились в одном деле… Птицеголовый сыщик пожал плечами. – Понимаю, больше сказать не можешь… Ты должен иметь в виду, что Лабарты – чемпионы среди психов. Рано или поздно на одном из их чертовых сборищ случится несчастье. Я всегда считал, что им не избежать встречи с криминальной полицией. – Что заставляет тебя так думать? – Сервас положил на стол книгу Лабарта. Над Тулузой зависло низкое серое небо. В декабрьском свете лицо Лумо напоминало маску. – Их праздники были очень буйными и жестокими. У Лабартов много знакомых среди тулузских… сексоголиков. Все они жаждут новых ощущений и любят экспериментировать. Новые ощущения. Звучит вполне пристойно. Сервас вспомнил похожие празднества, которые Юлиан Гиртман устраивал на своей вилле на Женевском озере, когда был прокурором. Еще одно совпадение. – Как ты все это разузнал? Лумо отвел взгляд и пожал плечами. – Просто разузнал, и всё. Это моя работа. – Насколько жестокими были их игры? – В обычных пределах, но иногда они заходили слишком далеко. Девушек, хотевших пожаловаться, «разубеждали». – Как? – Сначала деньгами. У гостей Лабартов их было полно. За вход, кстати, тоже платили. Участвовали влиятельные люди – судьи, политики, даже полицейские… «Всё те же слухи, – подумал Сервас. – Этот город жить не может без сплетен». Он прищурился, чтобы лучше видеть собеседника. – Можешь быть поконкретнее? – Нет. Мартен начал уставать от такого стиля разговора. Он подозревал, что коллега преувеличивает и на самом деле знает меньше, чем пытается показать. Метрах в пяти от террасы целовалась молодая парочка: он прислонился спиной к машине, она прижималась к нему грудью. И тут Мартен понял: инспектор участвовал. Он не первый и не последний легавый, заглядывающий в игорные дома, притоны и бордели. – Женщина хуже всех, – вдруг сказал Лумо. – Объясни так, чтобы я понял. – Она – госпожа. Надеюсь, ты в курсе, что это значит. Но дело не только в этом. Стоило ей заметить, что девушка уязвима, – и она нападала. Заводила мужчин, как пастух своих животных стрекалом. Словами, жестами. Побуждала их не церемониться. Иногда вокруг жертвы собирались человек десять. Настоящий зверинец… Страх возбуждал ее сильнее любого афродизиака. А еще она делала ставки… – Ты сам видел? Лумо откашлялся. Сервасу показалось, что его вот-вот стошнит. – Один раз. Один-единственный. Только не спрашивай, что я там забыл. – Лумо бросил на майора затравленный взгляд и продолжил: – Держись от этой бабы как можно дальше, иначе пожалеешь. – А что он? – Интеллектуал. К себе относится очень серьезно. Надменный, самодовольный, с влиятельными гостями – угодливый. Неприятная личность. Воображает себя боссом, а на самом деле – подкаблучник. Решает всё она. «Прелестная парочка», – подумал Сервас и затушил сигарету. Молодые люди на бульваре разошлись в разные стороны; на прощание девушка влепила парню пощечину. Сервас подумал о Марго. Эта девочка на несколько лет моложе, но немного похожа на его дочь. Норов такой же крутой. Он был твердо намерен повидаться с Марго, но теперь медлил – опасался, как она отреагирует, услышав, что ему снова нужно уехать. Плохо отреагирует, чего уж там. Углы она сглаживать не приучена. Мартен понял, что не выдержит новой стычки со своей бесценной малышкой. * * * Он вернулся в конце дня, когда солнце уже спряталось за горы. Небо над вершинами пылало, даже снег окрасился в розовый цвет, а вода в реке, вдоль которой он ехал, напоминала жидкую медь. Сервас покинул долину и начал подъем в гору навстречу пушистым кружащимся в воздухе снежным хлопьям. Снегоочиститель почему-то не проезжал, и пришлось быть очень осторожным, чтобы добраться до гостиницы живым. Раз или два майор здорово испугался, когда задние колеса оказались на самом краю обрыва, а припарковавшись, понял, что ноги все еще дрожат. Как и каждый вечер, тени окутали лежавшую внизу долину. В деревнях зажглись огоньки, и туман стал похож на подожженный голубой газ. Леса над гостиницей потемнели. Хозяин гостиницы повесил под крышей красно-желтую мерцающую гирлянду, и она казалась единственным живым существом в стремительно опускающемся на землю мраке. Кирстен болтала в баре с хозяином гостиницы. Она разрумянилась, волосы казались светлее – из-за огней и эффекта отражения. Пила норвежка горячий шоколад. «Хороша, – подумал Мартен. – А впереди еще одна ночь в общем номере…» – Итак? – спросил он. – Полный штиль. После обеда приходила женщина – убирала дом. Гюстав лепил снеговика и катался на санках. Лабарт не показывался с утра – наверное, уехал в Тулузу… Кирстен как будто сомневалась, стоит ли продолжать. – В чем дело? – Все слишком нормально… – Не понимаю. – Они могли нас вычислить. – Так быстро? – Эти люди настороже. А Лабарт мог вчера побеседовать с нашим хозяином. Сервас пожал плечами. – Не нагнетай. Туристы и парочки время от времени снимают у него номера, так что ничего особенного он рассказать не мог. И вообще, это нормально, что люди ведут себя как нормальные люди. – Он улыбнулся. 31. Оставь гордыню всяк сюда входящий Сервас отложил книгу Лабарта. Он был разочарован. Вымысел, накрученный на реальные факты, псевдодневник, неинтересная подделка. Все изложенное имело место, что было доказано следствием. Лабарт добавил собственные размышления, надев на себя шкуру убийцы. В итоге получилась претенциозная трескучая вещица, выдающая себя за литературу. Мартен вспомнил совет отца – он получил его, когда писал свои первые тексты: «Не используй умные и слишком сложные слова там, где достаточно самых простых». Много позже Сервас случайно узнал, что это сказал Трумэн Капоте. Сочинение Лабарта было многословно, замысловато и слишком самодовольно. Неужели Гиртман мог оценить подобную писанину? Гордыня порождает слепоту. Портрет швейцарца, вышедший из-под пера Лабарта, был хвалебной биографией; чувствовалось, что тот заворожен поступками бывшего прокурора. Возможно, мечтал совершить нечто подобное, но не осмелился перейти от слов к делу? Если и так, останавливали его не моральные запреты, а страх перед тюрьмой: ни для кого не секрет, что с ему подобными делают на зоне, а Лабарт уж точно не храбрец. Почему он согласился приютить Гюстава? К чему подвергать себя такому риску? Швейцарец тем или иным способом надавил на супругов? Две связи Сервас уже нашел: садомазохистские вечеринки и книгу… Он посмотрел на профиль заснувшей Кирстен. Как и большинство взрослых людей, во сне она выглядела совершенно по-детски. Может, мы и вправду каждую ночь возвращаемся к истокам? Сыщик взял бинокль и подошел к окну. Свет в шале горел лишь в одной комнате, на втором этаже. За стеклом мелькнул силуэт Авроры Лабарт, затянутой в черную кожу, – ну чисто рокерша! Смотрела она на гостиницу. Кожаная «кираса» застегивалась на молнию от шеи до промежности. Женщина медленно потянула за колечко, и Сервас резко отпрянул от окна – не дай бог заметит! Обнажив левое плечо, она повернулась, демонстрируя ряд шейных позвонков под забранными наверх волосами. Вот показалось правое плечо, потом руки. Это напоминало ритуал бабочки, которая покидает кокон, чтобы явить миру свою красоту. У Серваса пересохло во рту. Аврора успела обнажиться до пояса и не собиралась на этом останавливаться… Сыщик увидел грудь – два идеальных полушария, обрамленных оконным переплетом, как бесценное художественное полотно рамой. Он едва не подавился и возбудился, как малолетка. Аврора снова повернулась, зажала ладонь между бедрами, не отводя взгляда от гостиницы. «Ритуал, – сообразил Сервас. – Кто-то наблюдает».