Папа, не принимай мои слова всерьез. Но умоляю, позвони, я волнуюсь. В холле к нему подошел хозяин отеля. – Как ваша напарница? Вчера она явно превысила норму. – Моя кто?.. – изумился Сервас. – Вы ведь полицейские? – … – Следите за шале? Сыщик молча смотрел на догадливого отельера. – Я ничего им не сказал, не волнуйтесь. Когда они привели вашу… коллегу, я ни словом не обмолвился о вас. Держал рот на замке. Не знаю, в чем замешаны эти люди, но мне они всегда казались подозрительными. Что за мания у современных людей – высказываться на любую тему, даже когда не спрашивают! Мартен и Юлиан 35. Желчь Мы всю жизнь сравниваем. Дома, телевизоры, машины, отели, закаты, города, страны. Сравниваем фильм с его ремейком, интерпретации одной и той же роли. Нашу жизнь «до» и сегодня, друзей, какими они когда-то были, с их нынешними ипостасями. Полиция сравнивает отпечатки пальцев, следы ДНК, свидетельские показания, версии задержанных и даже – если предоставляется возможность – оружие и боеприпасы. Это называется сопоставительными стрельбами. В Тулузе за подобные… сравнения отвечает секция баллистики полицейской научной лаборатории. Они разместились на четвертом этаже комиссариата. Стенд и контейнер для боеприпасов держат в подвале. На первом этапе осматривают оружие. Так, наличие или отсутствие пыли может указать, сколько времени прошло с последней стрельбы, и если пыли больше рядом с затвором, значит, оружием давно не пользовались. О «ЗИГ-Зауэре», которым занимался эксперт, сказать этого было нельзя, хотя его хозяин майор Сервас заявил, что не стрелял много месяцев. В последний раз, если верить его словам, он доставал оружие из кобуры в полицейском тире, и результаты были, мягко говоря, скромные. «Странно», – сказал себе Торосьян, хмуря лоб. Ему очень нравился Сервас, но этот «ЗИГ-Зауэр» был в деле совсем недавно. Он сделал запись в маленьком блокноте и положил пистолет с этикеткой к «собратьям». «Закончу проверку и “отстреляю” сразу все оружие». * * * Звонок Марго. Он спустился по ступеням террасы и прошел метров сто по заснеженной улице в сторону магазинчиков, надеясь, что дочь все-таки ответит. Ну наконец-то… – Папа… Скажи, что у тебя все в порядке. Я ужасно волновалась. Голос сдавленный… Она сейчас заплачет. У Серваса скрутило желудок. – Со мной все хорошо, милая, – поспешил уверить он, неловко обходя сугробы. – Ночь была… беспокойная, а так все хорошо. Прости, я не видел твоих сообщений, только что прочел. – Это не важно, не принимай всерьез; я злилась, вот и… – Забудь, детка. Я уже забыл. Сервас сказал неправду: его расстроили беспричинная грусть и сетования дочери. Марго впервые в жизни открыто задалась вопросом: «Что я для тебя значу, папа? Почему я всегда на последнем месте?» Возможно, она не так уж не права и он никчемный отец… – Как это забыл?! – возмутилась Марго. О черт! Только не это… Какой же ты идиот, Мартен! Сейчас она снова заведется… Он хотел бы сказать, что любит ее, что найдет время и пусть она даст ему шанс, а вместо этого всю оставшуюся дорогу терпел выговор, мычал в ответ что-то нечленораздельное, но прервать поток сердитых слов не мог. Войдя в аптеку, майор спросил «Примперан» [106]. – В деревне была вечеринка? Веселились всю ночь? – Провизор улыбнулся. Сервас удивленно вздернул брови. – За последние пять минут этим препаратом интересуется второй человек. Майор распрощался, пошел назад и сел на террасе, чтобы дослушать монолог дочери. – Здравствуйте, – сказал подошедший официант. – Принесите мне кофе… – С кем ты разговариваешь? – спросила Марго. – Я в кафе, – чуть раздраженно объяснил Сервас. – Ну и прекрасно, тогда я прощаюсь. И больше не говори мне – никогда! – что я обращаюсь с тобой по-матерински, потому что это ты ведешь себя как маленький мальчик. С тобой очень тяжело, папа. – Мне жаль, что ты так это воспринимаешь. – Не жалей. Меняйся. Целую. Сервас с удивлением смотрел на телефон: Марго четверть часа читала ему нотацию, воспитывала, не дала вставить ни слова, а потом взяла и просто отсоединилась! * * * Кирстен стало легче, тошнота не прошла, но ее хотя бы больше не рвало. Куда провалился Мартен, будь он неладен? Прошло уже двадцать минут! У нее начиналась мигрень, рот словно песком набили, между лопатками болело. Она поплелась в ванную – нужно смыть пот, да и воняет от нее, как от бродяжки со стажем. Кирстен почистила зубы, бросила на пол полотенца, разделась и вошла в кабину. Открыла кран и скользнула под воду. Ровно через четыре минуты она вышла, брезгливо принюхалась и настежь открыла окно. Холодный воздух подействовал как лекарство. Солнце ласкало кожу, ветерок-утешитель кинул в лицо горсть снежинок. Вдалеке залаяла собака, раздался колокольный звон, как будто кто-то позвал кого-то. «Приятно быть живой», – подумала она. Снизу к гостинице поднималась машина. Кирстен перевела взгляд на шале. «Вольво» на месте не было. Проклятье… Она подхватила с неубранной постели бинокль и вернулась к окну. Машина приближалась, но рассмотреть, кто сидит внутри, не было никакой возможности. Кирстен направила бинокль на окна шале: одно было открыто, и занавески танцевали снаружи, вырвавшись на волю. Кирстен, как загипнотизированная, наблюдала за этим безмолвным белым сияющим балетом, пока появившаяся Аврора Лабарт не разрушила очарование. Женщина наклонилась, поймала разметавшиеся полотнища и закрыла окно. Действо продлилась десять секунд, но Кирстен получила нужную информацию. В машине ехал либо придурок Лабарт, либо придурок Лабарт с Гюставом. * * * Аврора увидела автомобиль мужа, который поднимался от аптеки: из выхлопной трубы вырывался густой темный дым. Что творит этот идиот? Аптека всего в километре; зачем он вообще взял машину, а теперь еще и гонит как подорванный? Этот слизняк дико раздражал ее, но сейчас он прав: они вляпались. И что хуже всего – по ее вине. Она не подумала, что снотворное так подействует на Гюстава, а ведь знала, что мальчик тяжело болен и печень у него хрупкая… Гиртман не раз предупреждал их. Атрезия желчевыводящих путей, вот как это называется, а если человеческим языком – отсутствие желчных протоков либо частичное или полное их зарастание; желчь не выделяется из печени, что приводит к смерти пациента вследствие вторичного цирроза. Поражает одного ребенка из десяти или даже двадцати тысяч. Узнай швейцарец, что они дважды давали мальчишке наркотик, чтобы тот не мешал играм на вечеринках, она гроша ломаного не даст за их судьбу. Он будет беспощаден. Гиртман дорожит ребенком больше жизни. Аврора часто спрашивала себя: неужели швейцарец – отец? Но кто же тогда мать? Ни она, ни Ролан никогда не видели эту женщину. Она вошла в комнату Гюстава, поморщилась от запаха рвоты, сорвала с постели испачканные простыни и одеялко, швырнула на пол. Из ванны донеслись характерные звуки: Гюстав стоял на коленках перед унитазом, его мучительно рвало. Малыш тяжело дышал, волосики прилипли к вспотевший голове, так что просвечивала розовая кожа. Он услышал шаги за спиной, встал и посмотрел на Аврору с печалью и невысказанным вопросом. «Боже, этот мальчик никогда не жалуется, только требует, чтобы приехал отец…» – подумала Аврора и едва не задохнулась от стыда.