Сервас вспомнил чужой запах, который почувствовал, сев за руль после встречи с психиатром, подумал о Рембо, который как раз сейчас проводит баллистическую экспертизу, и посмотрел на Гюстава. – Заодно я проверил вашу совместимость, – добавил тот. Майора не покидало чувство нереальности происходившего; ему казалось, что он спит и вот-вот проснется. – Предположим… предположим, я это сделаю. Где гарантия, что ты не ликвидируешь меня сразу после операции? Слабый свет неоновой трубки отразился в стеклах очков швейцарца, как отблеск луны на поверхности пруда. – Никаких гарантий, Мартен, но Гюстав будет обязан тебе жизнью. Скажем так: жизнь за жизнь. Это будет мой способ расплатиться по счетам. Ты не обязан верить, я могу передумать и убить вас обоих – это очень облегчит мою жизнь… – У меня есть одно условие, – сказал Сервас. – Не думаю, что в сложившейся ситуации ты можешь позволить себе торговаться. – Гиртман покачал головой. – Как ты мог доверить ребенка этим извращенцам Лабартам, чертов кретин?! – взорвался сыщик. Швейцарец вздрогнул, но не огрызнулся. – И что ты предлагаешь? – спросил он. – В конце концов, это мой сын. – И?.. – Мне его и воспитывать. – Что? – искренне изумился Гиртман. – Ты в любом случае не сможешь оставить его у себя. Где будут делать операцию? – За границей. Здесь слишком рискованно – и для него, и для меня… Настал черед Серваса удивляться. – Где именно? – Увидишь… – Как ты вывезешь его из страны? – Значит, ты согласен? – вопросом на вопрос ответил Гиртман. Мартен не сводил глаз с Гюстава. Его терзал давно забытый родительский страх. – Ну, выбора у меня нет, так ведь? 38. Как волк среди ягнят – Полагаешь, этого ребенка нам послал Некто? Ты веришь в Бога, Мартен? Кажется, я уже спрашивал однажды… Тебе не кажется, что, если б Он и вправду существовал, это был бы чертовски ненормальный Бог? Они вышли подышать ночным воздухом; стояли, смотрели, как падает снег, Гиртман курил. – Ты когда-нибудь слышал про Маркиона [110], Мартен? Этот христианин жил в Риме тысячу восемьсот лет назад. Оглядываясь вокруг и видя мир, полный страданий, убийств, болезней, войн и жестокости, еретик Маркион решил, что Создатель совсем не добр, а зло – составляющая его творения. Сценаристы христианства нашли маловразумительный поворот сюжета, дабы ответить на вопрос «Что есть зло?»: они придумали Люцифера. Версия Маркиона была гораздо лучше: Бог отвечает за зло, как и за все остальное. Выходит дело, и за болезнь Гюстава тоже. Зло – не просто часть замысла; оно – один из главных рычагов. Мир, сотворенный Богом, не перестает эволюционировать лишь благодаря жестокости и конфликтам. Возьмем Рим. Если верить Плутарху, Юлий Цезарь взял восемьсот городов, покорил триста народов, пленил около миллиона человек и уничтожил миллион своих врагов. Рим был порочен и склонен к насилию, однако его расцвет позволил миру развиваться, народы объединялись под властью императора, происходил обмен идеями, возникали новые формы обществ. – Ты утомил меня своими рассуждениями, – бросил Сервас, доставая пачку сигарет. – Мы мечтаем о мире, но это обман, – невозмутимо продолжил швейцарец. – Повсюду царствуют соперничество, состязательность, война. Отец американской психологии Уильям Джеймс писал, что цивилизованная жизнь позволяет многим и многим пройти путь от колыбели до могилы, не узнав, что есть страх. Вот некоторые и не понимают природу насилия, ненависти и зла. Воистину чудо – жить волком в окружении ягнят, согласен? – Что ты сделал с Марианной? Как она умерла? На этот раз Гиртман не скрыл досады – сыщик перебил его второй раз. – Я говорил, что в возрасте Гюстава ударил молотком родного дядю – брата моего отца? Он сидел в гостиной, рядом с моей матерью. Заявился под смехотворным предлогом, когда отец был в отъезде. Они просто разговаривали. Я до сих пор не понимаю природу того поступка, а тогда забыл о нем – и не вспоминал, пока мать не напомнила мне на смертном одре. Думаю, все очень просто: молоток лежал на виду, вот я и пустил его в ход. Подошел со спины и – бац! – нанес удар по черепу. По словам матери, придурок истекал кровью. Сервас щелкнул зажигалкой и прикурил. – За несколько мгновений до того, как рак доконал мать, она прошептала: «Ты всегда был плохим». Мне было шестнадцать. Я улыбнулся и ответил: «Да, мама, и злым, как рак». Внезапно он вырвал у сыщика сигарету, швырнул ее в снег и раздавил каблуком. – Какого черта… – Никогда не слышал, что доноры не должны курить? С сегодняшнего дня – никакого никотина! Ты принимаешь сердечные препараты? Сервасу очень хотелось ответить грубостью, но он подумал о Гюставе. Неужели все происходящее – реальность и он обсуждает с Гиртманом свои лекарства? – Не сердечные. Мне не делали ни шунтирования, ни пересадки, так что антикоагулянты не нужны, как и средства против отторжения. Я отменил болеутоляющие и противовоспалительные. Вряд ли печень пострадала, тебя ведь именно это волнует? Где она? Что – ты – сделал – с Марианной? Они вернулись в больницу через служебный вход. Рядом не было ни души. – Где она? – повторил Сервас, схватил швейцарца за воротник и прижал к стене. Тот не сопротивлялся. – Марианна… – сквозь зубы процедил Мартен, не в силах справиться с гневом. – Ты хочешь спасти сына или нет? Отпусти меня. Не беспокойся, в свое время узнаешь. Сыщик надавил сильнее, умирая от желания ударить гадину. – Твой сын умрет, если мы ничего не сделаем. Ждать дольше нельзя. И вот еще что: если вдруг решишь, что Гюстава смогут прооперировать и здесь, подумай о Марго. Две ночи назад я видел ее в халате: опрокинул кофе на придурка-телохранителя, она открыла дверь и вышла к нам. Твоя дочь очень хороша! Сервас не сдержался – ударил, сломал Гиртману нос и оттолкнул от себя. Тот взревел, как раненый зверь, и наклонился вперед, чтобы не залить одежду кровью. – Скажи спасибо, что я не могу тебя тронуть, Мартен, но ты не сумеешь защитить от меня дочь, так что лучше не лезь на рожон! Кстати, тебе не кажется, что Марго в последнее время выглядит усталой? Заметил, какие у нее круги под глазами? – Ах ты, падаль! Сервас готов был снова накинуться на швейцарца, но в этот момент – ирония судьбы! – его взгляд упал на табличку на стене рядом с раздвижной дверью: Любое оскорбление персонала больницы при исполнении служебных обязанностей действием и/или словом будет преследоваться по закону. Статьи 222–7 и 433–33 Уголовного кодекса. Слава богу, швейцарец не входит в число сотрудников… Сервас молниеносным движением сорвал с пояса наручники, застегнул один браслет на запястье Гиртмана и рывком повернул его лицом к себе. – Что ты творишь? Прекрати, не будь идиотом! Не обращая внимания на угрозы, майор защелкнул второй браслет и потащил швейцарца к выходу. – Остановись, Мартен, подумай о Гюставе! О времени, которого у нас нет… Голос Гиртмана звучал спокойно и ровно, и Сервасу почудилось, что он идет по тончайшему льду. Медсестра, сидевшая в тесном кабинете, увидела их и выскочила в коридор, но Мартен, не останавливаясь, махнул полицейским удостоверением и пошел дальше, подталкивая Гиртмана в плечо. – Ты выглядишь потрясенным, мой бедный… друг, – насмешливым тоном произнес швейцарец. – Напоминаешь кота, которому прищемили хвост дверью. Сними эту дрянь. Я не тронул твою дочь. И не трону. Если сделаешь, что должен… В конечном счете всё – абсолютно всё – зависит от тебя. – Заткнись. Майор толкнул дверь, выходившую в холл, снова показал удостоверение, на сей раз – дежурному администратору, и вышел на улицу, уводя окровавленного, закованного в наручники Гиртмана, спустился по ступенькам, не почувствовав холода, и направился к машине. – Тебя обвинят в убийстве Жансана, Мартен, и обелить тебя могу только я! – Гиртман не оставлял попыток образумить полицейского. – Именно так, поэтому я предпочитаю, чтобы ты пока посидел в тюрьме. – А Гюстав?