Ничего не бойся «Я хотел бы засыпать каждую ночь, обнимая тебя. Я хотел бы просыпаться каждым утром и видеть тебя рядом с собой. Я хотел бы прижиматься к твоей груди и слышать, как бьется в ней сердце, потому что так правильно, потому что так должно быть, потому что ты – единственная для меня в этом мире, потому что если твое сердце не бьется, то ничто уже не имеет значения…» *** Почти всю ночь Адам спал крепко и без пробуждений. Только под утро, когда он почувствовал непривычный холод и пустоту рядом с собой, его опять начали мучить беспокойные сны, пришедшие вместе с исчезновением последних крох тепла поблизости. Стоило крепче сомкнуть веки, и он снова видел перед собой Шарлотту, переносясь в памяти в день их первой встречи. Лотти тогда все повторяла, что за человека громче всего говорят его поступки. Адам же сейчас чувствовал себя обманщиком, лжецом, лицемером, выворачивающим правду наизнанку, а затем просыпался с этим мерзким не схлынувшим после сна чувством. Резко и быстро распахивал глаза и садился на постели, унимая колотившееся в груди сердце. Чувство непоправимого, невосполнимой утраты и гнет ответственности за чужие жизни давили на него, вытаскивая все потаенные страхи наружу, хотя бояться было уже нечего. Все самое страшное уже произошло. Как же Шарлотта была права. Наверное, даже сама не подозревала насколько. О человеке громче всего говорят его поступки, и поступки Адама были весьма красноречивы. Ослепленной жаждой власти, незрячим нетопырем он пошел на поводу у чувства полного контроля, позволил Романо вершить расправу, потерял доверие соратников, толкнув их к безумию, предал собственную честь и суждения. Хорош пример для подражания, ничего не сказать. Символ Нордэма, как он есть – циничный, беспринципный, расчетливый. И даже его синдром циничной скотины не уберег Адама от ошибок. Он осознал их постфактум, а за человека, как он уяснил для себя, громче всего говорят его поступки. И вот итог. Адам облажался по всем статьям: был слишком самоуверен, слишком сильно давил на Эвансов, слишком крепко запутался в хитросплетениях судеб. Все это было слишком даже для мистера Тотальный Контроль, поселившегося в его голове по соседству со стойкой и цветущей буйной цветом паранойей. Став в руках безумного манипулятора простой и безвольной марионеткой, теперь он остался один. Опять. Снова. И помощи ждать неоткуда. От полного понимания реалий на душе было тяжело настолько, что перешло с ментального уровня на физический. Перекинулось по невидимому проводу, да так, что ломило кости и стягивало внутренности в тугой узел невидимым стальным жгутом. Как только Адам на минуту забывался беспокойным сном, то снова просыпался и слышал выстрел, что не успел предотвратить. Выстрел, изменивший все. Перекроивший игровое поле и подводивший жирную черту между благими и истинными. Появление на задворках сознания и во снах покойной жены всегда было для Адама дурным предвестьем и одновременно голосом его совести, годами мычавшей в кляп. Голос звучал тихо и успокаивающе, но от него все в душе переворачивалось, поднимая волну протеста и оправданий, которые, к сожалению, не всегда находились. Нет, Адам всегда был рад ей. Не было ни дня, чтобы он не вспоминал Шарлотту – чистую, светлую, чересчур наивную и не по местным меркам добрую, но послевкусие, оставленное визитами Шарлотты Ларссон в его памяти, всегда было на любителя. Точнее, на очень редкого гурмана, для которого истинный мазохизм являлся наивысшим наслаждением. К этой категории Адам никогда не относился, и старался вспоминать жену только украдкой, в добром контексте, пока сегодняшним утром его совесть опять не заговорила голосом Шарлотты, напоминая, что во снах, конечно, хорошо, но пора просыпаться. – Адам, – из очередного беспамятства слабо схожим с нормальным сном, его выдернул ее мягкий и осторожный голос. – Просыпайся, – Шарлотта возвращала его из кошмаров в действительность немногим лучше, чем сами кошмары. Был ли смысл менять одно на другое, Адам не знал, но во сне Шарлотта хотя бы была рядом, точнее, хотя бы была. – Дай своему контролю немного отдохнуть, – с назиданием и материнской заботой позвала его единственная родная душа, непокидавшая его все эти годы и верившая в него. Верившая в Адама, верившая в его благие, а не истинные. По крайней мере, в его мыслях так оно и было. – Который час, Лотти, – без интереса к сути вопроса спросил Ларссон, озябнув от отсутствия даже воображаемого тепла, но холода он будто не чувствовал. Боль, одиночество, утрату, ненависть к самому себе. Это он чувствовал очень отчётливо. Сглотнул подкатившую к горлу вместе с комом желчь и разлепил отяжелевшие веки. – Время просыпаться, – ее голос стал тише, и реальность постепенно брала верх над грезами. Адам уже почти не различал ее голоса среди угасавших вместе с дремой образами. Лик жены растворялся в уходившем сне, а в настоящем ее рядом не было. Только по прошествии нескольких минут, Адам понял, что уже давно один, и поэтому ему холодно. Положил руку на пустующую часть кровати, провел ею по простыням к подушке, наткнулся на мягкую шерсть кота, свернувшегося калачиком неподалеку от хозяина. И больше никого. Только кот. Гектор лениво поднял морду, стоило хозяйской руке почесать его голову за ушами, и поднялся на лапы, подходя ближе к Адаму и громко урча. Прохладный на ощупь кошачий нос уткнулся в щеку, нюхая не в меру долго, с подозрением, щекоча длинными усами кожу лица даже через пробившуюся трехдневную щетину. Кот перестал урчать, но не отходил, обнюхивая хозяина. Перебирая лапами на постели, встал ровно над его головой и не двигался с места. – Вот только ты меня не осуждай, – Адам начал торговаться с котом и с совестью, открыв глаза и увидев над собой черные пуговицы зрачков Мейн-куна, пристально следившие за каждым движением Ларссона. Адаму показалось, что даже кот смотрит на него с неким осуждением. Долго, пристально изучающее. Пушистый надзиратель обнял лапы хвостом и никуда не собирался уходить, словно ожидал от хозяина объяснений за поведение накануне. – Гектор, – устало позвал его Адам. – Мышь, – и схватив попавшийся под руку клочок светлой материи, который оказался женским бельем, бросил его куда-то за пределы кровати. Мощные лапы кота вмиг сорвались с места, и животное с его тяжелым осуждающим взглядом исчезло из поля зрения Адама, ища исчезнувшую и воображаемую мышь. Прямо как Адам, еще недавно шаривший рукой по кровати. «Уж лучше воображаемая, чем настоящая», – подумал он, спуская босые ноги на холодный пол и тут же приземляясь на несколько оторванных мелких пуговиц. – Дерьмо, – сокрушаясь, выдал Адам и осмотрелся. Он проснулся в комнате Лиама на постели, застеленной ублюдско-пошлым красным бельем, состояние которого не оставляло сомнений, чем недавно здесь занимались. Адам закрыл лицо ладонями и зажмурил глаза в надежде, что еще не до конца проснулся, что сейчас разомкнет веки и окажется в своей спальне, но свет из окон так и оставался с другой стороны постели, а пуговицы сильнее впивались в стопы. – Как так-то? – спрашивал он себя, запустив пальцы в волосы, в которых уже начинала появляться седина, благо, что у блондинов это не сильно заметно. Так паршиво он себя уже давно не чувствовал. Надо отдать мыши, исчезнувшей отсюда под утро, должное. Избавила их обоих от неловкого общения, а учитывая реакцию Адама на нее и без одежды, еще и от возможного продолжения. В ней он был уверен, стояла бы насмерть, а вот в себе уже сомневался. Отлипая мелкие пуговицы от стоп Адам лениво поплелся в душ, ночью до которого сил дойти попросту не осталось. Зато осталась приятная ломота и отвратительная в своем присутствии расслабленность. – Дерьмо, – опять выругался он, когда душ окатил его потоком кипятка, чем и окончательно разбудил. Перспектива расхаживать по дому в одном полотенце его тоже не обрадовала, но все одежда Лиама оказалась ему мала, поэтому так и пришлось плестись в свою комнату, чтобы принять человеческий облик, хотя и в полотенце он смотрелся вполне себе эффектно. Жаль, оценить было некому. Главный ценитель дезертировал с поля боя, оставив на месте преступления все составляющие своего обмундирования вплоть до мелких мерзких пуговиц и теперь уже разодранного Гектором белья. От картинок, подкинутых воображением, в которых мышь расхаживает по дому, в чем мать Шарлотта ее родила, стало еще хуже, и раздражение от приятного и тянущего чувства внизу живота достигло пика. – Гектор, бля! – прикрикнул Адам, когда кот едва не снес его с ног и забежал на кухню быстрее Адама. Ларссон не раз становился свидетелем, как кот так сбивал Эванс с ног, и она падала прямо в дверном проеме, громко матерясь под хохот Лиама. Познания в ненормативной лексике у мерзавки были неисчерпаемые, но при боссе она старалась всегда фильтровать свою лексику. От воспоминаний о радостном и задиристом смехе брата на душе заскребли кошки, а один из их представителей бегал вокруг ног и громко орал, чего-то требуя. Утро казалось настолько обычным, что Адам уже видел, как зайдет на кухню, Лиам будет допивать кофе и теребить телефон, Эванс скакать вокруг него, поторапливая и причитая, что он долго собирается, а затем впихнет портфель с документами прямо в руку только что освободившуюся от кружки. – Время, время, время! Лиам, нам еще по пробкам ехать! – воспоминания невольно пробуждались внутри головы Адама и торопили его младшего брата голосом мерзавки. – Я еще кофе не допил! – как всегда возмущался Лиам, отнимая у мерзавки кружку, и держал ее над головой низкорослой девчонки. – Нам еще ехать! – вопила она и прыгала за кружкой на вытянутой руке Ларссона и, конечно же, ни черта не могла ее достать. – Так ехай! – хохотал над ней Лиам и вставал на цыпочки, а Эванс шла за табуретом. Картинки были настолько живыми, что Адам сам не заметил, как улыбается, глядя в пустое пространство кухни. Насколько же все изменилось за последние дни. Настолько, что кошки скребли на душе, а Гектор все еще орал. И в довершении приятных воспоминаний всегда, когда он появлялся на кухне: – Доброе утро, сэр, – и ее холодный голос окатывает Адама ледяной водой, когда он видит, что здесь никого нет. Осматривается вокруг, несколько раз смаргивает и никого. Остался только кот, который бегает вокруг миски и орет, требуя еды. Поняв, что хоть это ему не померещилось, и никого из младших здесь нет, Адам ощущает небывалую пустоту, пробегая взглядом по пустому и идеально-чистому помещению. Лишь записка, прикрепленная магнитом к холодильнику, сообщает, что на этой планете все же была и есть хоть какая-то жизнь, кроме Гектора. «Кота не кормить. Он уже ел», – содержание записки чересчур прозаично, а ровный и убористый почерк зануды не оставляет сомнений в ее авторстве. «Мой кот, что хочу, то и делаю», – обиженно подумал Адам, сжимая листок и бросая его прямо на стол. Открыв ящик, где хранилась кошачья еда, Адам встречает еще одну записку с содержанием: «Сказано же: не кормить!». И второй листок, смятый сильнее первого, отправляется в мусорницу. Адам щедро насыпает корма орущему Гектору, трущемуся о ноги, что можно просто-напросто упасть, и вместе с кормом из пакета высыпается еще одна записка. «Наблюет – сами будете убирать», – было написано даже без восклицательного знака в конце. «Вас предупредили», – и опять обращение на «вы», никаких: «Адам, пожалуйста!». Мда, мисс Эванс просто бог романтической переписки. Это Адам уже давно заметил. Сама грация, мать ее, и утонченность. И третий клочок бумаги, пропахший кошачьим кормом, почему-то отправляется к Адаму в карман, а на лице играет идиотская улыбка. Еще ни одна женщина после проведенной с Адамом Ларссоном ночи не писала ему о кошачьей блевотине, но именно это почему-то оставляет очень теплые воспоминания на душе. Он буквально слышит, как Эванс это говорит: едко, с сарказмом, скрестив руки на груди и мерзко ухмыляясь, а в ответ хочется.… О том, чего же, собственно, Адаму сейчас хочется, он предпочитает не думать. Когда кот с двойным усердием принимается за второй завтрак, Адам просто садится рядом с ним прямо на пол и включает телевизор на новостном канале. – Неинтересно, – отмахивается Ларссон, схватившись за чугунную после отвратительного сна голову, но на автомате прибавляет звук, когда осунувшееся лицо комиссара попало в кадр крупным планом. «… борьба с организованной преступностью является главной целью полиции Нордэма», – распинался в высокопарных речах загримированный под публичную личность измотанный и изъеденный неврозом комиссар, едва сдерживая тик, судорогой проходивший по лицу. – Перед смертью не надышишься, да, приятель? – спрашивает Адам у кота и снова прибавляет громкость на месте, где рассуждения о вечном, чистом, светлом закончились, а шакалы-репортеры перешли к терзанию душевного равновесия из последних сил державшегося комиссара. – Вчера ночью от имени криминального авторитета Альберто Романо было совершено дерзкое покушение на жизнь одного из уважаемых общественных деятелей Нордэма – Адама Грегори Ларссона, – на этих словах глаз Моргана все же дернулся, но щека еще не подрагивала. – Своевременными действиями сотрудников полиции нападавший был обезврежен и доставлен в полицейский участок для дальнейшего допроса, – при словах «своевременная действия» судорога свела Моргану щеку, но он продолжал говорить. – На настоящий момент жизни мистера Ларссона ничего не угрожает… – Адам не столько видел, сколько чувствовал, как Морган стискивает зубы и выдавливает из себя эти слова. – Ничего не угрожает? – выкрикнула из первых рядов девушка-репортер с цветным, ламинированным бейджем «PRESS» на шнуре, висевшем на шее. – Его брат доставлен в больницу в критическом состоянии! – репортер не столько спрашивала, сколько утверждала. – Неизвестно сейчас жив ли он вообще, а вы говорите, что его жизни ничего не угрожает? – возмущалась журналистка, пытаясь подловить комиссара на лжи. – Я не лгал вам, мисс Пайк, жизни Адама Ларссона действительно ничего не угрожает, и покушение было совершено именно на него, – четко, холодно, точно апеллировал комиссар к голым фактам, игнорируя намеренное замалчивание истинного положения вещей. Подобные уловки никак не играли Джону на руку и не внушали гражданам доверия по отношению к органам защиты правопорядка, скорее наоборот, подрывали их авторитет. Жаль, что выбор средств борьбы со СМИ у Моргана был не большой: раскрыть людям правду, как она есть, тем самым посеяв панику в городе, или выглядеть обманщиком в глазах общества. Собственно, не сложный был выбор, да и Морган отставанием в развитие не страдал. Сортер каверзных социальных вопросов он давно изучил на зубок, и лучше уж комиссар прослывет верченой штучкой, чем паникером и истериком. «Оправдан», – и Адам мысленно вынес вердикт. – Это правда, что Адам Ларссон выдвинул свою кандидатуру в конгресс? – другой репортер воспользовался возникшей паузой и тут же задал витавший в воздухе последнюю неделю, но до сих пор неозвученный вопрос, лежавший в основе теории о самом покушении. – Нам об этом неизвестно, – Морган снова не соврал, ведь Адам о своих намерениях участвовать в предстоящих выборах так и не заявил. – Киллер Ронье причастен к нападению? – вернулась к свежеванию фактов первая бойкая девушка-репортер, знавшая явно больше, чем ее коллеги, что выливалось в весьма неудобные для комиссара вопросы. – Без комментариев, – Морган держался молодцом. – Он уже пойман? Это Ашер Эванс? Он мертв? – вопросы от журналистов посыпались со всех сторон и переросли в общий гомон из сотен голосов, чем, собственно, завершили официальную часть пресс-конференции. Адам не мог не отметить осведомленность прессы о фактах, некоторое из которых действительно были под грифом «Секретно» и хранились в сейфе Лэнгли у замдиректора ФБР, но… – Слухами земля полнится, – заполнил паузу Адам. – Не только я, но даже Морган не всесилен, – смирился он, оставаясь наедине с гнетущими мыслями и блюющим от переедания котом, и выключил телевизор. Морган не всесилен. Зачем тогда он нужен, когда не может защитить от смерти людей? Кто же сам Адам такой, когда и он не может защитить от смерти близких, друзей и знакомых, даже самого себя? Кто тогда Адам Ларссон, когда необходимость в нем не столь важна? И в очередной раз он задумался о смысле существования самого себя, как Символа всего, что он вознамерился защищать. Защищать что? Свободу? Право на жизнь? Справедливость? А не он ли смотрел, как Морган всем этим так легко пренебрегает в силу горстки субъективных фактов. Какой тогда смысл становиться тем, кого в итоге все презирают, и когда ты сам себя презираешь? Решив хоть немного отвлечься от событий прошлой и, без сомнения, тяжелой для его собственного «я» ночи, Адам начал изучать новостные страницы Чикаго, цепляясь за каждого человека, подходившего под приметы Ашера Эванса, вытащившего их из полной задницы. Нашел. Кто бы сомневался. Дом чаты Мейсон в пригороде Buffalo Grove сгорел почти дотла. Оба пожилых человека не выжили в пожаре, а якобы поджигатель был обнаружен в их доме: тело белого мужчины, подходящего под приметы Ашера. Отлично, недобитый Икар все же спалил свои крылья, хоть путь за штурвал после контузии ему был заказан. В сообщении говорилось, что в живых осталось только внучка Мейсонов, которую «поджигатель» зачем-то еще и спас, погибнув сам. Что было странно для СМИ – не было странностью для Адама. Ашер Эванс пожертвовал собственной жизнью ради спасения ребенка. Вот чему Ларссону стоило поучиться. Наплевав на последствия спасти одного-единственного человека, руководствуясь благими, а не истинными. Войти в горящий дом, чтобы не выйти из него, и подобно Икару, спалить свои крылья. Браво, Ашер. Пепел к пеплу. Адам же со дня гибели Шарлотты всегда думал о последствиях. Опыт склонял, но больше думать о них у Адама не было сил. По крайней мере, сейчас. Теперь, когда Ашер Эванс действительно мертв, у Адама больше врагов, чем друзей, а именно ноль против бесконечности. Адам сам виноват, что приобрел новых оппонентов и растерял единомышленников, да что уж там, почти друзей, а не просто знакомых. Не уберег, позволил сломать, а некоторых доломал сам. Главное теперь не сломаться самому и не уподобиться Романо, и спасти тех, кого еще можно. Большего Адам не загадывал, это и так для него теперь сверх нормы. За гранью, за которую если шагнешь – сгинешь в сумраке, окутавшем город, словно паутина, сплетенная хитрым и терпеливым охотником вокруг угодившей в сети жертвы. Тьма проникнет внутрь, прорастет и даст всходы, и тогда назад уже не вернуться. Не взлететь к Солнцу, чтобы спалить свои крылья, как это сделал Ашер. И опять же, пепел к пеплу. Жуткая ирония. Адаму уже приходилось переживать подобное, и от прежних терзаний его спасала только работа. Подписи на бумажках, бесконечные деловые встречи, доскональное изучение фактов и предотвращение событий, менявшие человеческие судьбы. Вот для чего ему нужен был абсолютный контроль. Чтобы больше ни один ребенок не остался в пылающем доме возле тел родителей. Или просто, чтобы Ник не остался один. Для полиции Нордэм-сити сегодня выдался не лучший день, и база данных преступлений за прошлую ночь не радовала. Она не радовала и в хорошие дни, но сейчас била все планки по самым пессимистическим прогнозам. Адам голодной акулой наматывал круги вокруг самых крупных рыб, но так и не приблизился к интересовавшим его делам, предпочитая игнорировать проблему, авось рассосется. Не рассосалось. Ордер на арест, подписанный судьей, числился аннулированным за «отсутствием состава преступления». Формулировка слегка смутила Адама, ведь не почти смерть одного из предполагаемых участников нападения и покушение на убийство, а недостаточность доказательной базы, на которую опирался Морган, стали основаниям для отзыва ордера. Свидетель должен был подписать показания еще утром, но ни его имени в программе защиты свидетелей, ни показаний, ни действующего ордера на арест остальной шайки в базе так и не появилось. Адам заподозрил неладное, и чутье его не подвело, когда подозрения подтвердились. Имя Киры Ван Смут числилось среди опознанных тел в новом деле, закрепленным за отделом Моргана. Бедняжка так и не дожила до дачи показаний. Романо расправился и с ней. Посетовав на гибель важного свидетеля, Адам раскрыл фото из сети с места убийства и на пару мгновений выпал из реальности от увиденных картинок с места гибели Ван Смут. Вот теперь он точно смотрел, но не видел. Мозг, включив защитный механизм, отказывался формировать полученную через зрительный анализатор информацию в единый образ и отправлять его в сознание Ларссона. Нет, смотреть на такое Адам точно был не готов. Хорошо, что он так ничего и не съел, иначе избавился бы от еды незамедлительно. Более жуткую картину было сложно представить. По словам доктора Вальц, Кира Ван Смут была заживо съедена крысами в переулке возле бара ее сожителя Дона Форестера, объявленного в розыск как свидетеля по делу ее гибели. Действительно, не Романо же сюда приплетать. Пусть будет Форестер. Морган давно точит на него зуб. Только допрашивать будет, скорее всего, уже некого. Если подобное случилось с Ван Смут, Адам и представить боялся, что Романо сделал с Бешеным Псом и всей его сворой. Но пока тела Форестера не обнаружили, оставалась надежда найти его живым и очень нужным Романо. Найдя Форестера можно было поймать Ала, что называется, «на живца», если сам Дэдди Дон еще не стал кормом для рыб, как его подружка – для крыс. Адаму многое довелось видеть за свою жизнь, но фото с места преступления даже его не оставили равнодушным. Тело Ван Смут, обглоданное до костей, лежало посреди кровавой лужи, растекшейся по брусчатке от осевшего на землю тумана. Вещи с тела женщины были прогрызены и изодраны в клочья, все, кроме… – Черт! – выкрикнул Ларссон, бросив компьютерную мышь, и сорвался из кресла, подскакивая. По привычке, рванул к шкафу с костюмом и застыл возле него, глубоко дыша. Лацканы черного пиджака отражалась в почти черных от расширившихся зрачков глазах, как пуговицы лат образа Сира Безупречного. Костюм был лишь бездушные оболочкой, наполнять которую Адам не спешил, как не спешил снова стать поборником справедливости, неспособного отличить зло от… От меньшего зла? От блефа? От имитации и иллюзий? Да, он не всесилен, и не в силе стоял вопрос. Вопрос был в стойкости разума, запутавшегося в серой морали, в благих и истинных намерениях, в самом себе. Адам довел Моргана до одержимости, одержимость Моргана довела его до тела Киры Ван Смут, заживо съеденной крысами. Ларссон протянул руку и коснулся костюма кончиками пальцев, вглядываясь в одежду, где больше не видел себя. Кто он теперь: Мистер Тотальный Контроль или же Адам Ларссон? Сеятель раздора, что послан Норзером, или Символ Нордэма? И чем больше Адам старался выбраться из нитей киллера, опутавших его как марионетку, тем больше запутывался, руша вокруг себя чужие жизни. Пальцы наткнулись на застежку, и подцепили край пиджака, врезавшегося в подушечки. Всего лишь оболочка. Нужно лишь наполнить ее. Надеть на себя маску, чтобы снова стать собой, но… – На хрен, – сплюнул он, схватив со спинки стула драную куртку, и набросил ее на себя, направляясь к лифту, чтобы спуститься в гараж. – Адам? – отец, столкнувшийся с ним в дверях, был больше удивлен его столь стремительным настроем, чем выбранным сыном обликом, и окидывал Адама настороженным взглядом из-под очков.