– Кира Ван Смут мертва, – Адам вынул из шкафа фонарь и шарф, заматывая им лицо, и накинул капюшон. – Как и Ашер Эванс, – ровно, холодно и без сожаления добавляет он. – О, – только и мог выдать Грегори, а Адам уже вошел в подъехавший лифт. – Ты в этом пойдешь? – уточнил отец, едва поспевая за сыном. – Хочу прогуляться, так меньше вопросов, – и его ответ сильно удивил отца, приподнявшего бровь и смотревшего скептически на потертые джинсы и старую куртку. – Что же это за место, где так ты вызываешь меньше вопросов? – поинтересовался обеспокоенный отец столь явными переменами в настроении отпрыска, у которого полная апатия сменилась резким желанием деятельности, и все это происходило без стандартного костюма, то есть в пределах личности Адама, а никак не публичной личности без единого изъяна. Что скрывать, Грегори уже не первый год беспокоил вопрос душевного здоровья Адама. Пребывание им в ипостаси мистера Тотального Контроля, имевшего гораздо более серьезные, нежели сам Адам Ларссон, отношения и взаимодействия с окружающими, уверенности в его психическом равновесии никак не добавляло. Что не делается – все к лучшему, и возвращение Адама к собственному «я» безоговорочный прогресс, но просто так убрать его контроль в шкаф теперь уже не получится. Когда-никогда его скелет вывалится оттуда. – Я приеду Пэлисейдс, – подытожил Адам, бросив слова в закрывающиеся двери лифта. – Скажи матери, пусть приготовит что-нибудь мясное, – и на этом месте Грегори одной рукой схватился за сердце, а другой за телефон и больше спрашивать ни о чем не стал. Оставляя отца в радостном расположении духа, Адам перешел к выбору машины. Выбор из автопарка с моделями на любой вкус пал на наименее приметный седан, и, выехав на нем за ворота, Адам направился в старый город. Iron End не радовал своим видом и ночью. Черные прогалы улиц меж домами зияли огромными черными дырами. Сделав шаг в них, будто шагал в бездну, не зная, что тебя ждет. Вот только Адам знал. Он видел эту бездну. Она отражалась в его глазах, манила, звала, и он почти шагнул в нее. Но ведь почти не считается? Так ведь это работает, верно, Адам? Туман над Нордэмом сгустился с наступлением холодной ночи. Тени, правившие здесь с приходом темноты, растворились во мгле, затянувшей город. В этой части Нордэма туманы всегда были сильнее, чем в остальных. Может тому способствовали выбросы предприятий, металлическая пыль, взвешенная в воздухе и конденсировавшая влагу, а может Нордэм просто хотел скрыть наименее приглядные свои части от взглядов обывателей, пряча непредназначенное для чужих глаз за молочной пеленой. Фонари, и без того светившие через один, а то и через десять, виднелись яркими точками, словно далекие звезды на хмуром и пасмурном небе и ничуть не помогали в продвижении по пустынным и мрачным улицам. Бросив машину возле пристани на Причале Металлистов, Ларссон свернул к бару Half-wolf, пробираясь сквозь туман, серебрившийся в луче фонарика. После глубокого вдоха во рту почувствовался вкус металла, и Ларссон только плотнее натянул шарф на лицо, включая дальнобойный режим фонаря и проверяя улицы на наличие прохожих. Никого. В Железном Тупике все словно вымерло этой ночью. Бар Бешеных Псов больше не ждал у себя гостей, да и местные люди не спешили выходить на улицы, после того, как узнали, что случилось с Кирой Ван Смут. Лишь крысы лениво шныряли от бака к баку и искали, чем поживиться, но теперь им еще долго придется довольствоваться разве что обметками из помойки. Ларссон подошел к нужному повороту, не встретив по дороге сюда ни одного человека. Ограждение экспертов уже сняли, но кровавые нити на брусчатке, выхваченные лучом фонаря, четко указывали на место гибели несчастной Ван Смут. Осторожно ступая между ними, Ларссон обошел пятно, растекшееся от тела по огромному радиусу, превышавший рост самой женщины, и растащенное лапами и шерстью съедавших женщину крыс. Дышать в густом тумане через шарф оказалось непростой задачей, и Адам стянул его с лица, тут же пожалев об этом. В нос ударил мерзкий запах смерти, мусора, плесени и чего-то еще. Это «что-то» кольнуло его изнутри и заставило вдохнуть глубже удушливую вонь. От смрада и низкой концентрации кислорода во вдыхаемом воздухе у него начала кружиться голова, и будто издалека он услышал цокот мелких коготков, подбиравшихся к нему со всех сторон. Так и умерла Кира. Стоя прямо здесь, а под ее ногами была многотысячная армия невидимых охранников бара от нежелательных гостей. Когда что-то коснулось ноги Ларссона, он опустил фонарь, чем ничуть не распугал сновавших сторожей, зажимавших его в плотное кольцо посреди подворотни. «На хрен», – заключил он, и, не желая постигнуть участь несчастной Ван Смут, Адам вышел из переулка так же легко, как и вошел. Он смог это сделать, а Кира нет. Странно. Знакомый запах опять щекотал ноздри, и память толкала в сторону разваленного пирса, откуда он пришел. Проделав недолгий путь, Адам вышел на Причал Металлистов отсвечивая территорию фонариком, где стояла только его машина. Ни единой живой души. Ни рыбаков, ни местных работяг, встречавшихся здесь в дневное время. Только разукрашенный киоск мексиканского фастфуда и старые корабельные якоря вдоль пешеходной зоны, выглядывавшие из тумана острыми шипами. Адам чувствовал, что он там, где нужно. Он здесь. Он пришел, куда следует. Что-то все никак не отпускало Ларссона из этого проклятого места, и, вдохнув поглубже, он почувствовал все тот же знакомый едкий запах. Адам повернулся к вагончику, где готовили и продавали отвратительные на вкус фахитос, и сорвал ненадежный замок с хлипкой двери. «Будто есть, что красть», – скептически подумал Адам, но, войдя внутрь, понял причину запертой двери. Внутри фургона стоял тот самый удушливый кислый запах. В огромных пластмассовых ведрах, заполненных мерзкой жижей, вымачивались тушки мертвых голубей, которые и были сырьем для производства тех самых жутких фахитос. Пытаясь выяснить, что же налито в тару, Ларссон обшарил полки и коробки, но ни одной бутылки или канистры залитого средства с мерзким запахом не нашлось. «Вот черт», – сплюнул Ларссон от едкого привкуса и выскочил из вагончика на относительно свежий воздух. Рядом с фургоном стояли мусорные баки, где складировали мусор повара местной высокой кухни. Откинув тяжелую крышку контейнера, Адам посветил внутрь и, разодрав пакет, увидел, что и ожидал: в ворохе голубиных перьев и крысиных скелетов лежали пустые бутылки и канистры. Он проверил все пакеты, лежавшие здесь не менее полугода, если ориентироваться на газеты, которые были среди мусора. В каждом содержимое повторялось: голубиные перья и пустая тара из-под едкой отравы. Сколько времени ушло, чтобы заполнить этот контейнер? Ларссон перешел к следующему. Один переулок, второй третий, пятый, все повторялось с завидной регулярностью, только даты на газетах становились свежее. Значит, по мере наполненности контейнеров, торговцы фастфудом заполняли следующие, пробираясь вглубь Железного Тупика, прямо к бару Half-Wolf. Проверив все переулки от пирса до бара, Адам нашел, что искал в переулке дома напротив. Контейнер, забитый бутылями и никаких перьев, газет, чего-то еще в нем, кроме пустой тары. От осмотра содержимого мусорных баков мультимиллиардера отвлек шорох в тумане, услышанный им совсем рядом. Это было что-то крупное, явно больше крысы или кошки. – Эй, кто здесь? – позвал он и заметил кого-то в глубине переулка. – Выходи! – приказал Адам, натягивая шарф на лицо. Шорох стал громче, и в тумане проскользнуло что-то серое, метнувшееся в противоположную от Ларссона сторону. – Стой! – крикнул Адам и ускорил ход, двигаясь за серым пятном, ускользавшим от него во мгле. – Стой! – повторил он и перешел на бег, а серая тень пряталась по углам, пока не наткнулась на глухую стену и не замерла, вжавшись в угол. Осветив ее фонарем, Адам вздохнул с облегчением. Нашел. Он нашел ее. Она здесь. Прячется в тумане и жмется по углам от незнакомцев, пугающих ее до дрожи в коленях. – Эй, не бойся, – рассекая туман и не поднимая фонаря, он осторожно приближался, свесил руки, показывал, что не опасен. – Я тебя не трону, клянусь, – подойдя совсем близко, Ларссон опустился на колено и протянул к ней руку. Он нашел ее посреди тумана, брошенную здесь совершенно одну. В ужасе, в страхе, сломленную и забытую. Одинокую и никому больше не нужную. Никто не придет за ней, никто не поможет. Никто, кроме него, ведь ему еще не все равно. Он спасет тех, кого еще можно спасти. И он здесь, чтобы спасти ее. Вытащить из белой мглы, укутавшей проклятый город, увести прочь подальше из этого богом забытого места. Главное, чтобы она ему поверила и пошла за ним. Спаситель пришел, но спасение утопающего дело его собственных рук. – Идем, – позвал ее Адам, протягивая к ней руки, и ждал, когда же она решиться. Он лишь ждет, дело за ней. – Поехали со мной, сейчас, – зовет за собой ласково, почти любя. И она отвечает, шагает навстречу из белесой пелены, двигается скованно, испуганно. Сомневается, как обычно, не доверяет, что вполне оправдано. – Я здесь, – обнимает израненное тело, когда дыхание касается его щеки. – Ничего не бойся, я с тобой, – прижимает к себе крепко, как только позволяют объятия, и чувствует на своих губах пепел. – Я помогу, – и от его слов она затихает в его руках. Жмется, будто кроме него, для нее больше никого нет в этом мире. Возможно, теперь это так и есть. Для них обоих. Nothing Else Matters Что происходит с душой, когда последняя ее человеческая часть исчезает? Умирает с предсмертным воплем несбывшихся надежд, придавленная обломками реальности, рухнувшей и свалившейся на нее в одночасье? Душа выцветает, словно тонкие занавески, долго провисевшие на Солнце, истлевают от жгучего ультрафиолета, чтобы затем рассыпаться прахом, стоит едва коснуться их, развеяться пеплом в беспощадном северном ветре, проникшим в оконные щели. Как бы ни хотелось признавать, но мнение, что эвтаназия – истинное милосердие и порой предпочтительней бедствующему существованию, порой оказывается верным. Осознавать, что душа мучается в дикой агонии, хватаясь за последнее, что делает ее живым, горько. И самое ужасное, что это последнее – далеко не светлое чувство, а животный страх, вложенный в душу ужасом из прошлого. Что не может быть вылечено – должно быть вытерплено. Когда сил терпеть больше нет, настает момент избавиться от этого «последнего», отделяющего тебя от мира теней, и окончательно стать темнее темного. Почти черным. На грани и одновременно за ней. На той грани, что не различима человеческим глазом, ведь для многих существует только черное и белое, а остальное уже не имеет значения. Так близко и далеко от истины. От помыслов к действиям расстояние короткое, от душ до тел оно почти незначительно. И когда с тем самым последним человеческим чувством умирает душа, ты остаешься один на один с пустотой. Внутри тебя больше нет ничего. То самое пустое и проклятое ничего, набившее оскомину. В этот момент внезапно приходит решимость, заполняющая пустоту. Она тверда, стабильна, подпитывает тебя, заменяет прошлые абстрактные желания нынешними конкретными целями, и замыслы, будто сами собой, претворяются в жизнь. Фиаско горькое на вкус. У него вкус морской соли и пепла. Оно обжигает при первом глотке невыносимой горечью, а затем оставляет землистый привкус тлена, от которого уже не избавиться. Не проглотить, не утопить в вине, не вытравить даже самой сладкой победой. С этой минуты та всегда будет напоминать тебе о поражении, что ты не смог пережить, что сломало тебя, убило изнутри. Но порой и победа не более сладка, чем проигрыш. На вкус далеко не лакричная конфета или кленовый сироп. Тонкая миндальная едкость опрометчиво проглоченного цианида. Чаще всего понимаешь это, хлебнув сполна. Хочется заесть безвкусным пеплом и битым стеклом, чтобы хоть как-то приглушить горько-сладкое послевкусие момента ускользающей души и надвигающегося ничего. Заглушить обманчивую сладость побед и отчетливую горечь поражения вездесущим тленом, в который все оборачивается, и уже ничто не имеет значения. Но бой окончен. Мечи сложены. Пожары кострищ угасают, и небо затягивает серым пеплом. Горьким, как правда, сухим и безразличным, как истина, мертвым, как он есть на самом деле. Теперь он везде. Падает с хмурых небес, разносится ветром, оседает вокруг, и мир становится седым, бесцветным, как получившийся каламбур. И ничто больше не имеет значение. Стряхивая с сигареты сизый пепел, уносимый прочь вездесущими и надоедливыми сквозняками, остается только стоять и смотреть в след быстро затухавшим искрам, сорванным очередным ветряным порывом с быстро сгоравшей бумаги. Так близко и так далеко, а истина все еще где-то рядом. Прячется от тебя в тумане. Казалось, протяни руку, и она у тебя в кулаке вместе со слабо теплящимися искрами, но, поймав их в ладонь и разжав ее, в ней останется лишь мертвый серый пепел, и его терпкий привкус ощущается на обветренных губах и саднящем от криков горле. Табачный дым хоть немного перебивает вонь мусора в переулке у задней двери бара Half-Wolf. Туманным утром сразу же после рассвета здесь на удивление тихо. Оно стояло за углом, окутанное сизой дымкой, и дожидалось своего часа, чтобы окончательно заглушить все звуки. Шагнуть от душ до тел, перейти от помыслов к действиям. Пересечь невидимую грань и выйти из-за нее чем-то иным. Шагнуть в бездну, что уже давно ждет, принимает, как своего, и смыкает за спиной ледяные объятия упавшей на город дымки. И теперь ничто уже не имеет значения. И теперь никто не придет. Вокруг лишь туман и пепел. Горький сигаретный пепел. Дверь из бара в переулок отворилась со скрипом, выпуская вперед двух огромных псов, с рыком выбежавших на относительно свежий воздух из прокуренной подсобки. Едва заметив присутствие чужака, звери зарычали и бросились вперед, нападая. Атака оказалась недолгой. Разобрав, кто стоит перед ними, псы игриво завиляли хвостами и радостно поскуливали. Почти сбивая с ног силуэт человека в черном пиджаке явно тому не по размеру, звери радостно скакали вокруг него и требовали внимания, потираясь о руку в черной перчатке с зажатой в ней сигаретой. – Не думала, что у тебя хватит духу сюда прийти, – высокомерно бросила Ван Смут гладившему хасок визитеру. – С мозгами и страх потерялся, раз ты здесь? – в отличие от псов, женщина была не рада появлению незваного гостя. Туман лежал над городом плотной стеной, и в первый же час после рассвета был на удивление плотным и вязким. Рассмотреть человека можно было с трудом, но по мере приближения силуэт становился четче. Ответ от гостя последовал не сразу, лишь спустя две затяжки, отмеренные вспыхиванием уголька сигареты, и радостный скулеж двух раззадоренных псов. – Верно, Кира, верно, – Эванс присела на корточки и гладила собак, скакавших вокруг нее и запрыгивавших к ней на плечи передними лапами. – Страх потеряла. У меня его больше нет, – горько усмехнулась она, запуская пальцы в густую шерсть Шерри, жавшегося к ней. – Двинутая дура, – грубо пробубнила Кира, и Джули громко тявкнула на ее слова. – Мне следует забрать их, – Эванс сделала вид, что не слышала слов Ван Смут, гладила Шерри по бокам, заглядывая волкособу в огромные желтые глаза. Полуволк размером почти с саму девушку сел напротив нее и мирно ждал, когда Эванс закончит поглаживания по лоснящейся и жесткой шерсти, а затем положил морду ей на плечо, словно признав в ней члена своей стаи. – С чего бы? – яростно взвизгнула Кира, перекинула собранные в хвост волосы за плечо и расправила плечи, приготовившись обороняться от нападок обнаглевшей девчонки, заявлявшей свои права на чужих собак. – Ты не Ашер, ты здесь не хозяйка! – Ван Смут не преминула напомнить Эванс о ее месте, а точнее о его отсутствии, но подходить ближе к слывшей больной на всю голову, все же опасалась. Мудрое решение, псы же им пренебрегли. Кира, заперев дверь, сделала пару шагов к выходу и ждала, пока Эванс унесет отсюда свою тощую задницу. Женщина на всякий случай вынула Глок из-за пояса юбки, снимая его с предохранителя. – И снова в самую точку, мисс Ван Смут, – согласилась Эванс, обнимая Шерри и потираясь лицом о его морду. – Я здесь не хозяйка, – нехотя оторвавшись от волкособа, девушка размяла шею, посмотрела в желтые глаза перед собой, но разговаривала с Кирой, даже не повернувшись. – Горничная, если только, – уточнила она голосом бесцветным, словно пепел. Снова погладив Шерри по голове, Эванс опять позволила ему положить голову к себе на плечо и потереться мордой ей об ухо. – Мне все же следует их забрать, – с неким сожалением рассуждала девушка, почесывая довольного Шерри. – Дон не сможет о них достойно позаботиться, – говорила она будто бы в пустоту, обнимая волкособа. – Дон? Что? – озлобилась Кира, сильнее сжимая рукоять Глока. – Больная девка! Надо было упечь тебя в Санспринг вместе с твоей двинутой мамашей! – Ван Смут, подпитываемая уверенностью от ствола в руке, зашагала в сторону Эванс. Джули звонко и пронзительно тявкнула на женщину и подбежала к ней, ткнувшись носом в ногу Кире. Отталкивая суку от ноги, Ван Смут набрала пропитанного вонью и металлической пылью воздуха в легкие, но Эванс ее опередила: – Шшшш, – приложила она палец к губам. – Слышишь? – и тихо спросила Киру, прислушиваясь к тишине, царившей на безлюдных улицах. Кира последовала ее совету и прислушалась. Ничего. Только корабельные гудки, доносившиеся с Причала Металлистов, и шорохи разносимых сквозняком газет и листовок. – Ты в край ебанутая, – грязно выругалась Кира, окончательно потеряв терпение. – Шерри, ко мне, иди сюда, – скомандовала она и хлопнула себя по ноге. – Ко мне мальчик, – Ван Смут все подзывала, а Шерри не спешил отвечать на ее зов. Волкособ не двигался с места. Переминался с лапы на лапу, но не решался войти в переулок, а Джули настороженно оглядывалась и навострила уши, попятившись от Киры. – Ко мне я сказала! – грозно приказала Ван Смут. – Они не пойдут, – Эванс поднялась на ноги и опять размяла затекшую шею. От этого простого жеста Кира вздрогнула и сморгнула наваждение, возникшее перед глазами. Все было, будто много лет назад: застывший в тумане силуэт в черном пиджаке, блестевший ствол за поясом, руки в кожаных перчатках и решительный взгляд серых глаз. Вот только перед ней был не Ашер. Не тот, кто вел за собой и уводил прямо в пекло, подобно Икару взлетая к самому Солнцу. Перед Кирой стояла хрупкая девушка, гладившая пса между ушей, а тот только настороженно поглядывал в темноту. – Он их слышит, Кира, они уже идут, – безжизненно отвечала Эванс, в ее голосе которой пустота и холодный ветер, сквозивший со всех сторон. Кира прислушалась, но ответами ей были лишь звенящая в ушах тишина, поскуливание Джули и низкое рычание Шерри. – Больная сука, – сплюнула Ван Смут. – Ко мне, Шерри, – приказала она, почуяв неладное, и навела Глок на Эванс, но не могла прицелиться из-за закрывавшего мишень Шерри. – Не трать патроны, Ван Смут, – ответила ей Эванс слишком спокойно для человека, на которого наводили ствол заряженного пистолета. – Они тебе еще пригодятся, когда за тобой придут, – девушка отрицательно покачала головой и добавила: – Оставь один для себя. Меньше, чем пара десятков ярдов разделяли их, но Эванс не дрогнула под наведенным на нее прицелом. Застыла черным силуэтом в тумане, поправляя сползавший с плеч мужской пиджак. И Кира уже не знала чего ей ожидать. Паника медленно подступала, пока туман таял в воздухе, и мир становился четче, но никак не ярче из-за окружавшего их монохромного городского пейзажа. – Ты совсем поехала, Эванс, – Кира, смирившись с сумасшествием сестры Ашера, только качала головой. – Сидеть, – крадучись подойдя, она протянула руку и схватила Джули, ринувшуюся прочь из переулка, за ошейник. Хаска покорно выполнила команду и села возле Ван Смут. Кто бы сомневался. Псы одомашнены и приручены. Они до конца верны своим хозяевам. Даже, когда те их не заслуживают, псы остаются подле них. Ластятся к кормящей руке, ждут внимания и любви, хоть порой эта рука бьет сильнее голода. Другое дело полуволк, недоверчиво втягивающий носом воздух и прислушивающийся к каждому шороху, как Шерри, сидевший возле ног Эванс и подозрительно вглядывавшийся в темноту за спиной Ван Смут.