Приведя мушкет в боевое положение, Ларссон, расправив плечи и не без сноровки из своего прошлого, медленно, осторожно, держа под прицелом каждый угол и не оставляя слепых зон, двинулся вперед, разрезая темноту гладким и отполированным стволом мушкета. Позвякивания становились громче, на кухне был зажжен светильник прямо над плитой и испускал неяркий и мягкий свет. «Спасибо» вторгнувшемуся человеку за выбор освещения. Тусклое свечение ничуть не резало глаз мужчины, долгое время пробывшего в темноте, и не мешало Грегори оценить обстановку даже севшим за годы прожитой жизни зрением. Дверь в кухню была приоткрыта, и сомнений, что источник звуков находился именно там, у Грегори не осталось. Поставив «911» на быстрый набор, Ларссон засунул телефон в карман брюк и беззвучно двинулся вперед, входя на, казалось бы, совершенно пустую кухню. Первое, что он почувствовал, это жуткая вонь, сшибающая с ног не хуже хука, прилетавшего в лицо во времена былой молодости. От мерзкого запаха глаза под линзами очков моментально заслезились и зачесались, но Ларссон только сильнее сжал в руке мушкет, и, задержав дыхание, направлял его из стороны в сторону совершенной пустой на первый взгляд кухни. Звяк-стук, звяк-стук. Громко, отчетливо, неравномерно доносилось со стороны раковины, а запах, заполнивший кухню, был уже просто невыносимым. Пахло смесью гниющего мяса, паленой пластмассы, застарелого запаха плесени, тухлых яиц и еще бог знает чего, к чему примешивался запах мокрой псины. Тошнота подступила к горлу вместе с ужасом, когда стук и позвякивание сменилось шарканьем металла, который протащили по мрамору, а затем глухим ударом о дерево. Источник удушливой вони и стука точно скрывался за рабочей поверхностью разделочного стола посреди кухни где-то в районе раковины и плиты, но все еще никак себя не проявлял, кроме как отравлял воздух помещения. Когда после прихода Грегори в кухню звуки не прекратились, он сразу же поставил на вредителей, забравшихся в дом, не слишком смышленых, чтобы сбежать при появлении человека. Возможно, крыса или енот, вот только енотов в их краях сто лет уже не водилось, а крысы вряд ли умели пользоваться выключателем. Медленно и плавно Ларссон двинулся вдоль стены, обходя разделочный стол и направляя дуло мушкета на предполагаемое местонахождение источника звука и вони. Быстро и резко выскочив из-за стола, он вскинул мушкет и на мгновение замер, одновременно онемев, опешив, ужаснувшись и выдохнув с облегчением. – Ооо, а я уж думал, что никто не придет! – Адам сидел прямо на полу, прислонившись спиной к кухонным шкафам, и отсалютовал отцу открытой бутылкой джина, к которой прикладывался прямо из горла. – Матерь Божья, – только и смог выдохнуть Грегори, опустив мушкет и поправив очки. – Адам? – вопрос так и не был озвучен, но интонации Ларссона говорили сами за себя. – Чтооо? Мне уже есть двадцать один, если ты забыл, – Адам потряс бутылкой в воздухе и опять отпил из нее. – Нет необходимости так далеко прятать алкоголь, пап, – недовольно фыркнул старший сын, занюхав джин рукавом вонявшей и измазанной чем-то куртки, запах от которой сшибал не хуже почти приконченной бутылки того самого джина. – Ох, нет, об этом я как раз таки помню, – качая головой, Грегори осматривал картину, представшую его глазам, которую, как выяснилось, не был в состоянии до конца осмыслить. На полу кухни сидел его первенец и благополучно напивался, так и не сняв с себя одежду, в которой ушел на прогулку. На ботинках налипла грязь и остатки мусора. Джинсы были полностью измазаны в непонятных и сомнительных пятнах, на куртку Ларссон предпочел вообще не смотреть, едва представив, что Адам сейчас ее нюхал и подносил к лицу. «Сжечь. Определенно», – сразу же решил судьбу сегодняшнего гардероба Адама отец. Но проблема состояла не столь во внешнем виде сына и состоянии, в котором тот пребывал, а в самой обстановке. На полу слева от уже нетрезвой гордости семейства стояло серебряное блюдо с запеченной телячьей вырезкой по-французски и овощами, заботливо приготовленными Софией накануне вечером по просьбе мужа. Вырезки осталось немного, учитывая, что сейчас в нее вгрызалась зубами и нещадно жрала огромная некогда белая хаска. – Спасибо за ужин! – заметив недоуменный взгляд отца, поблагодарил его Адам и, взяв с пола вилку, наткнул на нее кусок, лежавший на краю блюда. – Телятина превосходна, – жуя, приговаривал аристократ даже не в третьем поколении. – Извини, тебе не осталось, у нас сегодня ужин на двоих, – и нервно хихикнув, Ларссон дожевал телятину и опять приложился к бутылке, а затем блаженно прикрыл глаза. Грегори присел на корточки, опираясь на мушкет, как трость, и рассматривал пса, терзавшего элитный деликатес на посуде из фамильного серебряного сервиза. Псина возила пондос мордой по полу, и серебро неприятно шаркало и подпрыгивало, постукивая о мрамор: звяк-стук, звяк-стук, а затем опять шарканье и тишина. Мужчина осмотрел собаку, которая не обратила на него совершенно никого внимания. Лишь воровато огляделась, когда Грегори приблизился, но поняв, что еду никто не отбирает, опять принялась мять нежную телятину зубами. – Ты не сказал, что у нас будут гости, – пристально следя за собакой, Грегори, кажется, разбудил недовольным голосом задремавшего на полу сына. – Ммм, прости, как грубо, – Адам очнулся от дремоты и потер глаза. – Отец, познакомься, это Джулия, теперь она будет жить с нами, – погладив животное по холке, Адам запустил пальцы в ее опаленный и местами окровавленный мех, проводя по бокам животного с некогда белоснежной шерстью. – Джулия хорошая девочка, верно? – спросил Адам у псины, что, как ни странно, не ответила, и потрепал ее по голове между ушами. – Я, конечно, надеялся, что ты когда-нибудь приведешь домой женщину, сынок, но я не ожидал, что она будет… – Грегори поднялся на ноги и, не продолжая фразу, указал рукой на хаску. – Без права голоса на выборах? – Адам вскинул бровь, с подозрением посмотрев на отца. – Блондинкой, – учтиво подобрал слова Ларссон старший. – Ммм, это любовь с первого взгляда, – мечтательно протянул Адам, прижимаясь плечом к собаке. – Когда наши глаза встретились… – сын прикрыл веки и запил невысказанные слова джином. Грегори был очень благодарен, что Адам не стал рассказывать подробности из их с Джулией встречи. – Могу себе представить, – немного сухо и с осуждение ответил Грегори, чем соврал сыну. Нет, не мог он себе такого представить. Ни в страшном сне, ни в сатирической миниатюре, но уж лучше Адам и собака, чем ожидания и вглядывания в темноту. Грегори, не выдержав вони ни секундой дольше, включил на полную мощность вытяжку и положил мушкет на разделочный стол. В возникшей паузе Адам, кажется, опять задремал, и на этот раз Грегори не стал его будить. В конце концов, он же хотел пса – так вот он. Теперь Грегори начал вспоминать, что своих желаний все же стоит опасаться. Вытащив из кухонного шкафа огромную миску, Грегори налил в нее бутилированной воды и поставил рядом с собакой. Хаска бросила кусок телятины прямо из пасти и принялась лакать воду так, будто вовек ее не видела, и не остановилась, пока не лизнула дно пустой миски. Грегори незамедлительно подлил собаке еще, выливая остатки воды из бутылки. – На фотографиях с места гибели Ван Смут рядом с телом лежал поводок, – очнувшись от дремы, пояснил Адам и погладил измученной животное по длинной опаленной шерсти. – Поводок был, а ошейника нет, – продолжил он с грустью в голосе и все гладил и гладил псину, даже не замечавшую на себе чужих прикосновений. – Она осталась совсем одна, пап, я не мог ее там бросить, – Адам словно извинялся, что привел в дом животное, вот только злости на него отец не держал. София, правда, будет в шоке, но, черт возьми, Грегори же хотел пса, и вот он. Невольно вспомнилось, что он еще хотел и внуков, и младший отпрыск таки его осчастливил, хоть и сильно при этом озадачил. Грегори в очередной раз подумал, что своих желаний все же стоит опасаться сильнее, чем он думал. Он хотел пса – Адам привел в дом полуживую хаску, хотел внука – Лиам привел в дом Эванс. Грегори бы предпочел в первом случае – ретривера, а во втором – девушку из достойной семьи, но паскуда судьба не скупилась на подарки и каждый раз играла с Грегори злую шутку. Как ни крути, счет никому не предъявишь. Раз загадал желание под Рождество, теперь, что называется, получите и распишитесь, и даже если вы не то заказывали, это совершенно никого не волнует, поскольку счет уже оплачен. – Все же это чистопородный хаски, – успокоил Грегори Адама и попутно себя, представив, как утром будет представлять это жене. Каламбур, как и выражение лица Софии наутро, был весьма неоднозначен. – Хоть и нашел ты ее на помойке, – Грегори приблизился к собаке и отшатнулся, а вонь от животного сомнений в месте встречи не оставляла. – Совсем одна, – Адам его не слышал. – Никто не пришел, пап, понимаешь, никто, – сын поднял на него глаза, предательски заблестевшие в свете лампы над плитой, и Грегори понял, что слова относились совсем не к псине. Понял и смолчал. Что можно сказать человеку, чье мировосприятие разбивается вдребезги при столкновении с реальностью? Грегори сам прошел через это путем из ошибок и ошибок и с Адамом, и с Лиамом. За свою жизнь, он наделал их много. Больше, чем мог себе простить, и замызганный пес с помойки лишь их далекий отголосок. Только спустя несколько десятков прожитых лет Грегори начал понимать, что условностями можно и пренебречь, ведь жизнь, к сожалению, всего одна, и деньги не согреют тебя ночью. Их наличие, без малейшего сомнения, предпочтительнее, но, к сожалению, не все за деньги можно купить. Адам же, казалось, въезжал в наезженную Грегори колею, причем сознательно, и сворачивать из нее не собирался, лишь сильнее жал на газ, особенно на крутых поворотах. – Она сильная, намного сильнее, чем мы думали, – Грегори говорил о собаке не больше, чем сейчас говорил о ней сам Адам, и снова подлил в миску воды, пряча от сына опечаленный и стыдливый взгляд. – Наша человечность определяется нашей верой, нашими страхами, нашей болью, – Грегори погладил собаку по холке, когда животное, наконец, напилось и подняло морду от миски. – Именно это и делает нас людьми, Адам, – и опять контекст слов отца был далек от животного, пусть и обладавшего примитивным разумом. – Ты учил меня, что нельзя недооценивать людей, а я… – сокрушался Адам, разводя руками, и задел дном стеклянной бутылки пол. – Хотел все контролировать… – ненадолго потерял он нить рассуждения и заполнил паузу большим глотком джина. – Когда я все держал под контролем, то знал, что делаю, видел, что происходит с людьми, когда они переходят грань, видел, как они ломаются, – Адам закрыл глаза, сглатывая стоявший в горле ком и прогоняя день смерти Томпсона из воспоминаний. – Я сам толкал их в бездну, всех их… её… – он с силой ударил затылком о вздрогнувшие дверцы шкафов. – Сам, – повторил он удар, будто наказывая себя этим. – Ты хочешь невозможного, Адам, – немного смягчившись, слушая сына, Грегори сел напротив него, вытянув ноги, и вынул из ослабевших рук Адама бутылку. – Ты хочешь видеть в смерти человечность, – взболтнув содержимое, Грегори отпил совсем немного, только для дезинфекции пространства вокруг себя выдыхаемым воздухом. – Но порой смерть – это просто смерть, порой это избавление от мук, а порой – логичное окончание жизни, – закончил он и вернул бутылку сыну, который по ней уже заскучал. Пусть уж тот топит свое горе в вине, чем в чувстве вины. Каламбур был очень удачный, если бы не самое неудачное стечение обстоятельств, благодаря которому он возник. – Я не верил ей, я не верил Ашеру, – Адаму показалось, что этот список он может продолжать бесконечно, но на имени Кельта он остановился и словно вычеркнул его оттуда навсегда. Грегори только сглотнул горечь джина и привкус пепла. Предупредить Адама он был обязан, но мучить и без того измотанного сына предсмертным посланием его друга, Грегори не станет. То, о чем Адам не знает, его не беспокоит. Так ведь это работает, верно, Грег? И Ларссон промолчал. Опять. Снова. Если Ашер умер, этого уже не исправишь, а Адаму нужна надежда для его человечности, которой и так Гектор наплакал. Еще шаг и Адам сорвется в ту самую бездну, о которой так поэтично распевает под распитием уже немалой дозы алкоголя. – Хочешь сказать, что моя паранойя оправдана? – с неким смирением принял Адам.