– Ни разу не ошиблась с дозой, – Эванс оспорил его слова и сощурился, присматриваясь. – У всех бывает первый раз, – Лориан пожал плечами, отвернувшись к окну. – Ни разу с двенадцати лет, – Ашер недобро взглянул на молодого человека, что-то подозревая. – Когда ты заснул, Чикаго? – насторожился он. – Джентльмены не обсуждают своих побед, сэр, – Рей пристыдил его за неуместное любопытство и уже прикидывал, в какой канаве брат Мии выбросит его тело. – Чикаго? – не отставал Эванс, в чем не было ничего удивленного, ведь упрямство было семейной чертой Эвансов. – Нет, не стоит, – Рей ушел от ответа. – Сегодня можно только в гостиницу, – уточнил Лориан, и озлобленный Эванс расплылся в улыбке. «Мортидо. Определенно», – подумал он, что чудом избежал смерти от рук Ашера Эванса второй раз за ночь. «Это ли не судьба», – заключил Фрей, прикидывая, как долго сможет ее испытывать. Невеста полоза «До завтра», – мерещилось девушке во сне, когда тепло рядом с ней окончательно развеялось в воздухе вместе с остатками беспокойного сна. Пробуждение оказалось быстрым и резким от укола холода, навеянного неожиданным снегопадам за окном. Глаза распахнулись, чтобы затем так же резко захлопнуть от беспокойства тяжелые веки, избегая попадания в поле зрения каких-либо новых для обстановки объектов. Просматривая калейдоскоп воспоминаний прошлой ночи под веками, она поняла, что визуальный ряд был на удивление скучным, чего сказать от тактильных ощущениях, диапазон которых был для нее неописуем. За гранью, вот так было бы правильнее всего. Не поворачиваясь и не поднимая головы от подушки, девушка вытянула руку, прощупывая противоположную сторону кровати, и выдохнула с облегчением и разочарованием. Не отыскав рядом с собой другого человеческого тела, Миа так и не нарушила проклятого правила «руки прочь», пока искала его на ощупь. Девушка высунула нос из-под одеяла, в которое оказалась завернута с головы до ног. Выпутавшись из кокона на смятой постели, Эванс села, пристально осматриваясь. Мда, она определенно осталась в одиночестве и оценивала пустую часть кровати растерянным взглядом. Чего она ожидала? Что утром рядом с ней, как ни в чем не бывало, будет сопеть гроза всех грешников города, пока она на кухне варит ему кофе? Будет ли он ее кофе ей доподлинно неизвестно, значит, эту мысль сразу стоит исключить. Или она ждала, что он поставит в стакан на раковине в ванной еще одну зубную щетку рядом с ее – одной-одинёшенькой? Произошедшее ночью ничего не значит ни для кого из них и ничего, по сути, не меняет между ними. По крайней мере, для нее точно, а для него… Она ещё раз пробежала взглядом по пустовавшей части кровати, по подушке, хранившей отпечаток его головы, по смятым простыням.… Да, это ничего не значит и для него. Определенно ничего. Большое и раздражающее, но такое приятное ничего. Слишком значимое незначимое для них обоих. И все же ее гложило чувство неправильности. Не от того, что он просто ушел поутру. Это скорее было самым правильным из произошедшего за последние сутки. Смущало другое. Ее неимоверно удивлял факт, что он так легко откликнулся на ее просьбу остаться, а затем остановиться, когда она так же неожиданно попросила. По ее опыту, столь точное выполнение просьб больше напоминало элементарную попытку манипулировать сознанием. Хотел бы уйти – ушел бы, доказав ее беспомощность против его силы. Хотел бы зайти дальше – все бы очень быстро перешло к основному действию, несмотря на ее едва слышимую просьбу остановиться. Кто в здравом уме будет останавливаться, когда уже дошёл до цели? Никто. Она это отлично знала на своем примере. Лориан, правда, выбивался из общего ряда поведения знакомых ей мужчин, но тот скорее и не слишком-то ее хотел, ведь более привлекательных и сговорчивых вариантов было хоть пруд пруди. Забавная подружка Лиама для самовлюбленного богача была лишь «очередной» в списке его побед, что Лориан и доказывал, пытаясь самоутвердиться за ее счет при каждой встрече. Такое поведение ей было отлично знакомо. С ним она сталкивалась с завидным постоянством. Да и действие снотворного сказалось на приоритетах Фрея, выбравшего спокойный сон вместо несговорчивой особы. Здесь она его полностью поддерживала. Выбирая между собой и сном, она бы на месте Лориана тоже выбрала бы второе. Других объяснений погрешности, созданной поведением Лориана, у нее не нашлось, ведь ни один нормальный мужчина не воспримет экстренные торможения всерьез. Скорее подумает, что «цыпа» набивает себе цену, и элементарно не примет ломания во внимание, если, конечно, не преследует иные цели. Манипуляции. Они окружали ее везде и всюду. Вся ее жизнь насквозь была пропитана попытками манипулировать кем-то и распознаванием чужих попыток манипулировать ей самой. Плоскости их общения с боссом давно уже перешли от кладбищенских «пижамных вечеринок» на серое поле, где непонятно, кто и кем пытался манипулировать больше. Выходило у обоих весьма неплохо, пока он не прокололся, опять залезая в ее нездоровую голову. Ночью все кошки серы, и мыши им под стать, чем он и воспользовался. Фейерверк эмоций, захвативший ее ночью и ослепивший яркими вспышками, поутру рассыпался холодным и горьким пеплом, сталкиваясь с реальностью. Вчера ночью ему нужна была не Миа Эванс. Он приходил по душу Костлявой, выискивая ее слабые места, и, черт возьми, нашел! Ей виделось весьма сомнительным, что качок в дорогом костюме настолько тонкий знаток человеческих душ, что смог распознать ее страх, как единственную настоящий эмоцию, на которую она способна, но прокол есть прокол. И либо глупый кролик ни черта не тупица в костюме от Armani и обладает обширными знаниями психологии, которые умело применяет на практике, либо она просто не в его вкусе. От последнего девушке почему-то стало немного обидно, что случалось с ней редко. Таблетки все же делали свое дело, и Эванс постепенно начинала воспринимать реальность реальностью, а не чисто заложенным в сущности функционалом. Да, ей было обидно, когда босс критикует ее работу, да, стискивала зубы, когда лучшим из лучших признавали не ее, но вот о таком параметре как внешняя привлекательность Эванс никогда не переживала, ибо это, что называется, не ее функционал. По крайней мере, так она себя ассоциировала ровно до тех пор, пока не поняла, что ею пытаются манипулировать, и что самое обидное, не испытывают при этом особого удовольствия от процесса. В пору было обидеться на Адама, но раньше тот делал все настолько топорно, очевидно и неаккуратно, что ругать его за неумелые попытки установить над ней тотальный контроль, все равно, что ругать ребенка, который просит повесить на холодильник его картинки из макарон, кажущиеся ему произведением искусства. Раньше с тормозом боссом ей было все настолько очевидно, что даже не заслуживало внимания в должной степени. Пусть уж лучше мистер Я Все Сам успокоит свое эго и заткнется, чем психует и бесится, путая все карты. Зачем Адаму беспокоится, о чем он не знает, и беспокоить тем самым всех остальных? Так ведь это работает, верно, Миа? Сейчас же эскалация набирала обороты, и ситуации виделась ей иной. Осторожно прощупав почву и подпустив его намного ближе, чем следовало, она, как глупая девчонка, надеялась, что это все же не просто манипуляция, а нечто большее, отчего ругала себя сейчас. Вот только прокол, есть прокол, и прокололась уже она сама. Легче от осознания проблемы ей не стало, а обида скреблась в наглухо заваренную дверь эмоциональных переживаний. «Тоже мне, герой любовник, мать его», – раздраженно подумала девушка, спуская босые ноги на пол. «Не хочешь петь, не мучай горло!» – громко топая от злости, она накинула на себя черную майку, валявшуюся в углу комнаты, и с особым остервенением начала стаскивать с кровати постельное белье, пропитавшееся знакомым запахом, доводившим ее до тошноты. Обещала не молчать – выполнит, хоть внутреннее Я и выло на Луну, поведя носом и подталкивая ее нарушить данное слово. Нет, врать это не про нее. Про него – возможно, но она точно не станет этого делать. В семейных ценностях Эвансов честь всегда стояла во главе угла. Во избежание искушения порыскать по темным уголкам невидимых следов, Эванс запихивала простыни в пластиковый пакет, напоминая себе прокипятить стакан, из которого пила после… Чертов стыд, что же она вчера натворила? «Хотя он вроде бы не жаловался», – попыталась припомнить она. И еще один пенни полетел в копилку сборов фактов о манипуляциях, оставляя банку эмоционального контекста с одной-единственной монеткой «ночью все мышки серы». – Мышка, ты тут? – в осторожно приоткрывшуюся дверь сунулся нос любопытного друга. – Да, – грубо бросила она, наглухо завязывая пластик в узел. – Одна? – спросил он даже без издевки. – Да! – крикнула она еще грубее. – Можно я войду? – дверь открылась шире, но Ларссон так и не переступал порог. – Когда это ты спрашивал? – Эванс удивленно уставилась на дверь. – Моя физиономия мне еще дорога, – Лиам все еще говорил из-за двери. – Да входи ты уже, – от злости Эванс бросила пакетом с постельным бельем в сторону двери и уселась на пол, опираясь спиной о бортик кровати. – Я вчера помешал, прости, – крадучись прошагал в комнату Лиам в компании извечных спутников перепоя: припухшего лица и стойкого перегара. – Забей, – Эванс откинула голову на голый матрац и прикрыла глаза. – Как все прошло? – тихо поинтересовался Лиам с несвойственной ему деликатностью и уселся рядом, вытяну вперед собой длинные ноги, занимавшие половину пространства до стены. – И опять же, когда это ты спрашивал? – Эванс подняла голову с кровати и потянулась к прикроватной тумбочке, вытащила из верхнего ящика аспирин и бросила его другу. – Надо же когда-то начинать, – Ли высыпал себе в ладонь несколько таблеток и взял с тумбы стакан с водой, чтобы их запить. – Не пей оттуда, – Эванс опять откинула голову на матрац и закрыла глаза, ожидая колких шуточек друга по поводу жидкостей в стакане и способа их попадания туда. Зря она его предупредила. «Пусть бы попил, а вот потом можно было бы сказать, чьи молекулы ДНК там плавают», – поздно сообразила девушка. – Понял, – кивнул Ли, и на удивление Эванс никаких сальных шуток не последовало, а молодой человек молча вернул стакан на тумбу, глотая пересохшим горлом аспирин. – Зато теперь Адам не будет ругать твои отчеты, – совсем не к месту добавил он. Эванс слушала его, не открывая глаз, полностью сосредоточившись на своем раздражении. – Их нельзя ругать, они идеальны, – будничным тоном ответила девушка. – Я к тому, что ты неглубоко берешь, – поддел ее Лиам и просто не мог иначе. Сделав вброс, Ларссон на автомате напряг пресс и закрыл рукой больную голову, едва успев спрятаться от несильных, но достаточно точных оплеух подруги. – Дебил, – обиженно фыркнула Эванс, перестав его колотить. В ее проколе вины Лиама не было, так и не ему Мие выставлять по этому поводу счет. – Прости, я просто не мог этого не сказать, ты же понимаешь, – теперь уже обижался Ли, что подруга посмела подумать о нем чересчур хорошо. – Лиам, – строго одернула его Эванс, возвращаясь в исходное положение очень удобное для впадение в экзистенциальный кризис. – Че? – передразнил он ее акцент и был опять готов закрыться от оплеух. – Ехай! – напомнила ему девушка, что через несколько часов у него важная встреча в офисе, и у нее, кстати, тоже. Пора было собираться на работу. Может там ей станет легче, и она забудется, окунувшись в свою вторую жизнь офисного клерка, обычного административного работника, серой лабораторной мыши, такой же серой, как и сегодняшней ночью. – Мышка, вы с ним… – у него хватило такта захлопнуть варежку и не продолжать. – Стакан видишь? – у нее хватило умения избежать прямого ответа. – Который наполовину полон и наполовину пуст? – Ларссон перебирал в уме возможные рассуждения подруги и прикидывал, куда она поведет его страдавшую от похмелья логику. – Там только вода, как на планете Миллер, – бросила она рассуждения через кротовью нору, и у Лиама заломило в затылке от резкого перемещения мысли в иную вселенную. – Эм? – растерялся молодой человек, ни на дюйм не приблизившись к ответу. – Так далеко мы еще не заходили, Ли! – немного раздосадовалась Эванс, что ее очень тонкая сатира пролетела мимо невыспашегося друга. – А, понял, – Лиам еще плохо соображал, и вначале подтвердил, что понял, а потом уже и, в правду, понял. – Это из-за… – в силу деликатности обстоятельств предположений озвучить он тоже не смог. В отличие от Мии, Ларссон не умел с такой легкостью обходить острые углы. По крайней мере, в его семейных ценностях уважение к чувствам других людей точно не входило. – Именно, сообразительный, ты мой. Вот тебе конфетка, – Эванс, наконец, оторвала голову от кровати и снова взяла аспирин с тумбочки, чтобы бросить им в Ларссона, да посильнее, и пузырек отскочил от белобрысой головы, упав на пол. – Может, попробуешь еще раз? – его стандартный ответ в случаях рассказа об ее неудачах в попытках выстроить с кем-то нормальные человеческие взаимоотношения. – Я один раз попробовала. Мне не понравилось, – усмехнулась Эванс, и Лиам засмеялся вместе с ней, откинулся на матрац, рассматривая облупившийся потолок. – Поэтому сын у тебя только один? – зная, что ответ положительный, Ларссон не смог не продолжить избитую шутку, отдавая дань традициям общения с подругой. – Дебил, – горько усмехнулась она, треснув его коленом по бедру Лиама, но ни капельки на него не обижаясь. – Есть немного, – в этот раз он не отрицал, а лишь потирал заслуженно ушибленное место. – Ли, – отстраненно спросила Эванс, вглядываясь в трещины в потолке. – Я недостаточно красивая? – от этого вопроса Ларссону показалось, что потолок рухнул на него и придавил. – Что?! – возмутился он самому факту возникновения подобного вопроса. – Ты мать Ника Ларссона, это ли тебе не ответ, а? – Ли слишком резко оторвал голову от матраца, и в ушах зазвенело, но его протеста это не уняло ни капли. – Да кто тебе вообще посмел сказать такое! – негодовал молодой человек, и вдруг понял, кто именно стал причиной сомнений подруги в ее привлекательности. – Я набью ему рожу, – вызвался он, озлобившись, и раздувая ноздри. Очевидно, что заранее провальная попытка не уменьшала намерений Лиама. – Точно набью! – топнул молодой человек ногой в подтверждение своих слов, а Эванс только истерично захохотала. Сложно было сдержаться, представляя, как Лиам пытается выставить брату счет, защищая честь подруги. Это, конечно, определенно была одна из самых бесперспективных затей Ларссона, и одновременно самая милая, какую только помнила Эванс. – Я думала, твоя физиономия тебе дорога, – сквозь смех она посмотрела на насупившегося друга, хмурившего брови и сжимавшего кулаки. Лиам исподлобья смотрел на нее, чем очень напомнил Николаса в минуты детских обид с его недоверчиво-неодобрительным взглядом в сторону матери. Эванс больше по привычке, чем за необходимостью пригладила волосы друга, торчавшие в разные стороны. Ларссон ничуть не сопротивлялся вымещению на себе скопившихся у Эванс материнских чувств и не возражал против постоянных зачесываний волос, поправлений одежды и нередкого «не сутулься». Все же, как ни крути, а они семья, пусть и не совсем обычная. И защищать «свое» от посягательств точно входило в понятие семейных ценностей Ларссонов. – Не дороже моей семьи, – пробубнил он, недовольно сопя, все еще напоминая взъерошенного и потревоженного воробья на холоде. При упоминании кристально-чистой фамильной чести потомков викингов, Эванс отдернула руки от друга, будто боясь уколоться о невидимые штыки, выставленные вокруг неприкосновенных небожителей.