– Уверена, твой отец это оценит, Ли, – холодно ответила Эванс, силясь не наступить на фамильную гордость Ларссонов, но все же почувствовала укол обиды. – Ой, да хер бы с ним, – едко выплюнул Лиам, и опять факт, не поспоришь. Ларссон отмахнулся от своей родословной, будто упоминание его собственной семьи было для него чем-то малоприятным. И судя по выражению его лица, так оно и было. Хотя, возможно, виной кислой мины на его лице была невыносимая головная боль и отравление продуктами распада алкоголя, литрами выпитого накануне. – Ми, – к ней последовало странное обращение, которое Лиам использовал в редких случаях. Точнее, в случаях, когда ему что-то было очень нужно от нее. – Я тут подумал, – обняв Эванс за плечи одной рукой, Ларссон притянул девушку к себе и положил подбородок ей на голову. – Может ну их всех нахер, а? – собственно, весьма заманчивое предложение, и Эванс прислушалась. – Ты драки хочешь избежать или напиться? – уточнила она. – В любом случае, я «за»! – заранее согласилась она. Лично ее устраивал любой вариант, но Эванс не знала, какой именно выбрал друг. – Ни то и ни другое, – лукаво сообщил он, заглядывая в лицо подруги, на котором едва заметно вздернулась бровь. Лиам почувствовал себя необычайно гордым, ведь ему удалось ее удивить. – Я имел в виду кое-что еще, – округлив глаза, будто сообщает нечто очень важное, он опустил свое лицо к ее. – Эвтаназию? – недоверчиво скривилась Эванс, и на этом предположения у нее закончились. – Хм, типа того, – Лиам наклонился еще ближе к ней. – И опять-таки я «за»! – воодушевилась девушка. – Вот и отлично, – радостно улыбнулся он и поцеловал ее. Воспользовавшись шоком девушки, Лиам положил руку ей на лицо, осторожно погладив по щеке. – Ты рехнулся? – оторвав от себя пиявку с перегаром, Эванс прикинула, что он не до конца проспался и все еще находился под действием алкоголя, сподвигшего его на подобное. – А если и так, то что? – племенной кабель выглядел очень уверенным, не отступал и опять настойчиво лез целоваться. – Не смешно! – попробовала оттолкнуть его девушка. – А я и не смеюсь, Ми, – с какой-то неподдельной горечью продолжил Лиам, поймав ее лицо ладонями. И вот теперь она поняла, что друг не шутит, и его перепой накануне отнюдь не случаен. – Ли, ты гей, – напомнила она ревнивому засранцу и взывала к рациональному, затронув немаловажный аспект отношений разнополой пары. – Да похер, – отмахнулся он от своих предпочтений, как от незначительной помехи, и снова требовал ответа на поцелуй в ауре из ацетоновых паров, разъедавших миелиновые клетки в мозгу. – И дебил, – теперь уже точно в этом убедившись, довершила Эванс аргументацию доводов позиции «против». Не отстраняясь от него, она позволяла пересохшим губам прикасаться к ее, таким же сухим и неподвижным. Впервые за долгое время она почувствовала, чего не чувствовала уже очень давно. Жалость. Гнетущая, саднящая, неуемная жалость к напуганному и одинокому мальчишке, запертому в теле взрослого мужчины, который боится остаться один, но при этом делает для этого все возможное. «Перебесится», – подумала Эванс, опять подсознательно ища для него оправдание. Через пару часов инфантильный придурок отойдет от опьянения и сделает вид, что ничего из этого не происходило. Давать ему отпор сейчас только подстегнуло бы его, и Лиам тут же бросился бы самоутрверждаться, доказывая, что он способен на взрослые и взвешенные решения. Проще было подождать, пока желание поиграть в моногамного натурала перегорит, и Лиам сам откажется от этой безумной идеи. – Интеллект передается по матери, – оспорил он и теперь вообще не понимал ее претензий относительно его умственных способностей. – Да и Никки одному скучно, – Ларссон легко перехватил ее за талию и затащил к себе на колени без какого-либо труда для себя. – Ми, подумай, насколько все было бы проще, мы можем быть настоящей семьей, – от серьезности, с которой он это произнес, у Эванс голова потяжелела. – Нет, – коротко и резко ответила она, сбрасывая с плеч груз «того парня», который Лиам старательно пытался на нее повесить и утопить тем самым их обоих в своих проблемах. – У Никки могут быть родители, которые всегда рядом с ним, – звучало заманчиво, если бы автором этой «семейной» постановки не был змей-искуситель, набрасывающий сети из сладостных речей, не стоящих и протухшего яйца. – Нет, – уже не ему, а себе ответила она, не поддаваясь на лживые уговоры инфантильного придурка, который неожиданно решил поиграть в семью. Да и что тут такого? Семья же не настоящая, а понарошку. Это игра в куклы: можно взять Эванс и Ника, посадить рядом, а когда надоест – задвинуть в дальний ящик шкафа, или, вообще, спрятать на чердак с глаз долой. Какое Лиаму дело до их чувств, до их переживаний, до них в принципе? Они же тоже ненастоящие, тоже понарошку: «семья», в которой есть сын, «мама» и «папа», а количество переменных в ней явно перевешивает количество констант. – Обещаю, у нас будет настоящая семья, Ми, – шипел ей на ухо зеленоглазый полоз. – Как у нормальных людей, ты, я и Ник, – нашептывал он ей, запуская руку в волосы и прижимая голову девушки к своей. – Черт с ним! Хочешь, и друга твоего возьмем! – собирая по своей шведской инструкции подобие ячейки общества, Ларссон был готов пойти на крайние меры и среди них, если нужно, был готов и подвинуться. – Совсем охренел! – опешив от его слов, Эванс вывернулась из сладких и удушающих пут полоза, свившего вокруг нее кольцо из рук. Со злостью ударив Лиама наотмашь по лицу, поднявшись на ноги, Эванс скрылась за дверью в ванную, захлопнув ее. Оказавшись в тесном пространстве, девушка съехала спиной по двери и села на пол, притягивая колени к лицу. Горячие слезы выступили на веках и грозили вот-вот пролиться по обветренным щекам. Лиам почувствовал во рту тягучий кисло-соленый привкус, и, сглатывая выступившую кровь из разбитой губы, подполз к двери, схватившись за ручку, безуспешно теребя ее. – Ми, милая, открой дверь, давай поговорим, – теперь в его голосе никакой притворной нежности, тон сменился на почти приказной и пугал ее до чертиков. Лиам оказался неожиданно настойчив и упорно дергал на себя дверную ручку, грозя выдернуть из двери, и, что самое страшное, ему это было по силам. – Свали нахрен, Ларссон! Свали, тебе не впервой! – силясь чтобы не разреветься, сдерживалась она, сдавлено и глухо отвечая. – Что ты такое говоришь, не придумывай, малыш, открой дверь, – слова были теплыми и успокаивающими, но ядовитое шипение полоза проедало даже ее гнев и обиду. В тоне Лиама не осталось и намека на мягкость и осторожность. Он настойчиво скребся в облупившееся дерево с рытвинами осыпавшегося лака, и продолжал пускать пыль в глаза, сверкая чешуей на солнце, ослепляя, одурманивая, выдавая желаемое за действительное, подчиняя и ломая волю. Все в лучших семейных традициях Ларссонов, за фамильную честь которых в этом поколении точно уже можно было не переживать. Не сумев уговорить девушку по-хорошему, Лиам продолжил по-своему: – Представь, как же это должно быть здорово, – он сел на пол и мечтательно прикрыл глаза, по шмыганью носом за дверью точно определив ее местоположение. – Неужели ты не хочешь даже попытаться, м? – его тихое и убаюкивающее шипение просочилось сквозь дверную щель вместе с запахом ацетона, давя ей на голову. Вворачивалось сверлом, попутно отравляя разум и убивая логику. Эванс зажмурилась, уткнувшись лбом в колени. От этих слов будто спиртом брызнули на открытую рану, которая засаднила и задрала, заставив мучиться от дикой и душераздирающей боли, свернувшейся где-то в груди. – Пошел вон! – вначале крикнув, а затем, уже осознав смысл своих слов, Эванс засмеялась сквозь слезы, льющиеся по щекам. Так долго она ждала этих слов, а когда услышала, они уже стали не нужны. Дерево двери с облупившимся от времени старым лаком впивалось в спину сквозь ткань черной майки, когда девушка сползала на холодный кафельный пол, и хохотала сквозь слезы, лежа на нем, а Ларссон не унимался: – Не глупи, детка, это же выгодно для всех, – проговорился, поздно спохватившись, и открыл ей истинный умысел. – Выгодно? – Эванс легла спиной прямо на ледяной кафель и расхохоталась еще громче. – Магазин все за доллар! Получи жену и ребенка – два по цене одного! – ее хохот стал напоминать истерический припадок. – Опять ты передергиваешь, – фальшиво оскорбился Ларссон. – Подумай о Нике, – полоз, прижатый вилами реалий к двери в ванную комнату, продолжал изворачиваться и выискивал слабое место, чтобы побольнее ужалить и обездвижить трепыхавшуюся жертву. – Ребенку нужна семья, – по ее молчанию, Лиам понял, что выбрал верный путь, и продолжил давить: – Мы можем быть семье, настоящей, – развернувшись лицом к двери, он тихо и успокаивающе приговаривал в дверную щель. – Ты будешь рядом с сыном, – Ларссон услышал тихое копошение за дверью, которая дрогнула, но не открылась. – А я буду рядом с тобой, – закончил он, сам до конца не понимая, кого сейчас пытался в этом убедить: ее или самого себя. Поднявшись с холодного кафеля, Эванс подползла к двери, тень за которой четко сообщала ей о местоположении человека. Эмоции опять вихрем пронеслись у нее в голове, и с непривычки совладать с ними она смогла не сразу, но все же смогла. Абстрагироваться от контекста, которым так умело оперировал ее с первого взгляда туповатый друг, было лучшим решением. Многим лучше, чем предлагал Лиамель. Быть настоящей семьей – это ли не мечта каждой нормальной женщины? Именно на этом факте и решил сыграть мелкий говнюк, отстаивавшим семейные ценности для собственной выгоды. Убедить общественность, что ты просто распутный мудак, многим лучше, чем слыть беспринципным мажором, невидевшим рамок норм морали современного общества. «Браво, Лиам», – прислонившись лбом к двери и точно отзеркаливая его действия с обратной стороны, Эванс собралась с мыслями и опять закрылась в своем рациональном и прагматичном мирке, где не было цветов, а только полутона. Здесь ей было все очень знакомо. Она будто оказалась дома. Стояла посреди бушующего пламени и не чувствовала жалящего огня, опалявшего веки слезами. Ларссон был прав. Предлагаемый им вариант роскошен. Как она сама до него не додумалась? Ах, да! Она бы его рассмотрела, не будь, ее друг, поправочка, геем. Еще, конечно, конченным дебилом, но с этим она уже десять лет как смирилась. Предъявлять сейчас ему эти претензии глупо, да и как заметил Лиам: интеллект передается по матери. Посылать его сейчас лесом и без карты проигрышный вариант. Мелкий говнюк только усилит напор, а ей нужно было много над чем поразмыслить. Впервые перед ней вставал выбор между благими и истинными, которого она всегда сторонилась, а выбирать придется. И собравшись с мыслями, Эванс выторговывала себе отсрочку, хотя бы для того, чтобы сам Лиам обдумал весь тот бред, который пытался скормить ей и даже, сука, без соуса из отступных при разводе. «Жмот», – саркастично подумала она, возвращаясь в свой привычный мир из цинизма, озлобленности и расчетливости. – Малыш, скажи что-нибудь, ты так долго молчишь, – ласково и натянуто позвал он, прислонившись лбом к двери, точно так же как это делала она с другой стороны. Нутро Лиама трепыхалось и не от похмелья. Он ждал ее ответа. Не часто он прибегал к таким методом манипуляций. Это по большей части были методы его отца и брата, а он же совсем не такой, как эти жлобы и снобы. Он просто милый парень, которого никто никогда не понимал. Он улыбался естественнее Адама, очаровывал с первого вздоха, располагал к себе одним лишь своим присутствием, распахнутыми темно-зелеными глазами, милой улыбкой и честными высказываниями. Окружающие всегда сочувствовали Лиаму и жалели его, что Адам – его пример и первый во всем, отец постоянно давит, мать назойливо опекает. Все и вокруг всегда доверяли ему, думая, что он не такой, как остальные представители его семьи. Верили и жестоко ошибались. Да, он не такой. Он хуже. Он лжет изворотливей и правдоподобней брата, подчиняет своей воле быстрее и надежнее Грегори, располагает к себе, как София. В этом он мать не превзошел, но какие его годы. За пеленой его манипуляций никто ничего не замечал. Настолько они выходили естественными. Никто, кроме нее – той, на которой он сейчас так умело все это применил: ложь, обман, подлог, пустые обещания, втереться в доверие и использовать. Самое страшное, он до последнего надеялся, что Эванс не поверит ему. Пошлет лесом и без карты, увидит весь его блеф, в котором блефа было не так уж и много на этот раз. Лиам надеялся, что его обман раскроется, и боялся этого одновременно. Момент истины настал. Той истины, которой Лиам и сам до конца не хотел знать. – Милая, – позвал он ее через дверь. – Не молчи, пожалуйста, – поторопил он ее, почти умоляя, и сам себя за это возненавидел. Слишком натурально у него все получалось, и самому стало от этого противнее, чем от ужасного похмелья. Она так и не ответила, и Ларссон уже смирился с провалом, налегая лбом на ободранную дверь. До боли, до царапин, до треснувших сводов черепа, лишь бы все это прекратилось, но тишина так отдавалось звоном в ушах и пульсирующей в висках болью. Дверь открылась настолько резко, что он не устоял на коленях и приземлялся ладонями на кафель, перегнувшись через порог ванной. – Я подумаю, – сухо бросила Эванс, когда его голова едва коснулась ее коленей и чуть не сбила девушку с ног. – Серьезно? – сам не веря собственному успеху, Лиам поднял на нее голову и тут же поморщился от спазмов в сосудах, ударивших болью. – Да, – процедила она сквозь зубы, перешагивая через молодого человека, перегородившего проход в комнату. Немного очухавшись от резкого падения Лиам выпрямился, обдумывая ее слова. Решительно не понимая, что он получил: вроде бы неохотное «да» или все еще твердое «нет», он потребовал разъяснений: – Я ведь не шутил, – все еще стоя на коленях, Ларссон сам не верил, что у него опять получилось поиметь кого-то, даже не расчехляясь, как он обычно поступал. – Я в курсе, – злобно прошипела Эванс в ответ откуда-то из недр шкафа. – В курсе? – Лиам ожидал несколько иной реакции. Он – младший наследник огромного состояния, гордость, ну или гордость с небольшой примесью позора, общества, неотразимый красавец с прекрасным генофондом только что сделал девушке предложение. Как в лучших традициях мелодрам, хоть и не по собственной воле, даже встал на колени, а она лишь бросила, что о чем-то там подумает и перешагнула через него. Будто бы было, о чем думать. Фамильная гордость Ларссонов могла бы чувствовать себя уязвленной, если бы не способы, которыми результат был достигнут в лучших семейных традициях. Да, не на того сына поставил Грегори, списав его в расход, стоило Нику появиться на свет. Тупорылый, инфантильный придурок облапошил второго после Адама искусного манипулятора, прогнув ее до самой последней крайности. Амелия Артур Эванс собственной персоной согласилась стать его женой. Опять. Снова. Этот факт Лиам, конечно же, опустил. И в этот раз он сам добился результата без помощи Адама. Ни дула пистолета у виска, ни ножа у горла. Только сила убеждения, и она почти согласилась. Сказала, что подумает, но это же практически «да». «Выкуси, Фрей», – довольно подумал Лиам, закидываясь кислыми таблетками с пола. Ее невысказанное отрицание уже можно считать за согласие. Так ведь это работает, верно, Лиам? – Мышка, – тумблер обаяния можно было переключить, что он и сделал, кряхтя, поднимаясь на ноги. – У тя есть че попить? – и не успел договорить, когда ему в голову прилетела запечатанная бутыль с водой, а за ней злополучный флакон аспирина. Эпилог. Последний полет Икара Очнувшись от недолгого сна, Адам попытался пошевелиться, и каждое малейшее движение отдавало приятной ломотой в мышцах. Ему показалось, что вчера не он упал на землю, а земля упала прямо на него. После не особо удачного приземления на кровать под гусеницы одного маленького танка и его приемов крав-мага Адаму пришлось обколоть простреленную ногу обезболивающими до ее полного онемения, что весьма затрудняло управления любыми транспортными средствами. Кое-как добравшись до Пэлисейдс, Ларссон предвкушал еще парочку малоприятных сюрпризов в виде допроса отца и осуждающего взгляда матери. Звать экономку в половине четвертого утра Адам не стал. Клодии все равно вставать через пару часов и бродить по пустому особняку, так пусть сегодня хоть кто-то нормально выспится. Полностью отойдя от беспокойного сна в разбивку и игнорируя уже привычную жуткую боль, Адам почувствовал голод и попытался вспомнить, когда же он нормально ел в последний раз что-то, кроме воды в душе ванной Эванс. Ковыляя вниз по мраморной лестнице, он прошел в столовую, где его уже ждал завтрак, но посмотрев на тарелку овсянки, желудок предательски сжался от воспоминаний о прошлой ночи. – Тяжелая ночь, Адам, – Грегори не спрашивал, а констатировал факт, развернув лежавшую рядом с его тарелкой утреннею газету. – Тяжелая жизнь, – Адам буквально упал на стул и вытянул перед собой больную ногу. – Мистер Доукс интересовался, когда ты сможешь встретиться с руководством Loreangroup. Руки-то у тебя в полном порядке, – кивком указав под стол на ногу сына, Грегори пододвинул к нему ему кофе, рассматривая Адама поверх очков. – Ешь, – скомандовал он тоном строгого воспитателя, придавив уже взрослого ребенка родительским авторитетом. – Я плотно поужинал, – Адам только уныло ковырял овсянку ложкой, перекатывая комочки от одного края тарелки к другому.