Ларссон, конечно, неплохо поднаторел в перепалках с мисс Не умею Вовремя Заткнуться, но все же был далеко не ассом, чем Ашер тут же воспользовался, добивая: – Я, простите, не железный, – плаксиво прокряхтел Эванс и состроил страдальческую гримасу, приложив чашку с кофе к груди в месте, где у нормальных людей располагалось сердце. Адам опешил и вытаращил глаза после последних слов. Захлопнув раскрытый от подобного поведения рот, он медленно сглотнул: «Пошел ты!», прилипшее к небу, и, сморгнув несколько раз, а затем, ущипнув себя за ногу, убедился, что ему не померещилось. Прямо сейчас Ашер Эванс клеил его самым постыдным и наглым образом, недвусмысленно намекая на свое расположение к нему. В любом другом бы случае, Адам бы вежливо объяснил, что ему лестен подобный интерес, но, увы, он повенчан с работой и с Беатрис, если бы эти слова не звучали от одного из самых заядлых гомофобов, с которыми Ларссон был знаком. Причем, звучали они настолько натурально, что Адам на секунду поверил во влюбленность охамевшего притворщика. – Эванс! – настал черед Адама негодовать от весьма недвусмысленных намеков. Обыграть Эванса и его сестру в словесной перепалке равно, что построить космолет из камней и веток. Представители этого семейства настолько умело оперировали полунамеками, притворялись, обводили вокруг пальца и манипулировали сознанием, что Адаму становилось немного страшно. Не за себя, конечно, за Ника. И если учесть генетические особенности родителей ребенка, это термоядерная бомба замедленного действия. Проще говоря, индивид, в программе которого изначально заложена подсознательная склонность к манипуляции окружающими, желание все контролировать, а если брать во внимание еще и характер его дядюшки – качества настоящего лидера. Адаму хотелось быть очень далеко, когда эта бомба взорвется, либо попытаться выторговать себе иммунитет за годы взросления Николоса. И вот теперь Адам боялся уже за себя. – Ларссон! – в тон ему ответил Эванс, растянувшись в усмешке на плотно сжатых губах, и журнал, брошенный в Адама, вернулся к Эвансу в аналогичном полете с приземлением на физиономию улыбавшегося нахала. – Вот уж не думал, что ты обо мне именно такого мнения, мне вполне хватает желтой прессы для источников подобных слухов, – наигранно оскорбился Адам. – Не волнуйтесь, мистер Тотальный Контроль, лично у меня в твоей ориентации нет никаких сомнений, – отвечал Кельт, уже самовольно залезая в бар и просматривая содержимое, – а счастье было так близко… – и снова мерзкий плаксивый тон и бутылка скотча, прижатая к якобы разбитому сердцу. – Вот уж спасибо огромное, – пробубнил Адам и уткнулся в ящик, сев на край стола спиной к Эвансу. – Тем более, какие могут быть сомнения после этого, – Ашер взял путь от телевизора и опять прибавил звук на нем, когда там уже раздавался голос Хейза. «Дамы и господа! Рад приветствовать Вас на сегодняшнем шоу! Фух, жарко здесь, однако…», – сообщала видеозапись, поставленная в новостной эфир для поднятия и без того взлетевшего до небес рейтинга. – Вот черт, – Адам уронил из рук пакет и закрыл лицо руками в перчатках, отлично понимая, что он увидит на экране, точнее, увидят все, а не только Ашер, и его это совершенно не радовало. – Мда, – Ашер задумчиво смотрел в экран, где уже давно крутили рекламный блок, – об этом ты мне не рассказывал, – с легкой обидой произнес он после долгого молчания. – Как думаешь, она уже это видела, – Адам все сидел, закрыв ладонями лицо, и смотрел сюжет сквозь пальцы. – Кто? Либерсон? Позвони ей, – Эванс с большим интересом наблюдал за ним. – Точно видела, – пробурчал Адам себе под нос, и пошел к шкафу, очень быстро бросая в пакет все, что не должно было попасть на глаза матери. – У меня вопрос технического характера, ты всех так спасаешь? – Эванс уже не мог уследить за Адамом, метавшимся по комнате. – Я имею в виду, тот коп тоже удостоил тебя подобной благодарности? – Он отказался, хотя я очень настаивал, – не глядя, схватив что-то из, Адам вышел из кабинета. – И куда ж ты так торопишься? – Эванс изобразил беспокойство на лице и в голосе. – В больницу, – Адам понимал, что после выходок в оранжерее его ждет огромный такой вагон сальных шуточек. – В какую больницу? – будто не понимая вопроса, уточнил Эванс. Он, конечно же, знал в какую именно, но хотел услышать ответ еще и от самого Ларссона. – В ту, где лежит Мира Либерсон, – без каких-либо эмоций пояснил Адам и направился в коридор. – Ты бы видел, какие у нее глаза, – попытался вывернуться он, но испытующий и одновременно понимающий взгляд Кельта говорил сам за себя. Как бы ни старался Адам, но обмануть человека, видевшего тебя насквозь, не более чем «дохлый» номер, будь ты хоть сто семь пядей во лбу. – Окружной госпиталь, – уточнил Ашер. – Лучше бы тебе выздороветь прямо сейчас, – и теперь его голос звучал со скрытой в нем угрозой и предупреждением. – Договорим, когда вернешься, – в тон ответил Ларссон и сжал пакет, будто собирался его удушить. – Ты хотел сказать, если вернусь, – поправил его Эванс и, недобро сощурившись, посмотрел на Ларссона из-под упавших на лицо посеребренных русых волос. «Если вернусь», – ударяло под дых, но Адам не подал виду. Эванс был прав, и их дороги разошлись в тот момент, когда Чан слил страницы картотеки в сеть, освободив Ларссонам дорогу, и Адам получил, чего так сильно хотел. Хейз и Норзер больше не его головная боль, Ронье больше не проблема, Альберто не станет вставлять палки в колеса. У Ашера же иные цели, к которым Адам не имеет абсолютно никакого отношения. Избавляться от киллера мадам сейчас уже не имело для Адама никакого смысла, и помогать Эвансу он в этом не собирался. Адам повернулся к Эвансу спиной и, оставив вопрос о возвращение Кельта без комментариев, спрятал черный пакет, почти полностью заполненный пузырьками с надписью «Lithium», куда подальше, на ходу придумывая себе формальный повод для визита к доктору, что было не так-то сложно в его нынешнем состоянии. Побочный эффект «Работаю с дебилами», – уже не разграничивая и не намекая ни на кого конкретно, подумала Эванс. Слушая препирания двух взрослых мужчин, а точнее – нестерилизованных самцов Homo sapiens отвоевывавших свое место в иерархии, девушка быстро собрала все, что смогла найти в пентхаусе из своей категории и сложила в два пакета, которые едва не разодрала, затаскивая их в кладовку. Заперев дверь на замок и несколько раз проверив, что его так просто не открыть, она уже собирала отыскать Лиама и ехать в окружной госпиталь, но включенный на новостном канале телевизор отвлек ее внимание видеозаписью с места преступления. «Фух, жарко здесь, однако…», – донеслось ей в спину с экрана. Театр искусного кукловода, использовавшего живых людей в качестве реквизита, послал запись своего выступления в СМИ. Это была не просто запись, запечатлевшая представление и эксцентричного лицедея в качестве конферансье. Это была запись чудесного спасения ее подруги, детали которого Лиам и Уэст свели к минимуму, ограничивать только общим состоянием Миры. «Жива, здорова, руки-ноги целы», – плевался в трубку Уэст. Но теперь на экране телевизора перед Эванс все предстало в цветах и красках: бушующий всеми возможными оттенками субтропический лес, девушка с размазанной от слез косметикой и кляпом во рту в центре всего представления стояла внутри вот-вот готового сомкнуть свои зубья капкана на Гризли. Эванс не могла удержать в груди сердце, отстукивавшее от ужаса чечетку. В кадре появился отключившийся Джейсон, звавший его Уэст, и когда уже их проигрыш был очевиден, крыша оранжереи рухнула вниз, а низкий голос бросил короткое: «Держись!». Адам, а это, без сомнения, был он, хоть и все еще под личной Кельта, спрыгнул в проломленную крышу, выдернул Миру из захлопнувшегося капкана и, отпрыгнув подальше, приземлился с ней на руках прямо перед камерой, закрепленной возле проектора. Эванс облегченно выдохнула. Она даже не заметила, что все это время задерживала дыхание, чем вызвала головокружение. «Кельт» держал Либерсон на руках и осторожно поставил на ноги, а она повисла на его шее, обнимая, словно боялась отпустить. Мира казалась такой маленькой по сравнению с массивной фигурой высокого мужчины. Рука в тяжелой перчатке потянулась к лицу девушки с распахнутыми глазами и потянула кляп изо рта. Убрав помеху для общения, обладатель низкого голоса все же спросил: «Ты в порядке?», и Либерсон вздрогнула от неожиданности, но продолжала смотреть на спасителя во все глаза, беззвучно открывая и закрывая рот, словно рыба, выброшенная волной на берег. – Оху… – Мира никогда не стеснялась в выражениях и громкое «пиип» успело скрыть часть слова, – ты, че, Кельт? Настал черед Ларссона удивиться вопросу, что было очень заметно по раздувшимся ноздрям. Никто другой бы этого не увидел, но только не Эванс, достаточно подробно знакомой с мимикой босса. Как всегда, глубоко втянув воздух носом и сдерживая раздражение, Адам собирался что-то ответить девушке, но на его счастье он был не так хорошо знаком с Мирой Либерсон, как Эванс. Он и рта не успел раскрыть, а самая любвеобильная из всех знакомых Амелии впилась в него поцелуем, заставившим опешить Его Высочество Ледяного Принца Нордэма. Сомкнув на шее Адама маленькие ручки, Мира прижималась к нему ближе и продолжала целовать мужчину, вытягивая, казалось, из него весь воздух и прилепившись, как умиравший к кислородному баллону. И все бы ничего, ведь Мира – это Мира, и ее поступок никоим образом не удивил Эванс, но от того, что случилось дальше, ей захотелось провалиться на месте. Руки в черных перчатках сомкнулись на тонкой талии и прижали девушку к массивной черной фигуре вплотную, обнимая в ответ, а наклон головы мужчины абсолютно точно указывал, что поцелуй стал глубже, и только закончившийся в легких Либерсон воздух смог ее остановить и выпустить своего спасителя из объятий. – Ни фига себе, сказал я себе, а меня он так не целовал! – по восклицанию было непонятно: восхищался ли Лиам, или возмущался. – Это и не Ашер, – бросила она. – Ой, фу, гадость-то какая, – скукожился Лиам, поняв, кого на самом деле целовала Либерсон. Оттолкнув друга стоявшего за ее спиной и смотревшего новостной сюжет, Эванс бросилась прочь из кухни, спрятавшись в ближайшей туалетной комнате. От тесного пространства уборной, давившего на голову, и тошноты, подступавшей к горлу, девушка, сгибаясь пополам, упала на колени. Она уже думала, что голова сейчас лопнет от звона в ушах, а её в итоге просто вывернет наизнанку, но пара глубоких вздохов плюс немного концентрации, и тошнота отступила. Эванс зажмурилась, выжимая ладони и лоб в холодный кафель, а перед глазами так и стояла картина, как Мира целует его, и он отвечает, мать его, отвечает! Она зажмурилась так сильно, что почувствовала резь в глазах, а на губах ощущался тот самый вкус пепла – горького серого пепла. Сплюнув мерзкий землистый привкус, Эванс все же разлепила веки, в надежде, что картину смоет потоком воды, исчезнувшей в сливе. Образ, переданный съемкой, постепенно выцветал и гас, как затухавший экран, и только после этого, девушка смогла взять себя в руки. Теперь она точно знала ответ на вопрос: может ли утро, когда ту узнаешь о смерти близких, быть еще более отвратительным. Ответом было: «Да, да и еще раз да, черт возьми!». Еще как могло! Что изменилось за прошедшее время? Они с ним были давно знакомы, да, виделись, но целовались – пересчитать по пальцам. А изменилось в итоге все, точнее, одна деталь, менявшая минус на плюс – ее восприятие. Побочный эффект от приема лекарств был не в мышечной слабости и обезвоживании, он крылся в самой сути лечения. Изменив сознание для восприятия чувств других людей, Эванс изменила и восприятия своих собственных, которые выпали из анабиоза и разгуливали в ее голове, в чем нервный импульс их создал: без штанов, стыда и зазрений совести. Теперь, чтобы привыкнуть к ним и не замечать после долгого отсутствия реакцию на малейшие раздражители, требовались огромные ресурсы, а именно: время и опыт, но ничего из этого в наличие у Эванс не имелось. На помощь приходила только всегда спасавшая ее логика. Ничего же страшного не произошло. Мира просто поцеловала человека, спасшего ей жизнь. Ну и что, что они незнакомы. Она всего лишь поцеловала мужчину, умного, интересного… «Стоп», – остановила себя Эванс, когда поток мыслей понес ее совсем в ненужную сторону. Ни с этой целью она глотала колеса, чтобы раскисать, как кисейная барышня и рдеть от пошлых шуток друга. И смирившись, что смотреть на целующегося босса на данном этапе лечения – предел ее эмоциональных возможностей, Эванс собралась и вышла из туалета. – Ты чего раскисла? – вопрос Лиама прямо в лоб просто сбил ее с ног и едва не заставил опять спрятаться в туалете, обнимая унитаз. От этого засранца ничего не скрыть. Как ни крути, а Лиам знал ее со всех сторон и как облупленную, и даже лучше самой Либерсон. Ту обдурить можно было в два счета, с Принцессой же этот номер не пройдет, хоть расшибись в лепешку. – Ничего, – отмахнулась она, почувствовав маленькие уколы подступивших слез в глазах. – Я поеду одна. Встреть мать, – схватив сумку и пальто под вопросительным и удивленным взглядом друга, Эванс пошла по коридору. – Мышка, – окликнул ее Лиам. – Я доберусь. Не переживай, – запрыгивая в лифт, Эванс буквально вдавила кнопку подземной парковки в металлическую панель, но Ларссон быстро добрался до кабины и удержал двери от закрытия. – Он или она? – парень хитро сощурился и склонил голову на бок. Он понял все, и в блеснувших серпентиновых глазах не было осуждения, а чистый интерес. – Не понимаю, о чем ты, – ошарашено уставившись на него, Эванс отходила к дальней стене кабины, но вот только врать Лиаму было бесполезно. – Конечно, – друг улыбнулся ей во все тридцать два и отпустил двери лифта. – Я никому не скажу, – шепотом добавил Ларссон в уменьшающуюся щель сходившихся дверей. – Обещаешь? – Эванс бросилась к закрытым дверям и надеялась докричаться до него. – Обещаю! – расслышала она ответ, приглушенный металлом кабины лифта и стуком собственного сердца. *** – И так какие у вас жалобы, Мистер Ларссон? – удивленно уставился на него умудренный опытом доктор – мужчина средних лет со следами усталости на лице, оставшейся после ночного дежурства в неотложке, и от этого слегка грубоватый в общении, и продолжил недоверчиво разглядывать миллиардера в палате бесплатной клиники окружного госпиталя. – Кроме жалоб на жуткий кофе в автомате? – отшучивался Адам, будто не замечая очевидного диссонанса. – У меня проблемы со сном, – наспех придуманная легенда очень подходила к его нынешнему внешнему виду Адама. – Понимаете, доктор… Встречи, презентации, женщины, алкоголь, – разглагольствовал он. – А потом ты просто не можешь уснуть, думая о том, куда же катится жизнь, – с небывалой легкостью Ларссон разыгрывал богача, пребывавшего в глубоком экзистенциальном кризисе. – И поэтому миллиардер сидит на приеме в бесплатной клинике наряду с простыми смертными? – подытожил доктор Сэлинджер, окидывая Адама усталым и скептическим взглядом. – Я такой же гражданин этого города и этой страны, – воодушевившись праведным возмущением, Адам начал отстаивать свои права, но доктор лишь бросил на него скептический взгляд и пролистал анализы, не подняв головы от карты. – У вас не страховка, а джек-пот для госпиталя, мистер Ларссон, – остановил доктор нелепые потуги Адама на попытки оправдать неадекватный выбор медицинского учреждения. – Будь моя воля, я бы назначил вам столько ненужных обследований, пока из вашего полиса не посыплется чистое золото, но давайте начистоту, – врач пролистал его карту и поправил очки. – Судя по вашим анализам, у вас отменное здоровье, а по заголовкам газет, ваша жизнь так стремительно летит вверх по списку Forbs, что скоро пробьет потолок, – Сэлинджер отложил карту в сторону и посветил Ларссону фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков, которая, как и ожидаемо, оказалась в норме. – У меня проблемы со сном, – настаивал Адам и ни на шаг не отступал от основной версии обращения именно в эту больницу, но доктору словно было плевать на весть этот неумело отыгранный фарс. – Как по мне, так у вас типичная депрессия и кризис среднего возраста, – откровенность за откровенность никогда не была в чести у Ларссонов, но останавливать врача Адам не стал. – Вы не хотите светить это перед близкими, – предположил доктор Сэлинджер, – и тогда я далеко не тот врач, которой нужен вам в этом случае, – не осуждение, а понимание вылились в тяжелом взгляде покрасневших от недосыпания, как и у самого Адама, глаз, и немного смягчившемся тембре голоса. – Посоветуете обратиться к проктологу? – хмыкнул Адам, застегивая манжеты сорочки и поправляя галстук. – К психотерапевту, – о своем профессиональном долге доктор не забывал ни на секунду. – Я выпишу вам успокоительное, но убедительная просьба, – протягивая рецепт, Сэлинджер смотрел на Ларссона исподлобья. – Не игнорируйте мою просьбу, – и, отдав листок, доктор вышел из палаты. «Lithium. Адам Грегори Ларссон», – прочел Адам очень знакомое название и удивился, настойчивости докторов, отправлявших его проверить голову, когда он сам и без них прекрасно осознавал свои проблемы. Адам знал свои сильные и слабые стороны, минусы и плюсы, и был вполне способен контролировать себя. Он же не Лиам, в конце-то концов. Он умеет притворяться и играть, и уж точно ни недостаточно ленив, чтобы забить на притворство. Но каждый раз, приходя к врачу, тот утверждал, что у Адама хроническая депрессия, будто гиперответственный человек просто не может быть таким по натуре. Да, Адам скептик и прагматик, да, у него синдром «циничной скотины», но разве это не может быть нормой в современном обществе «от» и «до» выстроенном на двойных стандартах? Переживать за свою жизнь – нормально, скрывать переживания – более чем. Как бы ни кричали на всех углах и доморощенные, и дипломированные специалисты, что держать все эмоции в себе вредно для психического здоровья, в запущенных случаях – истинная патология, ни один из этих умников не доверит свою жизнь неуверенному в себе невротику. Это ли не подмена понятий? У каждого лечения есть побочный эффект, и лечение душевных болезней не исключение. У кого-то это мигрень из-за абстинентного синдрома, у кого-то булимия от переедания. Адам нашел себе свой: наиболее щадящий и наименее вредный – маниакальное стремление все контролировать и манипулировать людьми, а прирожденные лидерские качества и социальный статус превосходно скрывали симптомы его нестабильного душевного равновесия. В последние годы ему начало казаться, что это и есть настоящий он: рефлексрующий, сомневающийся параноик, который не верит ни одному сказанному слову и везде ищущий подвох, но вчера Адам понял, что это далеко не так. Искажение фактов в свою пользу, манипуляции людским сознанием, настойчивое стремление к цели, чего бы это ни стоило – вот эти чувства, разбудившие его истинную сущность властного, жестокого, решительного захватчика. Прошлой ночью он будто очнулся от летаргического сна и впервые глубоко вдохнул воздух, пропитанный кровью и жаждой власти. Он излечился. Все сомнения отошли на задний план, рука, сжимавшая карабин была тверда, как никогда, разряд электрошокера показался пчелиным укусом, рокот двигателя старой рухляди на колесах был лучшей музыкой для его ушей. И когда комиссар поставил им ультиматум, остановив почти у цели, Адам понял, в чем был подвох этих коротких часов свободы и кипевшего в крови адреналина. Он больше не хотел останавливаться. Он хотел еще. Вот он побочный эффект его лечения, при котором он буквально подсел на лекарство, как человек, справлявшийся с болью с помощью медикаментов, впадал от них в зависимость. Его зависимость лечилась простыми словами, написанными на бланке рецептов. «Lithium. Адам Грегори Ларссон», – вернули его в реальность, где он снова прежний человек: любящий сын, строгий, но справедливый начальник, ответственный и серьезный руководитель, щедрый и заботливый бойфренд, пример для подражания, и, наверное, все же неплохой друг, но в последнем он сомневался и решил уточнить у Оулли позже. «Lithium. Адам Грегори Ларссон», – прочел он в последний раз и отправил рецепт в мусорницу. У него и без этой бумажки достаточно колес, чтобы отъехать далеко и надолго. Сколько лет он их уже складирует? Пять? Шесть? Сколько лет Нику? «А почему бы и нет», – поразмыслив, подумал он грешным делом. Того и гляди, Хейз будет казаться проблемой не серьезней зубной боли или изжоги, а то, так и вообще, похмелье – к обеду пройдет. Возможно, доктор Сэлинджер прав, и Адаму следует обратиться к специалисту, полечить голову, повесить личину Спасителя на гвоздь и наладить жизнь, а не носиться ночью по городу, одетый как псих, выбывая из преступников дурь кулаками. Вот только тогда что это была бы за жизнь, он и представить не мог. В одном он был уверен: отец был бы в восторге. Но, как бы Адам этого не хотел, Шарлотту это не вернет, а жизнь сама собой не наладится. Можно попытаться найти кого-то, кто мог бы понять его, хотя бы отчасти, но вряд ли Беатрис разделит его переживания. Не из-за черствости, нет. Трис всегда была более чем добра к Адаму, но глубину его душевных ран ей никогда не оценить и не осмыслить, сколько бы она не пыталась. Слишком уж другой она была. Все и всегда рядом с Адамом было слишком. Мысли Адама скакали вокруг оси из его ночных забав и позволяли ему заниматься самобичевание ровно до того момента, пока он не наткнулся на девушку, пьющую в холле тот самый мерзкий кофе из пластикового стаканчика, и появление Формана перед ней не заставило себя долго ждать. Дождавшись, пока Костлявая и Куки-Монстр обменяются плевками в суп вместо приветствия, Адам вышел на лестницу, куда они и направились для приватной беседы, и поднялся выше на один этаж, слушая каждое их слово. *** Время тянулось непростительно медленно. Эванс искусала себе все губы, ожидая возле палаты окончания беседы подруги с лечащим врачом. Максимум пара ушибов и ссадин, безусловно, стресс, шок, но врач что-то довольно долго объяснял Мире, и та внимательно слушала и кивала его словам. И когда доктор – темнокожая женщина в больших очках уже собралась покинуть палату, Эванс едва не сбила ее с ног, вбегая внутрь. – Что-то серьезное, почему так долго? – не тратя время на ненужные расшаркивания и забыв о элементарном понятие такта, Эванс накинулась на подругу с расспросами. – Карта там, – вздохнула Либерсон и даже не попыталась сменить растерянное выражение лица.