– Не знаю, – признался я. – Представил, как Дуглас держит пистолет. Он ведь зачем-то ему понадобился. – Чтобы кого-то убить? Ты так считаешь? – спросил мой друг. Я нарочно шаркал по жёсткой влажной траве, резко выбрасывая ногу, наподдавая мелкие камни на тропе. Откуда мне знать, зачем нашему загадочному Дугласу пистолет? Тут грянул ливень, и мы были вынуждены бежать до дома, так и не обронив ни единого слова. Глава 20 Семейный альбом Вечером – пьяница, утром – лентяй. Пьяница проспится – к работе не годится. Получай, салага, похмелье! Всё-таки с дедовым элем мы вчера изрядно перебрали, осушив жбанчик практически на двоих с Адамом, девчонки – не в счёт. Утром меня разбудил стук створки окна, о которую бился ветер. Продрав глаза, я увидел кислое солнце и встал с кровати. У окна я остановился, чтобы полюбоваться всполошённым морем, бившимся прямо у подножия дома. По земле стлался туман. Где-то поблизости громыхала целая батарея, паля по два разряда, болью отдаваясь в моей похмельной голове, и нас должно было вот-вот накрыть грозой. Холодная ночь обернулась мёрзлым утром, и кожа на моей груди и руках покрылась мурашками. Постель Адама была застлана, на верхней койке Стэнли творился бедлам, но сам он отсутствовал. Я взглянул на часы над входом – было почти одиннадцать, достал сигареты из кармана штанов, свисавших со стула, закурил и вновь встал у открытого окна. Вроде бы я помнил всё, что творилось вчера на ковре у Мэгги, даже больше скажу – я помню, как мы добрались домой, однако же словно прозрачная плёнка натянулась между мной и моими чувствами. Я их вижу как бы со стороны, если такое вообразимо, но не могу их почувствовать. Не могу понять, что такого важного я всё же упустил из вчерашнего вечера. Я умылся, надел свежую рубаху и в целом пришёл в себя, но не хватало чашки кофе. Я спустился вниз, повозился на кухне и довольно быстро прикончил свой завтрак из крепкого горчащего напитка, двух жареных яиц и тостов со сливовым джемом. Деда я нашёл в магазине за прилавком, он читал газету, хотя скорее просто мечтал над ней, поскольку обычно при чтении он морщил лоб, а иногда шевелил бровями. Он сейчас будто дремал, но из-за подводившей памяти забыл закрыть глаза. Я справился о его самочувствии, и меня предательски повело в сторону, но я в это время стоял у стены, и дед ничего не заметил. То ли вчерашнее бражничанье, то ли удар головой о лодку – что-то из этого напомнило о себе. Тогда я вернулся на кухню и выпил две таблетки аспирина, а деду вынес кружку чая со сгущённым молоком, оправдывая своё отсутствие. – Адам уплыл рано утром, – сказал дед, беря блюдце с кружкой. – Уплыл? – удивился я. – На пароходе из Скалловея. – Ничего не понимаю. Дед качал головой, помешивая в чашке. – Сказал, ему надо на рынок в Абердине. – Вот так сюрприз! Из холодильника я взял бутылку пива, в кои-то веки променяв на неё утреннюю пробежку, но вины своей не чувствовал: над серым утром разверзлись хляби небесные. Я приземлился в кресло рядом с дедом, откупорил пиво, отпил совсем немного. Мне нравилось состояние, что я испытывал, не считая мигрени. Люду с континента такое тяжело понять. Представьте себе: на вашем календаре – август, а тело испытывает приятную прохладу, потому как в вашем доме царит особая августовская стынь, случающаяся только на островах, и бодряще касается вашей кожи. – Интересно, зачем ему рынок в Абердине? Рыба у нас такая же, а может, и лучше, – сказал я. – Твой приятель – загадка для человечества, – сказал дед и поглядел поверх очков. – Мы… это… вчера выпили с девчонками. Может, ему стало плохо? – Он выглядел как всегда. Я знаю, он что-то задумал. Твой дружок явно имел в виду нечто большее, чем просто поход на рынок. – Это похоже на него, – согласился я. – Никак не угадать, что у него на уме, – пожал плечами дед и вновь вернулся к газете. Может, не такой уж я недоумок? Вот и деду недоступен ход мыслей Адама, успокоил я себя. Какое-то время мы молча размышляли о своём, помещение наполнилось уютом дождя, что бил по витрине, и по крыше, и по траве перед магазином. Когда надоело сидеть, я начал ходить взад-вперёд. Дед продолжал пялиться в газету, иногда перелистывая. На обеденном столе я заприметил большую книгу в тёмно-коричневом переплёте. Я обрадовался, потому что, кроме чтения, мало представлял, чем заняться. Присел и открыл безымянное издание. Я ошибся, оказалось, это был альбом с фотографиями. – Что это? – спросил я деда. – Это ещё одна причуда твоего дружка. Дед встал и, подойдя к столу, сел рядом. – Едва проснувшись, Адам спросил меня, есть ли в доме семейный альбом Кампионов. – А зачем ему это? – Вот и спроси его сам, мне он ничего не объяснил. Мне показалось, что дед был недоволен этой просьбой Адама. Конечно, неприятно, когда посторонние лезут в чужие семейные архивы. Но тут особое дело – мы ведём расследование. – Он нашёл, что хотел? – И об этом не забудь спросить, – буркнул дед. Я мрачно кивнул. Мы стали листать альбом и разглядывать чёрно-белые и серо-коричневые снимки Кампионов разных лет. Я впервые увидел, как выглядела Энни Кампион. На одной из страниц было её замечательное постановочное фото – кажется, это называется портрет в три четверти. У женщины со снимка были красивые светлые глаза, нетронутыми тушью оставались длинные густые ресницы, подчеркивавшие миндалевидную форму глаз, овал лица с высокими скулами, нежная складка рта. «В этот день миссис Кампион была совершенно счастлива», – подумал я и сказал это вслух. – Она была очень жизнерадостной, – дед погладил грубым пальцем фотографию. – Они долго воссылали молитвы к небу, прося послать к ним ещё одну маленькую жизнь. Очень счастливы были, когда родились их дети. Казалось, что у них было всё, чего можно пожелать в земной жизни. – И ничего не стало. – Да. Ничего, – вздохнул дед. – Кстати, твой друг остановился именно на этом снимке. Сказал: как красива эта женщина, – и не стал дальше листать. Рядом с фотографией Энни Кампион была другая. На снимке – мальчик лет десяти, одетый в шорты и рубашку, на голове его угнездилась большая соломенная шляпа с ободранными полями. Я долго не мог понять, кого он мне напоминал, но лицо это я точно знал. – Ха! Не шляпа, а целая корзина! Ему не хватает курицы, – засмеялся я. – Это шляпа его отца, – сказал дед. – А кто это? – Ты разве не узнаёшь? Я подумал ещё раз, помычал с сомнением. – Не, не узнаю. – Это – Джозеф, упокой Господь его душу! Ему здесь около двенадцати. – Ну точно, Джозеф! – треснул я себя по лбу. – Я же вижу, лицо знакомое. И подумал про себя: вот этого славного парня в шортах и дурацкой шляпе (а на самом деле лишь его тело без духа) я тащил на спине, не давая нам обоим потонуть. Странное чувство, потому что этих людей с нами уже не было, однако они по-прежнему делились с нами своим счастьем с фотографий. Я начал вспоминать, была ли у меня такая фотография. Вдруг меня завтра молнией ударит, а у меня ещё не сделан снимок, где я свечусь от счастья. На что будут смотреть мои близкие? – Слушай, а у тебя есть моя фотография? – спросил я деда. Дед запустил пальцы в лохматую бороду, пытаясь вспомнить. – Думаю, твой отец оставлял мне снимок, – сказал он. – Хорошо. Это на всякий случай. – Я хлопнул деда по плечу, затем обнял его как следует. – Знаешь, – нахмурился он, – мне такие разговоры не нравятся. Всё должно идти своим чередом. – Этого ведь не предвидишь. – И всё же я рассчитываю уйти первым. – Тогда попрошу у отца твоё фото. У него оно стоит на полке. – Лучше принеси пива. Я принёс деду матовую запотевшую бутылку. – Адам не говорил, когда вернётся? – Сказал, что надеется успеть к вечеру, – ответил дед.