– Да… нет… не знаю, – сказала она наконец. – Может быть, парень в лифте, когда я возвращалась из серверной. – Ясно, – сказал Дрейк. Теперь ему действительно всё стало ясно: и как они узнали, и почему убили Гатто, а не ее. Она была нужна для того, чтобы передать Дрейку цифры, – и ни для чего больше. – Через одну станцию, – пробормотал он, с удивлением слушая собственный голос, – иди в туалет в последнем вагоне. Там сломан диспенсер для сжатого воздуха. Внутри для тебя кое-что есть. – Что? – с беспокойством спросила она, но Дрейк уже поднялся с места, чтобы не дать себе времени передумать. – Запомни, – сказал он, проходя мимо нее в конец вагона, – никто не защитит твою семью от этого дерьма, кроме тебя самой. Диспенсер для сжатого воздуха можно было сломать, сунув в отверстие сигарету с активированным нагревательным элементом; это заняло всего пару секунд. Нажав на переднюю панель, он приоткрыл ее и просунул в образовавшуюся щель свой лазерный пистолет. Всё еще запрещая себе думать, что и зачем он делает, Дрейк вставил панель на место и вышел из туалета в тамбур. Ему самому уже некого было защищать. Глава 20. Эштон – Шевели кишками! Ну? Давай! Эштон изо всей силы напряг подбрюшье – и из-под задранного к небу дрожащего хвоста с чавканьем вывалился облепленный зеленой слизью камень. Сорок первый почесал надбровье кончиком хвостовой пики и зевнул, показав длинные желтоватые зубы. – Еще раз, – сказал он, трогая языком чешуйки на левой лапе. У самой перепонки несколько рядов срослись неправильно и царапали когтистый палец. – Может, найдем хотя бы другой камень? – задыхаясь, спросил Эштон. При одном взгляде на этот, облепленный песком и лежащий в лужице зеленоватых испражнений, горло у него спазматически сокращалось. – Хочешь позвать надсмотрщиков? – поинтересовался Сорок первый, аккуратно прикусывая вздыбленные чешуйки. – Пусть они тоже поищут. Или, может, сразу мастера Сейтсе? – Я не могу взять это в рот, – упрямо произнес Эштон. – Просто не думай об этом, – Сорок первый фыркнул. – Твоя тушка может сожрать что угодно, если ей не мешать. При регулярной кормежке драки испражнялись раз в десять-двенадцать дней, когда переваренные остатки пищи окончательно распадались в кишечнике, превращаясь в густую зеленоватую слизь. Часть слизи оставалась в организме, становясь целебной слюной, заживляющей раны, остальное выходило через узкую щель под хвостом. Никаких особых ощущений при этом Эштон не испытывал. Но процесс избавления от капсулы с перетертой смолой хондра занял всё утро и больше всего напоминал роды, только без перинатального модуля. Когда капсула наконец выскочила вместе с обильной зеленоватой струей, облившей стену продовольственного склада, Эштон почти ожидал услышать младенческий крик. Халид аккуратно обтер капсулу, завернул в тряпку, сплетенную из мягких выцветших перьев, и уложил в кожаный чехол, висевший на поясе. Потом бросил дракам по красному пупырчатому фрукту и исчез в переходах между складами. – Почему нельзя просто дождаться, пока она сама выйдет? – спросил Эштон, пока Сорок первый, причмокивая, доставал из-под толстой фруктовой кожуры дрожащую, в белых прожилках мякоть. – Знаешь, что оболочка капсулы сделает с твоими кишками, если пробудет там дольше трех-четырех дней? – ухмыльнулся тот, вылизывая кожуру длинным раздвоенным языком. – Скажи спасибо, что в этот раз всё поместилось в один контейнер. – Их может быть больше?! – Всякое может быть, – спокойно сказал Сорок первый. – Но ты привыкнешь. Камень для тренировки принес Халид. Он был неровным, угловатым и напоминал кусок разбитого строительного блока. Глотать его было больно; несколько раз Эштон подавился, да так, что Сорок первому пришлось силой разжимать ему челюсти и доставать застрявший меж дыхательными трубками обломок когтями. Если бы дело происходило на Земле, вяло подумал Эштон, смачивая свой тренировочный снаряд зеленой слюной поверх налипших песчинок, Сорок первый, вероятно, был бы неплохим врачом. Может, он им и был – во всяком случае, Эштон не знал никого в Ангаре, кто лучше Сорок первого разбирался в строении и физиологии драков и других тушек, даже бригенских. Сорок первый знал, что́ вызывает эйфорию и боль, и как единственным легким движением одно можно заменить другим. Он подмечал индивидуальные особенности каждой тушки и мог сразу сказать, кто из новеньких станет хорошим боевым драком, а кого запишут в рабочую силу. От него Эштон узнал о потайных местах собственной тушки, куда можно было спрятать и пронести в Ангар самые разные предметы – от запрещенных деликатесов до оружия. При этом сам Сорок первый никаким оружием не пользовался и вообще относился к нему с легким презрением, считая, что чувство неуязвимости, которое оно дает, притупляет сознание. – Используй мозги, – твердил он, в очередной раз «убивая» Эштона на малой арене. – Их у тебя никто не отнимет до самой смерти. После возвращения с Арены искалеченного Семьдесят шестого посадили на цепь в некотором отдалении от привратников, и те с тревогой следили, как сочившийся пурпуром обрубок хвоста драка медленно, но верно заживает, покрываясь уродливой чешуей. Семьдесят шестой был частью ставки Ангара, которая победила, – поэтому мастер Сейтсе не пустил его на корм остальным дракам и готовил теперь в привратники. Но створок у ворот было всего две – и это означало, что одного из нынешних привратников, вероятно, утилизируют. Во время отлучек мастера Сейтсе Халид, то ли жалевший калек, то ли по какой другой причине, приносил им кое-какие объедки и садился рядом, время от времени рассеянно почесывая их искалеченные морды. Сто шестьдесят пятая тихо мурлыкала, прикрыв глаза. Двести восьмой устало фыркал себе под ноги, поднимая облака пыли. Сам Халид сидел неподвижно, поджав мохнатые ноги и обернув вокруг себя хвост так, что черная кисточка с вплетенными лезвиями лежала у него на коленях. По морде прима разливалось выражение внимательного спокойствия; если бы он был человеком, можно было бы подумать, что Халид медитирует. Иногда он вздыхал и что-то тихо бормотал себе под нос. Чаще всего это были отдельные слова, никак между собой не связанные. Как-то раз, возвращаясь с малой арены, Эштон услышал, как он несколько раз повторил почти про себя: «Иффи-фэй», – и потом выдохнул: «Совсем уже скоро». Всё это звучало как заклинание из древней книги, смысл которого был утерян за много веков до того, как книга была написана. В другой раз, замешкавшись у ворот, где несколько калек с Периферии выгружали из пыльных гиросфер клетки с суматошно клекотавшими глоками, Эштон случайно услышал, как Халид, принимая товар у тощего жилистого бригена с хвостом и гребнями драка по всему телу, негромко сказал: – Хвала Старейшему, – и сунул ему в руку голубоватый прозрачный шарик, внутри которого блеснул клубок перепутанных серебристых нитей. Бриген не глядя убрал шарик в чехол на поясе и, отвернувшись к клеткам, буркнул: – Старейший с нами, – но так тихо, что никто, кроме Халида и Эштона, его не услышал. Эштон не знал, почему этот странный обмен приветствиями между Халидом и тощим бригеном привлек его внимание, но на всякий случай, улучив момент, рассказал о нем Сорок первому. Тот, к удивлению, отнесся к новости очень внимательно. – Не знал, что Халид из ренегатов, – задумчиво произнес Сорок первый, похлопывая по земле хвостовой пикой, как кошка, следящая за птицей по ту сторону оконного стекла. – Это многое меняет. – Что именно меняет? – Эштон терпеть не мог, когда Сорок первый принимался говорить сам с собой: в такие моменты он чувствовал себя пятилетним ребенком. – И кто такие ренегаты? – Секта, – неохотно сказал Сорок первый. – На самом краю Периферии. Помимо прочего, ее последователи отрицают Первых и считают, что до них был некий «старейший», из-за которого тут всё и вышло. – Что вышло? – спросил Эштон, чувствуя себя идиотом. – Всё, – Сорок первый обвел взглядом притихший вечерний барак, забитый разноцветными рептилиями. – Номера. Перенос. Бессмертие. У Эштона подогнулись ноги, и он сел на собственный хвост, оцарапавшись о правую шпору. – Ты знаешь, как это всё… получилось? – с недоверчивым изумлением спросил он. – Разумеется, – Сорок первый мельком взглянул на него и отвернулся, снова погрузившись в раздумья. – Но это же один из главных вопросов науки о Гарториксе, – Эштон вытянул шею, чтобы Сорок первому пришлось на него посмотреть. – Человечество уже больше века пытается на него ответить. – Значит, всё зависит от того, с какой стороны смотреть, – рассеянно сказал Сорок первый. – Отсюда, например, всё очевидно. – Что очевидно? – с бессильной злостью прошипел Эштон, заставив ближайшего драка вскинуться и растопырить гребни. Сорок первый вздохнул, поняв, что поразмыслить в тишине и спокойствии ему не удастся. – Помнишь Зал Ожидания? – нехотя спросил он, словно объясняя задачку из учебника милому, но туповатому школьнику. – Пещеру с колоннами? Эштон открыл было рот, чтобы возмутиться, но Сорок первый спокойно продолжил: – Там в самой середке – Источник. В нем время от времени появляются тушки – но только в них нет сознания. Нет до тех пор, пока кто-нибудь не перенесется. Видимо, получение номера на Земле связано с появлением в Источнике новой тушки. – Драк ухмыльнулся, и его ярко-зеленые глаза зажглись в темноте. – Вроде как в страховой компании. Электронное табло «оператор освободился». Эштон помолчал, переваривая информацию. Он вспомнил тоннель, освещенный синими переливчатыми сполохами, и старичка, который что-то размазывал по полу, медленно растворяясь в голубоватом свечении. Вспомнил кроваво-красное марево, захлестнувшее его, Эштона, с головой, и человеческий страх в янтарных глазах бригенов, охранявших Источник. Всё это не было даже близко похоже на табло про свободного оператора. – При чем здесь Первые? – наконец спросил он. – Я думал, это просто какое-то местное суеверие. – Всё «местное» сюда принесли с Земли, – фыркнул Сорок первый. – В том числе и Первых. Считается, что это была команда одной из автономных экспедиций, которые когда-то пропали в дальнем космосе. Был такой проект «Ипсилон»; что-то там про сверхдолгие перелеты и поиск планет, пригодных для колонизации… Его свернули, когда с очередным кораблем окончательно пропала связь. В Городе верят, что кто-то из этих чудиков добрался сюда и смог установить связь с Источником. Открыть его для людей. Хотя, – Сорок первый зевнул, показав длинный раздвоенный язык, уютно лежащий между зубами, – сейчас это уже не важно. Разве что в качестве прикладной теологии. – А что с ними было дальше? – Может, умерли, – равнодушно сказал Сорок первый, всё больше напоминая родителя, чей гиперактивный ребенок требует еще одну сказку, вместо того чтобы наконец уснуть. – А может, до сих пор шарятся среди тушек. Триаду считают старейшими сознаниями на Гарториксе. Если среди них есть неудачники, которые когда-то посадили корабль на эту богом забытую планету и не смогли потом взлететь, – что ж, им можно только посочувствовать. Думаю, их давно уже тошнит и от себя, и от всех нас. – Откуда ты всё это знаешь? – не выдержал Эштон. Он смутно помнил какие-то космические программы, открывавшиеся и закрывавшиеся в прошлом веке; насколько он знал, ни одной из них так и не удалось обнаружить планету, хоть отдаленно напоминавшую Гарторикс. – Здесь это знают все, – Сорок первый совершенно по-человечески пожал плечами. – Просто нет способа сообщить об этом на Землю. – А мыслеобразы? Мы же как-то их отправляем. – Мы – нет, – усмехнулся Сорок первый. – Их отправляет Банк Памяти – автоматически. Просто делает моментальный снимок сознания тушки, которая туда приходит, и отправляет сигнал в космос. Но чтобы войти, ты должен быть свободным жителем Города. И потом, – он потянулся и положил голову на передние лапы, – ты что, не видел эти мыслеобразы? Они же как сны: хрен там что разберешь. Эштон вспомнил тренинг в Центре Сновидений. Виртуальная среда с измененной проприоцепцией и 3D-моделями разных инопланетных тел не давала ни малейшего представления о том, что́ происходило на Гарториксе. Всё, что он, Эштон, говорил о Переносе и контролируемом бессмертии своим пациентам, коллегам и даже себе, – всё это не имело никакого смысла. Он просто обманывал всех, кто приходил к нему в надежде услышать, что жизнь, которую они прямо сейчас покупают у него в кабинете по восемьсот или девятьсот кредов за час, можно сохранить навсегда, как любимую голограмму, всего лишь подобрав для нее подходящую рамку. – Я не знал, – прошептал Эштон, вздрогнув от звука собственного голоса. – Не знал, что попаду… сюда. – Незнание – проклятие Господне, – усмехнулся Сорок первый. По тону его Эштон догадался, что это какая-то цитата, но сейчас ему было решительно всё равно, откуда эти слова и что они означают. Сорок первый поднял голову и посмотрел в отверстие на крыше барака: звёзды уже начинали бледнеть, и небо из черного понемногу становилось багровым. – Расслабься, – помолчав, сказал он. – Никто ничего не знает. Перенесенное сознание попадает в тушку, которая всплыла в Источнике. А всё остальное – карантин, сортировки, Ангары, баллы, бои за койны – всё это придумали люди, потому что ничего другого они попросту не умеют.