После возвращения с Арены они почти всё время проводили вместе. Сорок первый торопился, обучая Эштона хитрым боевым приемам, натаскивая его на все доступные им виды оружия, и беспрестанно рассказывал об устройстве Ангара D13 и Города за его пределами. Ставка против чемпиона могла появиться в любой момент. К этому времени Эштон должен был стать полноценной заменой Сорок первого. О Городе Сорок первый знал не так много, как о надсмотрщиках и продовольственных складах, но всё равно больше любого драка в Ангаре. Город находился под огромным силовым куполом, от которого работали гиросферы, электрокнуты, сканеры и всё, что требовало энергии. Купол называли Горизонтом; ближе к Периферии он существенно ослабевал, так что бо́льшая часть приборов и мощные гиросферы там попросту отключались. – Чипы в тушках требуют меньше энергии, но тоже зависят от Горизонта, – предупредил Эштона Сорок первый. – Пока ты внутри, с активированным чипом можно прыгать из тушки в тушку, даже когда в одной из них тебя убивают. Как только ты вышел за Горизонт, у тебя одна тушка – и одна жизнь. От вопросов о том, кто и как создал Горизонт и почему на Гарториксе нет никакой энергии, кроме как под куполом, Сорок первый с раздражением отмахивался, считая это бессмысленной философией. Пару раз он, впрочем, обмолвился, что Горизонт запитан от Источника – и создали его, конечно, Первые, потому что никому другому Горизонт тут даром не нужен: птицы, звери и даже дикие бригены Гарторикса прекрасно обходились без гиросфер и электрокнутов, пока не появились люди. Мысль о том, что где-то за Горизонтом живут дикие бригены, поразила Эштона. Он вспомнил «женщину» с огненными раздвоенными сосками и вязкий мед янтарных глаз, заливающий тренировочную арену. На этих существах не было ни чипов, ни преобразователей, но они умели что-то другое, на что тело Эштона отзывалось, минуя сознание. – Горизонт влияет на диких, – буркнул Сорок первый, когда Эштон попытался обсудить с ним эти воспоминания. – Путает им мозги. Когда их привозят сюда, они всегда как под кайфом. Поэтому их и используют для тренировок. Если бы они были в ясном сознании, ни Двадцать восьмого, ни тем более тебя уже давно не было бы в живых. – «Тем более»? – удивился и немного обиделся Эштон. Уже тогда он был больше, чем Двадцать восьмой, а сейчас – еще и быстрее. – Ты бы слышал, как ты мурлыкал, – ухмыльнулся Сорок первый, зачерпывая хвостовой пикой хорошую кучу песка и швыряя ее Эштону прямо в глаза. – Тебя и ребенок бы завалил. – Ну и прикончи меня тогда, – Эштон сморгнул, пытаясь избавиться от попавших в глаза песчинок. – Раз твоя тушка настолько лучше. В следующее мгновение – он даже не понял, как это произошло, – Сорок первый сбил его с ног и оказался сверху. В горло чуть ниже преобразователя уперлись мощные перепончатые лапы. Если когти выдвинутся на всю длину, успел подумать Эштон, то пробьют сразу обе дыхательные трубки – и всё закончится. Халид что-то крикнул и, судя по звуку, спрыгнул с бортика арены в песок, но Сорок первый даже не посмотрел в его сторону. Широкая хищная пасть распахнулась прямо над головой у Эштона, обдав металлическим запахом свежей крови. – Ты дерешься со мной, а не с моей тушкой, – сказал Сорок первый, и в его ярко-зеленых глазах блеснула холодная ярость. – Что ты обо мне знаешь? Эштон попытался перевернуться, но Сорок первый держал крепко, не давая даже пошевелиться. – Ты… отлично дерешься, – с трудом прохрипел Эштон. – Не я, а моя тушка, – желтоватые зубы Сорок первого щелкнули прямо перед носом Эштона. – Что ты знаешь обо мне? – Ничего! – Эштон почувствовал, как внутри поднимается знакомая с детства, совершенно человеческая обида. – Я даже не знаю твоего настоящего имени. – Оно тебе не нужно, – холодно произнес Сорок первый. – На Арене дерутся не имена, а сознания. – Против драка может быть любое сознание! Обида и злость захлестнули Эштона целиком, и он впервые пожалел, что его тело не может плакать. – Именно, – перепончатые лапы нажали на горло чуть сильнее, и Эштон подавился собственным голосом. – У каждого из сознаний есть свои привычки, еще с Земли. Они не имеют отношения к тому, что́ могут или не могут их тушки. На Земле у меня не было хвоста и гребней; смотри мимо них. Что ты видишь? Ну? Сорок первый навалился на него всем своим весом. Эштон захрипел, втягивая в себя воздух пополам с песком. Мир сжался до размеров прозрачного ярко-зеленого глаза, перечеркнутого трещиной зрачка. – Ты всегда смотришь левым глазом, – вместе с остатками воздуха выдавил Эштон. – Хотя видишь обоими одинаково. – Молодец, – Сорок первый слегка разжал лапы, позволив сделать Эштону судорожный хриплый вдох. – Это значит, что я по привычке всегда наклоняю голову вправо, сокращая себе левое поле обзора. Особенно в опасные моменты. Ну и что, пронеслось в голове у Эштона. Как это поможет мне выжить? В следующее мгновение его собственный хвост изогнулся и, сложившись почти пополам, чиркнул гребнями по левой ноге Сорок первого. От неожиданности тот вздрогнул и перенес вес на правую сторону. Этого оказалось достаточно, чтобы тело Эштона вывернулось из-под тяжелой туши и вскочило на ноги, приняв боевую стойку. – На сегодня, пожалуй, хватит, – пробормотал Халид, нервно оглядываясь и убирая парализатор, который он, оказывается, держал наготове. – Пока кто-нибудь не позвал сюда мастера Сейтсе. Сорок первый повернулся и легко потрусил к противоположному краю арены. Эштон нагнал его уже у самого бортика. – Эта фишка с глазами, – сказал он, чувствуя, что сердце всё еще колотится в горле. – Она у тебя с Земли? – Да, – кивнул Сорок первый. – Как и твое ощущение, что ты на голову выше любого, кто с тобой разговаривает. – Детская амблиопия? – спросил Эштон, игнорируя последнее замечание. – Сыну ставили этот диагноз в два года. Потом… всё удалось исправить. – Значит, он вырос с какой-то другой привычкой, – равнодушно сказал Сорок первый, и Эштону на мгновение почудилось, что там, на Земле, где его больше не будет, Ави уже почти девять, и Мия каждое утро придумывает новый план, чтобы вовремя выдернуть его из кровати и усадить за уроки. – Но ведь это же тоже не ты, – произнес Эштон, не вполне понимая, к кому он сейчас обращается. – А всего лишь твое тело. – Точно, – ухмыльнулся Сорок первый. – Жаль, что на Земле это было не так очевидно. Через несколько дней против чемпиона появилась наконец достойная ставка, и Ангар стал готовиться к выезду. На большой тренировочной арене шли бои между драками разных бараков. Мастер Сейтсе внимательно наблюдал, отбирая лучших и снимая баллы с остальных. Перед выездом он всегда зверствовал больше обычного. Впрочем, на Сорок первого эти зверства не распространялись. Ставка против чемпиона Ангара была окончательной: противник заранее передавал в Банк Памяти полную сумму в койнах, а Ангар D13 объявлял количество баллов у своего чемпиона и гарантировал, что к моменту выхода на Арену их будет столько же – ни больше, ни меньше. На практике это означало, что за несколько дней до выезда никто, даже мастер Сейтсе, не мог снять с Сорок первого баллы, что бы тот ни вытворял. В другое время Сорок первый непременно бы этим воспользовался, но сейчас ему было не до шалостей. Он усиленно тренировал Эштона, гоняя его по всей территории. Под вечер Эштон выбивался из сил до такой степени, что, возвращаясь в барак, засыпал моментально, едва только удавалось лечь. Всё это не укрылось от внимания Восемнадцатого. Его тоже отобрали для выезда: у него было 863 балла, так что при хорошем раскладе он мог стать следующим чемпионом Ангара, заняв место Сорок первого на вершине пищевой цепочки. Эштон со своими свежеполученными навыками и знаниями не просто раздражал его – он был потенциальным соперником, и его следовало нейтрализовать. Сорок первый, от которого ничто в Ангаре не могло укрыться, сказал об этом Эштону, когда они возвращались от продовольственных складов, дожевывая хрусткие фрукты. – Расслабься, – фыркнул Эштон, передразнивая своего учителя. – Не станет же он рисковать баллами только ради того, чтобы порвать молодого. – Вряд ли сейчас с него снимут за это баллы, – заметил Сорок первый. – Мастер Сейтсе уже заявил бойцов. А завтра вечером бараки будут кормить. – Ну и что? – Ты же мог его убить, – напомнил ему Сорок первый. – Тогда, во время кормления. – Но не убил же! – Но мог. Этого он никогда не забудет. Тем же вечером, когда усталые драки толпой входили в барак, кто-то толкнул Эштона в спину – и он едва не напоролся грудиной на подставленную будто бы невзначай острую фиолетовую шпору. В самый последний момент, уже падая вперед, ему удалось развернуться, и шпора чиркнула по плечу, мгновенно скрывшись среди разноцветных хвостов и гребней. – Так не пойдет, – озабоченно сказал Сорок первый, глядя, как Эштон заливает царапину зеленоватой слюной. – Он нам всё испортит. – С чего ты решил, что это Восемнадцатый? – буркнул Эштон, отнимая язык от ранки. – В толпе всегда кто-то кого-то царапает. – Как только меня не будет, он тут же тебя сожрет, – пробормотал Сорок первый себе под нос. – И хорошо еще, если при тебе не будет контейнера – иначе вся схема полетит к чертям… Он замолчал, что-то соображая. Эштон по опыту знал, что расспрашивать его дальше было бесполезно, поэтому просто свернулся на подстилке – и тут же уснул, чувствуя под боком привычное тепло чужого тела. На следующий день отобранных для чемпионского выезда драков должны были перевести в специальный барак. Мастер Сейтсе распорядился кормить бойцов отдельно, чтобы их не порвали случайно в общей сваре. Около полудня снаружи раздался гулкий металлический звон: кто-то из надсмотрщиков пару раз хлестнул цепью по дверям барака. Это был сигнал отойти к противоположной стене. Все, кто не успевал, получали электрокнутом по морде, как только двери открывались. Попятившись, чтобы отойти подальше от створок, за которыми уже гремел железный засов, Эштон вдруг почувствовал, как снизу ему в подбрюшье, проткнув верхний слой чешуи, уперлось что-то острое, и тихий голос прошелестел над самым ухом: – Два шага вперед, или будешь собирать свои кишки с пола. Эштон замер. Скосив глаз, он увидел оскаленную пасть Восемнадцатого с вываленным раздвоенным языком, и почувствовал, как шпора всё глубже входит под чешую. – Пошел, – чуть слышно приказал Восемнадцатый, и Эштон осторожно шагнул вперед. В тот же миг за спиной у него мелькнула тень, раздался шлепок – и следом звук, который ни с чем нельзя было перепутать: сухой тошнотворный треск вспоротой шкуры. Почуяв опасность, драки бросились врассыпную. Эштон споткнулся, упал кому-то под ноги, перекатился через себя, снова вскочил – и вдруг понял, что на нем нет ни царапины. В дверях на пороге возник Ролло и пара надсмотрщиков, которых Эштон толком не рассмотрел. Драки заметались, уворачиваясь от поднятых электрокнутов. Что-то хрустнуло; в толпе зарычали от боли и бессильной ярости – и сквозь оглушительный гвалт и гомон прорезался полный ужаса звонкий голос Двести пятой: – Чемпион! Чемпиона порвали! Эштон обернулся. Сорок первый стоял посреди барака, тяжело опираясь на передние лапы. В задней левой, повыше колена, торчал кусок неровно отломанной фиолетовой шпоры. Восемнадцатый жался к стене, безуспешно пытаясь спрятаться за спинами драков, и жалобно повторял: – Это не я… я не хотел… это не я… – Что это значит? Голос мастера Сейтсе был негромким, но в бараке повисла мертвая тишина. Надсмотрщики расступились, пропуская хозяина внутрь. Сорок первый изогнулся и, осторожно ухватив обломок шпоры зубами, резким движением выдернул из раны и выплюнул на подстилку. Пурпурные ручейки потекли по ноге, впитываясь в истоптанные разноцветные перья. Мельком взглянув на обломок шпоры, мастер Сейтсе поднял глаза на застывших драков.