– Тот, кому это принадлежит, сейчас сделает шаг вперед, – спокойно сказал он. Восемнадцатый не шевельнулся, но драки попятились, и вокруг него образовалось пустое пространство. – Ролло, – вздохнул мастер Сейтсе. – Веди его на арену. Всех драков Ангара – даже тех, что жили в рабочих бараках, – выстроили по внешнему кругу большой тренировочной арены. Надсмотрщики-секты установили в центре тяжелую конструкцию из металлических балок, подвели к ней упирающегося Восемнадцатого и пристегнули цепями так, чтобы тот не мог сделать больше короткого полушага. – Ты очень меня подвел, Восемнадцатый, – произнес мастер Сейтсе, спрыгивая на песок. – Порвал чемпиона. Заставил Ангар платить за смену бойца перед самым выездом. Знаешь, сколько всё это стоит? Он чуть заметно кивнул, и Ролло щелкнул замком преобразователя, разом превратив всё, что Восемнадцатый начал говорить, в испуганные щелчки и хрипы. – Конечно, не знаешь, – мягко сказал мастер Сейтсе, доставая электрокнут. – Откуда тебе знать, если ты никогда не имел дела с койнами. Но я помогу тебе это почувствовать. Сухой треск, раздавшийся в воздухе, тут же сменился шипением паленой чешуи. Восемнадцатый рванулся и завизжал, пряча морду, по которой расплывалась широкая пурпурная полоса. – Вот-вот, – назидательно произнес мастер Сейтсе, снова поднимая электрокнут. – Это больно. Очень и очень больно. После первого десятка ударов Восемнадцатый перестал метаться и повис на цепях. Мастер Сейтсе махнул хвостом, и трое надсмотрщиков присоединились к нему, деловито превращая фиолетовую чешую драка в пурпурное месиво. Визг Восемнадцатого сменился хрипом. Несколько раз он терял сознание – тогда мастер Сейтсе давал команду прерваться и ждал, пока драк придет в себя. Экзекуция длилась до самого заката. Когда красное солнце скрылось за крышами бараков, мастер Сейтсе убрал электрокнут и подозвал Халида. – Сними с него 300 баллов, – сказал он, кивнув на бесчувственного Восемнадцатого, – и проследи, чтобы не кормили до нашего возвращения. – Может, убрать его отсюда? – Халид с сомнением посмотрел на цепи, мокрые от пурпурной крови и ошметков паленого мяса. – Пусть остается, – бросил мастер Сейтсе и отвернулся. – Другим неповадно будет. Место Восемнадцатого на Арене должен был занять Тридцать шестой из соседнего боевого барака – крупный темно-зеленый драк с землистыми гребнями. При непредвиденной замене бойца перед выездом, когда ставки уже были сделаны, Ангар выплачивал штраф и обязан был выставить такого же или менее опытного драка. Чем неопытнее был заменяющий, тем меньший штраф начисляли Ангару. Опыт измерялся количеством баллов, поэтому мастер Сейтсе постоянно держал в бараках несколько штрафников, с которых снимали баллы за разные мелкие провинности, годами не давая выбиться в категорию перспективных чемпионов. Тридцать шестой был именно таким штрафником. Силой и опытом он не уступал Восемнадцатому, но баллов у него было намного меньше – в основном из-за отвратительного характера. Войдя в барак, где к завтрашнему выезду собрали бойцов и молодых, он первым делом растолкал всех и улегся под самым отверстием в потолке, вызывающе глядя на Сорок первого. – Ты подставил его, – негромко сказал Тридцать шестой, улучив момент, пока остальные, ворча, устраивались на подстилках. – Зачем? Обвинение было столь абсурдным, что прозвучало как недвусмысленное приглашение к драке. Но Сорок первый не дрогнул даже ноздрями, продолжая заливать слюной глубокую рану в бедре. – Теперь Восемнадцатого будут всё время держать в штрафниках. – Тридцать шестой подобрался поближе, сверля Сорок первого настойчивым злобным взглядом. – Если он выживет, конечно. – Зато ты сможешь выбиться в перспективные чемпионы. – Сорок первый поднял на него ярко-зеленые глаза, на мгновение оторвавшись от своей раны. – Если выживешь, конечно. Тридцать шестой замолчал, подергивая хвостовой пикой, как кошка, которую испугали. А ведь Сорок первый даже не ответил на обвинение – как будто это и не требовало ответа, – вдруг понял Эштон. – Ты что, подставился под его шпору? – не веря себе, прошептал он. – Сам? Сорок первый фыркнул, и капельки зеленоватой слюны брызнули Эштону в морду. – А ты думал, этот олух способен воткнуть в меня шпору, да еще и сломать ее в ране? – презрительно бросил он. – Зато теперь он будет гораздо осторожнее – во всяком случае, пока снова не наберет свои 800 баллов. Хотя вряд ли Сейтсе ему позволит. Сверху раздался утробный клекот, и драки заволновались, вытягивая шеи. Сорок первый поднялся и осторожно перенес вес на раненую ногу. – Черт, смола хондра бы сейчас пригодилась, – вздохнул он, сгибая и разгибая колено. – Прыгай повыше – отхватишь мне там, что пожирнее. Утро следующего дня началось со скрежета металла и криков надсмотрщиков. Рабочие драки, выбиваясь из сил, выкатывали к воротам гиросферы и загружали продовольствием: чемпионский выезд был самым длинным и многолюдным. К полудню, когда клетки с птицами и ящики с продовольствием для надсмотрщиков заполнили бо́льшую часть грузовых гиросфер, драков, отобранных для выезда, вывели из барака размяться. Посреди тренировочной арены всё еще висел на цепях Восемнадцатый. Его опавшее тело в лохмотьях содранной чешуйчатой кожи напоминало плохо освежеванную тушу огромной птицы. Эштон учуял запах кровавого мяса и с трудом подавил желание вцепиться зубами в теплый, слегка подрагивающий пурпурный бок. – Сто двадцать пятый! Окрик Халида вернул Эштона к реальности. Выездные драки уже выбирались с арены, с разбегу запрыгивая на стену. Сорок первый почти не хромал, рана на ноге затянулась. Видно, в суете сборов ему удалось-таки раздобыть немного смолы хондра. Из Ангара выехали ближе к закату, к воротам Арены подъехали уже затемно. Майло быстро обнюхал Сорок первого, выстреливая в воздух раздвоенным языком, и отошел в сторону. Бригены-охранники расступились, и драки во главе с мастером Сейтсе двинулись в тоннель под горой. От темных камней веяло влажной прохладой. Скальный массив, изрезанный длинными ходами и колодцами, остывал, выпуская дневное тепло, как воздух из легких. Эштон невольно вспомнил стерильный коридор, ведущий в комнату с пластиковой капсулой Переноса, и поежился, ощутив тот же холод неизбежного одиночества. Сделав несколько быстрых шагов, он ткнулся мордой в зеленый чешуйчатый круп. – Мы же увидимся? – тихонько спросил он. – Потом, после? – Если тебя не убьют до получения токена, – послышался в полумраке издевательский голос Сорок первого. – Только не вздумай меня искать. Я тебя сам найду. – Как я тебя узнаю? – спросил Эштон, вдруг осознав, что за пределами Ангара никто из них уже не будет равен себе. – Ты же сможешь купить любую другую тушку. – Спросишь, как меня зовут, – фыркнул Сорок первый. – Посмотришь, что я отвечу. Теперь просек, зачем тут нужны имена с Земли? – Ты не сказал мне свое. Сорок первый обернулся, блеснув в темноте ярко-зеленым глазом. – Всему свое время, – весело бросил он, прибавляя шаг. Бои начались на следующий день, как только белое солнце поднялось над горизонтом достаточно, чтобы заглянуть в заполненную разодетыми зрителями чашу Арены. На этот раз Эштону удалось внимательно рассмотреть Триаду. Трое бригенов с морщинистыми шеями, лениво прикрыв янтарные глаза, покачивали тяжелыми рогами в такт выкрикам распорядителя в синем шелковистом балахоне. Их руки от запястий до плеч украшали браслеты со сверкающими разноцветными камнями; кое-где меж браслетами проглядывала бледно-голубая дряблая кожа. Все трое были глубокими стариками. Вернувшись в загон, Эштон хотел спросить Сорок первого, что будет, когда кто-то из них умрет, но распорядитель объявил первый бой, и ложи взревели, приветствуя представителя свободных жителей Города. В этот выезд драки Ангара D13 выступали на редкость удачно. Особенно старался Тридцать шестой: он порвал обоих выставленных против него бойцов, не получив ни царапины, и заработал почти 50 баллов – больше, чем за весь год в Ангаре. Сорок первого отвели в отдельный загон напротив балкона Триады, чтобы все, кто был в ложах, могли хорошенько рассмотреть чемпиона. Бо́льшую часть времени он лежал, со скучающим видом глядя, как его соратники по Ангару спасают себе жизнь, убивая тушки соперников, и время от времени зевал, вытягивая длинный мускулистый хвост и демонстрируя зубастую пасть. Нога его больше не беспокоила – во всяком случае, опирался он на нее уверенно, встряхивая волнами свои роскошные ярко-зеленые гребни. В колодце Сорок первого тоже держали отдельно – в большой клетке возле водяного деревца, так что даже ночью, когда все засыпали, поговорить с ним не удавалось. Через несколько дней Эштон поймал себя на том, что скучает по ехидному голосу и теплому шершавому боку, который непостижимым образом вызывал в памяти горячее тело Мии, прижимавшееся к нему под одеялом. Мысль о том, что в Ангар придется вернуться без Сорок первого, с каждым днем становилась невыносимей. Перед последним, чемпионским боем Эштон улучил момент и выдохнул ему в спину свое настоящее имя: не для того, чтобы получить ответ – на это он и не рассчитывал, – а просто чтобы знать, что, когда Сорок первый уйдет из Ангара, он, Эштон, в каком-то смысле тоже уйдет вместе с ним. Сорок первый не обернулся, но по тому, как с треском поднялись его спинные гребни, Эштон понял, что он услышал. Кованые ворота медленно, с тяжелым скрипом поползли вверх. – Не сейчас, – помедлив, сказал Сорок первый и шагнул навстречу свету и шуму Арены. – После боя. Город выставил против него невзрачного секта с лилово-коричневым хитиновым панцирем и крошечной круглой головой, над которой шевелились гибкие жала. Кажется, секта звали Доппель – Эштон не расслышал полного имени за ревом толпы, приветствующей чемпиона Ангара. В передних лапках сект сжимал два длинных легких копья с наконечниками из гартания. Рядом с хищным чешуйчатым телом Сорок первого, с его костистыми гребнями, тяжелой хвостовой пикой и рядами загнутых внутрь зубов эти копья выглядели почти неуместными – как детская игрушка рядом с настоящим боевым пистолетом. В средних лапках у Доппеля было нечто еще более странное – блестящий металлический шар с намотанной на него тонкой серебристой нитью, похожий на минималистичное украшение для дома. Эштон подумал, что это какой-то метательный снаряд, но сила, с которой надо было запустить его в драка, чтобы тот хоть что-то почувствовал, не вязалась с тонкими хитиновыми лапками и неповоротливым лиловым панцирем. Сорок первый окинул противника внимательным взглядом. Эштон знал, что в этот момент он представляет под хитиновыми пластинами человека, который собрался его убить, и прикидывает, как этот человек будет действовать. Сект нервно переступил задними лапками и, подняв копья, приоткрыл грудные пластины. Сорок первый зашипел, взметнул хвостовую пику, и Доппель, не выдержав, распахнул грудь полностью, погрузил все свои жала во влажную дрожащую железу и тут же сомкнул хитиновую броню. Железа была не желтая, как у обычных сектов, а зеленовато-коричневая. Ложи взорвались негодованием и восторгом – видимо, они что-то поняли. – А тушка-то с Периферии, – услышал Эштон из боевого загона. – Умно́. Обернувшись, он наткнулся на взгляд Тридцать шестого, в глубине которого отчетливо проступало вполне человеческое злорадство. – Что это значит? – спросил Эштон. Тридцать шестой осклабился. – Придется ему побегать, – смачно, с оттяжкой произнес он. – Дружку твоему. Сорок первый действительно бегал – вернее, скользил вокруг секта, нанося по панцирю молниеносные удары хвостовой пикой и тщательно избегая выстреливающих во все стороны жал. Одно копье уже валялось в песке с перекушенным древком, другое Сорок первый перешиб хвостом, как только Доппель выставил его перед собой. Тактика была очевидной. Панцирь секта понемногу покрывался царапинами и мелкими трещинами. Лишив противника оружия дальнего боя, Сорок первый намеревался обстукать его, как вареное яйцо, дождаться, когда одна из хитиновых пластин треснет поглубже, – и воткнуть хвостовую пику в тело секта на всю длину. Ложи бесновались, требуя крови и зрелища, но драк словно не слышал, методично делая свою работу и не забывая отскакивать, когда жала секта оказывались в опасной близости от его чешуи.