Утром боевых драков вывели на прогулку. Восемнадцатого отцепили от пыточной конструкции и перевели в штрафной вольер – глубокую яму, выкопанную возле рабочих бараков и закрытую тяжелой решеткой с шипами на внутренней стороне. Объедки, которыми его теперь кормили, бросали сверху прямо на решетку. Достать их, не поранившись, было непростой задачей. Драки разбрелись по арене, раскапывая песок в поисках остатков чужих тренировок: после возвращения с выезда никого еще не кормили. Эштон лег на брюхо и осторожно огляделся по сторонам. Проход между бараками, которым обычно пользовался Сорок первый, был сейчас недоступен: неподалеку сидел, щурясь на солнце, надсмотрщик-прим с нежно-голубой кисточкой на хвосте. К продовольственным складам можно было попасть в обход, через дальние рабочие бараки, но для этого нужно было пройти мимо вольера, в котором сидел Восемнадцатый. Вряд ли он сможет увидеть Эштона из ямы, но у драков, напомнил себе Эштон, острый слух и отличное обоняние. Что расскажет Восемнадцатый, когда мастер Сейтсе разрешит надеть на него преобразователь? – Он расскажет, что слышал, как ты шлялся возле рабочих бараков, – хрупкий голос раздался прямо над ухом, заставив Эштона подскочить. – И что? Старичок в синем комбинезоне как ни в чем не бывало ровнял песок. Эштон вспомнил, что в ремонтном бараке есть грабли, причем не одни. Он не раз видел, как надсмотрщики выполняли эту работу быстрее и качественнее. – И что? – повторил старичок, поудобнее перехватывая деревянную ручку швабры. – Всё равно же потом натопчут снова. Эштон бросил на него удивленный взгляд, но разбираться в столь причудливой логике было некогда. Прогулка скоро закончится, а с ней – и возможность избавиться от капсул в животе без губительных последствий для тела. Он постарался вспомнить всё, что Сорок первый говорил о привычках надсмотрщиков. Примы сбиваются в кучу к концу прогулки; секты, наоборот, разбредаются в поисках тени; в середине прогулки краснохвостый Герт пересаживается на дальний бортик. Или это, наоборот, вон тот, с нежно-голубой кисточкой? Эштон еле слышно выругался. Тренировочная арена представилась ему огромной шахматной доской, заставленной фигурами из разных игр. Без подсказки опытного игрока их расположение ничего ему не говорило. – Потому что оно не имеет никакого смысла, – проворчал старичок, вытряхивая песок из толстых лохматых веревок. – Это просто набор вероятностей, которые ты наблюдаешь в данный момент. Эштон повернулся к нему. Старичок ковырял песок носком стоптанной теннисной туфли, выуживая кусок сухого бурого гребня. Плотно сжав пасть и прикусив язык для верности, Эштон как можно отчетливее произнес у себя в голове: «Ты тоже видишь чужие сознания? Как я?» Старичок вскинул на него голубые глаза и вдруг рассмеялся всем телом, как ребенок, который только что открыл новый способ сидеть на стуле задом наперед. Эштон быстро оглянулся, но ни голодным дракам, роющимся в песке, ни разморенным на солнце надсмотрщикам не было дела до старика и его веселья. – «Как я», – пробормотал старичок, откашливаясь и утирая слезящиеся глаза узловатыми крепкими пальцами. – С ума сойти. – Но ты же понял, что́ я подумал, – не выдержал Эштон. – Я тоже понимаю, что́ происходит внутри сознания. Когда кто-то боится или… – Если ты думаешь, что можешь читать мысли, то ошибаешься, – перебил его старичок. – Есть очень большая разница между «видеть» и «читать». – А ты? – жадно спросил Эштон. – Ты… читаешь? – Хороший вопрос, – старичок расплылся в улыбке, словно ему подарили неожиданно приятную безделушку, и вернулся к работе, энергично разбрасывая песок. – Никогда им не задавался. Эштон хлопнул хвостом, зарычав от бессильной злости. Прим с голубой кисточкой на хвосте скользнул по нему внимательным взглядом и отвернулся. Разговоры со старичком были бессмысленной тратой времени. Принимать решение надо было сейчас, немедленно. Улучив момент, когда прим с голубой кисточкой прижмурился, задрав морду к небу, Эштон скользнул вдоль края арены и вспрыгнул на борт возле дальних рабочих бараков. Сорок первый обладал особым чутьем и всегда мог сказать, смотрит на него кто-нибудь или нет. Эштон просто старался не думать, что будет, если его заметят. Кратчайший путь в лабиринты между бараками лежал мимо штрафного вольера. Высунув язык, Эштон почувствовал острый соломенный запах сознания Восемнадцатого – и услышал, как тот завозился, почуяв его. Халид ждал за продовольственными бараками, теребя черную кисточку. У ног лежала связка длинных оранжевых плодов с пряной мякотью, похожей на прохладное мясное желе. – Что так долго? – прошипел он, как только Эштон показался из-за угла. – Прогулка скоро закончится. Большая капсула вышла первой, шмякнувшись в лужу свежих зеленоватых испражнений. Халид небрежно обтер ее тряпкой и сунул в чехол; его явно интересовала капсула поменьше. Эштон напряг мышцы в подбрюшье и поджал под себя хвост, чтобы задержать ее внутри. – Ты что делаешь? – сдавленно произнес Халид, и в раскосых темно-красных глазах сверкнула самая настоящая ненависть. – Что в капсуле? – спросил Эштон, дрожа от напряжения. – Скажи – и сразу получишь. Халид перешагнул лежащие на земле плоды и подошел совсем близко – так, что воздух, с трудом вырывавшийся из узких ноздрей Эштона, шевелил зеленоватую шерсть вокруг Халидовых глаз. – Я достану ее из тебя, – медленно прошептал он, – даже если мне придется по локоть засунуть лапы в твою дохлую тушку. Эштон приоткрыл пасть – и в голову ему ударил теплый охристый запах сознания прима. Эштон вдруг вспомнил, как вошел в гулкий мраморный холл Центра Сновидений, пройдя сквозь все автоматические приветствия, сортировки и двери без единого чувства, – словно для того, что он собирался сделать, нужно было давно умереть. Халид, стоящий прямо под оскаленной пастью драка, был точно таким же решительным мертвецом. Он убьет меня, – внезапно понял Эштон, – убьет и даже не заметит. Что-то в его животе разжалось, и маленькая склизкая капсула с глухим чавканьем шлепнулась наземь. Халид рванулся к ней так, что Эштону пришлось отскочить. Схватив капсулу, прим бережно вытер ее о шерсть на бедрах, завернул в мягкие тряпицы из перьев и спрятал в кожаный мешочек, висевший на груди. Эштон шумно выдохнул; Халид вздрогнул, словно только что заметил его, осторожно подвинул к нему связку плодов и быстро, почти бегом направился прочь. – Сорок первый знал, что там будет? – без всякой надежды произнес ему в спину Эштон. – В этой капсуле. Халид на бегу обернулся, обнимая мешочек шерстистыми лапами, словно нес обмякшее тельце ребенка к медицинскому аэромобилю. – Нам всем будет его не хватать, – рассеянно пробормотал он, прежде чем исчезнуть в проходе между складскими бараками. Эштон понюхал лежащие в пыли плоды. «Голод мешает тебе шевелить мозгами», – произнес у него в голове ехидный голос Сорок первого, и он нехотя подцепил тяжелую связку зубами, отправив в пасть целиком. Вряд ли устройство в капсуле было оружием, подумал Эштон, пережевывая жесткую фруктовую кожуру. Оружия в Ангаре хватало и без этого. Может, это был сканер для нелегальной накрутки баллов? Тоже маловероятно: за количеством баллов ревностно следили и надсмотрщики, и сами драки. Но что тогда? В затылке взорвался резкий голубоватый холод, словно ледяная рука погладила его изнутри. Эштон обернулся. Старичок елозил по земле шваброй, забрасывая зеленоватые лужицы испражнений песком и пылью. – Ты что, следишь за мной? – спросил Эштон. – Откуда ты знал, где я буду? – А где ты еще можешь быть? – удивился старичок. – Ты же не на прогулке. Конечно, он тоже был в курсе схемы. Иначе зачем он вообще сюда пошел? Возле складских бараков никто никогда не убирался. – Ты всё слышал? – Эштон почувствовал, как спинные гребни встали торчком. – Знаешь, что́ было в маленькой капсуле? – Разумеется, – старичок пожал плечами. – Что? – нетерпеливо спросил Эштон. Старичок поднял голову и, опираясь на ручку швабры, прищурил на него пронзительные голубые глаза. – Если тебе интересно, – сказал он, – то Герт уже вышел к восточному краю арены с электрокнутом в руке. Эштон сорвался с места, едва не сбив старичка с ног. Сухой треск электрокнута разорвал воздух как раз в тот момент, когда Эштон оказался в просвете между ближайшими к арене бараками. Он замер, прислушиваясь к фырканью, шелесту гребней и шороху песка под перепончатыми лапами, пытаясь различить за всем этим тонкий перезвон гартаниевых лезвий, вплетенных в кисточки примов. Наконец, ему показалось, что звон перемещается вдоль края арены вправо. Выскользнув из укрытия, Эштон метнулся влево и кувырнулся вниз, приложившись мордой о нагретую каменную стенку. – Смотри, куда прешь, – буркнул Тридцать шестой, когда Эштон поднялся на ноги, отплевываясь и отряхиваясь. – Прыгать разучился? После возвращения с выезда Эштон почти перестал разговаривать с драками своего барака. Всё внимание уходило на то, чтобы свыкнуться со свалившимся на него даром ищейки. Иногда он пропускал кормление, не успевая переключиться с собственных ощущений на погоню за птицами. Эштон заметно осунулся; если бы Герт, Халид и трое сектов-надсмотрщиков не подкармливали его на прогулках, он давно бы уже стал мишенью на тренировках. Поначалу запахи разных сознаний оглушали его, стоило лишь приоткрыть пасть. Они заполняли его целиком, не давая смотреть и слышать, что говорят их носители. Эштон даже прозевал несколько замечаний от мастера Сейтсе, залюбовавшись глубоким бордово-коричневым запахом его сознания, за что получил электрокнутом по морде. Но за мелкие проступки баллы теперь не снимали – ни с него, ни с выездного молодняка. Тридцать шестой, которого перевели в барак Ролло на место Сорок первого, был уверен, что молодняк готовят к первым боям на Арене. Постепенно Эштон научился блокировать одни запахи и фокусироваться на других. Орган, отвечавший за специфический «нюх» ищейки, по всей видимости, находился на поверхности раздвоенного языка – во всяком случае, при соприкосновении языка с воздухом запахи сознаний становились гораздо ярче. Высунув язык на всю длину, Эштон мог почувствовать запах сознания в тушке, находившейся на противоположном конце большой тренировочной арены. Некоторые особо резкие запахи пробивались сквозь щели в металлических стенках, так что со временем он стал узнавать и тех обитателей рабочих бараков, которых ни разу не видел. Запахи были у всех – даже у привратников. Сознание Двести восьмого пахло душным пепельным цветом. Сознание Сто шестьдесят пятой было женским, но пахло при этом яростным оранжево-черным, как плавящийся металл. Эштон всякий раз вздрагивал, проходя мимо нее, словно на язык ему капали раскаленным железом. Только старичок в синем комбинезоне не имел своего запаха. Эштон узнавал его по странному голубоватому холоду, который ощущал в затылке, как только старичок появлялся рядом. Но даже вытянув шею и высунув язык так, что он почти касался стоптанной теннисной туфли, Эштон всё равно не чувствовал ничего, кроме этого холода. – Твое сознание ничем не пахнет, – сказал он старичку, улучив момент, когда на тренировочную арену выгоняли соседний боевой барак. – Да? – тот задумчиво пошевелил бровями. – Может, у меня вообще нет сознания? – и громко расхохотался. Почему-то его забавляло всё, что Эштон говорил или делал со дня их встречи в Зале Ожидания. Больше никто из Ангара не вызывал у старичка такого веселья. Судя по уверенности, с какой старичок ориентировался в лабиринтах бараков, он знал Ангар хорошо и явно провел в нем больше времени, чем Эштон. Но делиться опытом – не спешил, неизменно оборачивая любой вопрос в шутку, понятную только ему. В конце концов Эштон смирился и стал относиться к нему как к ветру, который то поднимался, то стихал, подчиняясь движению солнц на небе, вращению планеты и сотне других никому не подконтрольных факторов. При желании разговаривать со старичком можно было, не открывая рта: он читал мысли так, словно сознания драков были для него открытой книгой – не слишком увлекательной, но с крупным шрифтом и удобно переворачивающимися страницами. Через некоторое время Эштон заметил, что с трудом отличает реплики старичка от своих мыслей, – тем более что никому другому эти мысли не были интересны. Ролло старался держаться от Эштона подальше. Другие участники контрабандной схемы вели себя как ни в чем не бывало, но с ними Эштон пересекался реже: Йона и Лламано заведовали рабочими бараками, Пати управлял складами, а Герт был занят новичками, поступившими со свежей сортировки. Халид, который обычно следил за тем, чтобы драки не рвали друг друга на тренировках, почти не появлялся, принимая поставки с Периферии: в «красный» год, когда белое солнце едва поднималось в зенит, урожайный промежуток был коротким, и Ангар спешил запастись провизией до наступления длинных багровых сумерек. Каждое утро по пути на тренировку боевой барак в полном составе проходил мимо Семьдесят шестого, всё так же прикованного близ ворот. При появлении надсмотрщиков или мастера Сейтсе он вскакивал и расправлял гребни, демонстрируя заросший уродливой чешуей обрубок хвоста и всяческую готовность к работе. Кормили его объедками, так что из-под гребней на впалых боках торчали кости, но злости и бодрости ему было не занимать. В один из дней мастер Сейтсе, проходя мимо, остановился и, бросив на Семьдесят шестого короткий оценивающий взгляд, произнес всего одно слово: – Завтра. Новость разнеслась по Ангару со скоростью лесного пожара. Тридцать шестой на правах старожила признался, что слышал от кого-то из своего барака рассказ о том, как решалась судьба одного из привратников – вроде бы Сто шестьдесят пятой. Давным-давно она тоже была боевым драком. Однажды ее привезли с Арены порядком потрепанной: против нее выставили прима с Периферии, который почти победил, методично орудуя палицей и шарами с жидкостью, плавящей плоть. К счастью, Сто шестьдесят пятой удалось вывернуться и вцепиться ему в ногу как раз тогда, когда он уже доставал голубой стилет. Прим опустил палицу ей на голову, выбив глаз и раскрошив половину морды, но она не разжала зубов, а подмяла его под себя и воткнула в глотку расправленный боковой гребень. Эта жажда жизни так впечатлила мастера Сейтсе, что он привез Сто шестьдесят пятую в Ангар и позволил заживить раны. Как только она пришла в себя, он спустил ее с цепи и стравил с тогдашними привратниками, сообщив, что тот, кого ранят первым, будет признан лишним – и пойдет на корм боевым баракам. – Кончилось тем, что они с Двести восьмым навалились на Пятьдесят второго вдвоем, – сказал Тридцать шестой, смакуя воображаемые подробности легендарной схватки. – Как-то она с ним об этом договорилась. Но против Семьдесят шестого у них обоих не будет ни одного шанса.