Густая прохладная жидкость капнула ему на язык и пролилась в горло. Она не имела ни вкуса, ни запаха – только звук, низкий и прохладный, как стакан воды в летнюю ночь. Этот звук наполнил всё его существо, заставив завибрировать в унисон с кем-то, кто говорил или пел сквозь него, выдувая из хищного тела слова неизвестного языка, лопавшиеся в воздухе влажными разноцветными пузырями. Эштон оглянулся на Двести пятую, чтобы проверить, чувствует ли она то же самое, – и понял, что отчетливо видит каждую ее мысль и каждый полубессознательный импульс. Ей было страшно – это Эштон и так уже знал. Она молча молилась на паназиатском, перебирая стертые от многократного повторения слова, как бусины старых четок, и нанизывая их по памяти в произвольном порядке. У стоящего рядом с ней Шестьдесят третьего побаливало колено правой ноги, ушибленное в пути о железные прутья клетки. Ролло, убирая желоб, с легким раздражением думал, что Сто двадцать пятый, конечно же, выживет на Арене, и прикидывал, уместится ли в одну капсулу весь заказанный в этот раз товар. Кованые ворота поползли вверх, но Эштон не услышал ни скрежета, ни шума Арены. Вместо этого колодец наполнился мыслями; их разноцветный разноязыкий гомон сбивал с ног и затягивал, как воронка, не давая вырваться на поверхность, туда, где была тишина. Эштон забился, пытаясь всплыть, и почувствовал, как чья-то злость пополам со страхом обожгла его. В следующую секунду он обнаружил, что лежит на песке, окруженный надсмотрщиками и бригенами в голубых кольчугах с излучателями наготове. «Он сейчас бросится», – испуганно вскрикнул у него в голове чей-то голос. «Встать!» – заорал другой голос. Эштон попытался сказать, что всё в порядке и он сейчас поднимется, но слова рассыпались щелчками и хрипами, и бригены вскинули излучатели, целясь ему в затылок. С трудом пробиваясь сквозь вязкую толщу чужих мыслей, Эштон огляделся и увидел Двести пятую и Шестьдесят третьего, замерших чуть поодаль с настороженно вскинутыми хвостами. Преобразователей на них не было – должно быть, их уже сняли перед боем. Бриген, стоявший рядом, с презрением думал, что у Сто двадцать пятого сдали нервы и что мастер Сейтсе совсем распустил молодняк у себя в Ангаре. Эштон рывком поднялся, заставив бригенов отпрянуть. Один из них едва не выстрелил – Эштон услышал его панику, когда когтистый палец застрял в спусковом кольце, и на всякий случай нагнулся, чтобы выстрел прошел у него над холкой. Бриген замер с излучателем наперевес, растерянно глядя на драка, расправлявшего острые алые гребни, и медленно отступил. Вслед за ним ретировались остальные бригены с надсмотрщиками. Всё еще задыхаясь в водовороте чужих мыслей, Эштон услышал, как Двести пятая зашипела, и обернулся в ту же сторону. От противоположного выхода на Арену, выстроившись широким веером, к ним приближались четверо. Их смутные силуэты едва виднелись в клубящихся облаках разноцветных импульсов, и Эштон не сразу понял, что это бойцы, которых выставил на Арену Город. Слева и справа шли примы в коротких кольчугах с шипастыми шарами на длинных цепях. В центре семенили секты; один тащил огромный, в полтора своих роста, выпуклый металлический щит с шипами, в четырех лапках другого было по метательному копью с наконечником из гартания. Никто на Арене не хотел умирать, но все напряженно думали о смерти. Эта мысль, многократно повторенная цветными запахами разных сознаний, висела в воздухе, как холодная дымка у подножия водопада, причудливо преломляя предметы, тела и движения. В этом дрожащем воздухе Эштон увидел, как Шестьдесят третий бросился на правого прима, а сект метнул первое копье… Но копье почему-то осталось у секта в лапке, хотя пролетело через треть Арены и воткнулось Шестьдесят третьему в бок. А тот, вместо того чтобы завизжать от боли, просто растворился в воздухе. Эштон оглянулся назад – Шестьдесят третий еще только-только приседал на задние лапы, готовясь броситься на прима. То, что Эштон увидел в дрожащем воздухе, было импульсами, возникавшими в окружавших его сознаниях. Он понял это, когда сект поднял копье уже по-настоящему… – Слева! – заорал он несущемуся вперед Шестьдесят третьему. – Пригнись! – но из горла вырвались только щелчки и хрипы. В следующую секунду копье, просвистев в воздухе, вошло в бок Шестьдесят третьему пониже ребер, заставив его кувырнуться в песок и завизжать от боли. Прим, которого он собирался атаковать, подскочил поближе, и тяжелый шипастый шар опустился на спину Шестьдесят третьего, ломая гребни. Шестьдесят третий отчаянно взмахнул хвостом, но другой прим, подоспев, набросил на хвост цепь и дернул на себя, не давая драку дотянуться хвостовой пикой до напарника. Второе копье воткнулось Шестьдесят третьему в шею, перерезав одну из дыхательных трубок, и колючее ядро с размаху ударило между глаз, расколов череп. Всё это время сект со щитом держал Двести пятую на расстоянии, не позволяя прийти на помощь Шестьдесят третьему. Теперь, когда драк превратился в бесформенную кучу окровавленной плоти, прим бросился к ней, обходя справа. Припав на передние лапы и громко шипя, Двести пятая пятилась к краю Арены, уворачиваясь от свистящего в воздухе шара, облитого свежей пурпурной кровью. Возле туши Шестьдесят третьего сект взвешивал оставшиеся в лапках копья, решая, кто из двух драков более легкая мишень. Эштон повернулся, открыв бок, будто собирался рвануться на помощь Двести пятой; он знал, что это поможет секту принять решение. Так и вышло: сект метнул копье в него – но на долю секунды позже, чем Эштон бросился ему навстречу. В несколько длинных прыжков он добрался до секта и мощным ударом хвостовой пики срезал все три левые лапки. Сект упал на брюхо и в панике застрекотал, пытаясь отползти от разъяренной рептилии. Прим всё еще отчаянно дергал запутавшуюся в хвосте Шестьдесят третьего цепь, когда хвостовая пика Эштона пробила ему бедро и вышла наружу вместе с обломками кости. Животный вой, раздавшийся над Ареной, заставил вздрогнуть даже секта с шипастым щитом. Эштон выдернул пику – и прим упал, заливая песок оранжевой кровью. Все его мысли рассыпались бесформенными цветными осколками вокруг черного столба боли, уходящего высоко в небо. Столб медленно вращался, ввинчивая в песок мечущееся сероватое сознание. Эштон понял, что этого прима можно оставить в покое: в ближайшее время он всё равно не сможет ничего сделать. Меж тем искалеченный сект, загребая песок тяжелым бронированным туловищем, пытался добраться до отрубленной лапки со всё еще зажатым в ней копьем. Эштон молнией вспрыгнул ему на спину, вдавил хитиновый панцирь в песок, скользящим движением бокового гребня срезал под корень вздыбившиеся жала – и тут же, упершись мордой и передними лапами в твердый хитиновый бок, с силой толкнул секта, опрокинув навзничь. Из этого положения сект уже не мог подняться. На всякий случай Эштон сшиб хвостовой пикой оставшиеся лапки и бросился к Двести пятой, которую второй сект с примом загнали под самую стену Арены. Тяжелый металлический шар прима уже пару раз задел ее по касательной, оставив рваные раны под левым боковым гребнем и на бедре. Эштон на миг остановился, фокусируя взгляд на двух силуэтах, колеблющихся в зыбком мареве цветных сполохов. Правый вот-вот должен был развернуть к нему тяжелый щит, левый начал очередной замах цепью… Не теряя времени, Эштон подскочил к левому и полоснул его боковым гребнем под колени, одновременно перерубив цепь в воздухе ударом хвостовой пики. Шар, сорвавшись с цепи, с оглушительным звоном врезался в верхнюю часть щита. И пока сект силился устоять и удержать вибрирующий щит, Эштон скользнул к нему за спину и хлестнул хвостом по нижним лапкам. Лапки с хрустом переломились, и сект вместе со щитом тяжело упал на спину. В тот же миг Двести пятая подскочила к приму и воткнула хвостовую пику ему в горло, зубами подтащила уже бездыханное тело к опрокинутому секту и, бросив труп прима на шипы щита, взгромоздилась сверху. – Не надо, – крикнул ей Эштон. – Это же просто тела! – Но щелчки и хрипы, вырвавшиеся из его пасти, потонули в восторженном реве Арены. Спрыгнув с раздавленного щитом секта, Двести пятая направилась было к приму с пробитым бедром, но тот уже перестал шевелиться. Эштон увидел, как его сероватое сознание медленно уходит из затылка в песок, как вино из бутылки с выбитой пробкой, – но не исчезает, а как будто переливается в другой сосуд, далеко отсюда. Он сбежал, догадался Эштон. Сбежал с Арены в другую тушку. Должно быть, сект с отрубленными лапками сделал то же самое еще раньше. Во всяком случае, внутри его панциря сознания не было, – Эштон видел только влажный коричнево-красный след, остывающий по мере того, как остальной мир заволакивала мутноватая пленка, размывая цвета и запахи. Повернувшись к Двести пятой, Эштон с удивлением обнаружил, что больше не видит ее мыслей, – только ровный молочно-розовый запах ее сознания. В нем уже не было страха, но было что-то другое, робкое, как нанесенные на пробу духи, которые тут же смыли… В колодце Ролло положил перед Эштоном небольшую полупрозрачную капсулу с порошком из смолы хондра. – Неплохо он тебя натаскал, – сказал Ролло, пока Эштон давился капсулой. – Не думал, что ты на такое способен. Капсула наконец проскользнула между дыхательными трубками и перестала ощущаться внутри. Эштон резко выдохнул – Ролло инстинктивно вздрогнул и схватился за рукоятку парализатора. – Почему ты их не убил? – с любопытством спросил он, но в белесом с прожилками запахе его сознания отчетливо чувствовалась тревога. – Это просто тела, – сказал Эштон, зная, что Ролло всё равно не поймет. – Их нельзя убить. Янтарные глаза бригена уставились на него, поблескивая сквозь мутную пленку, окончательно затянувшую всё вокруг. Пленка пропускала только самые яркие запахи: действие сока водяного дерева закончилось, и Эштон понял, что это и есть его обычное восприятие. Если даже ищейка видит мир таким мутным, то что же говорить об остальных… – Теперь ты знаешь, почему ищеек не допускают к боям на Арене, – тонкий надтреснутый голос раздался у него в голове, как только Ролло запер клетку и исчез в продовольственной пещере. Старичок возился возле ограды водяного деревца, выметая оттуда сухие чешуйки и листья. – Но меня же допустили, – сказал Эштон, не чувствуя ничего, кроме голубоватого холода в затылке. – Ты – другой разговор, – ухмыльнулся старичок. – В тебя никто никогда толком не верил. – Неужели никто не знает, что я ищейка? – спросил Эштон, сделав вид, что пропустил последние слова мимо ушей. – Разве ты знаешь, ищейка ли Майло? – старичок пожал плечами. – Ты просто узнаешь его в любом теле – и всё. – Это можно как-то… проверить? – Конечно, – закончив с оградой, старичок прошелся по центральной части колодца, энергично шурша своей шваброй по неровному полу. – Только это делает Банк Памяти с помощью специального оборудования. И все подтвержденные ищейки безвозмездно переходят в его собственность. Поэтому никто не горит желанием тестировать своих драков без острой необходимости. Эштон помолчал, переваривая услышанное. – Сорок первый… – наконец сказал он. – После сока водяного дерева он чувствовал то же самое? – Нет, – старичок покачал головой с затаенной гордостью. – Он просто был отличным убийцей. А тебе надо проигрывать иногда, чтобы не вызывать подозрений. Старичок повернулся и проворно зашаркал в сторону продовольственной пещеры, гоня перед собой кучу собранной по углам шелухи. – Почему? – спросил ему в спину Эштон. – Что будет, если во мне заподозрят ищейку? – Проверка, – буркнул старичок на ходу. – Ангар заплатит огромный штраф. Эштон пренебрежительно фыркнул. Старичок на мгновение обернулся и скользнул по нему взглядом, в котором читалось легкое сожаление. – А тебя – казнят, – добавил он перед тем, как исчезнуть в тоннеле. Глава 23. Дрейк Даже если бы он не знал, как выглядит руководительница отдела утилизации, ее легко можно было узнать среди любителей красивых закатов, вышедших на верхнюю смотровую площадку торгового центра Альгамбы с биоразлагаемыми стаканчиками для коктейлей. Фиона Килантро не бродила из стороны в сторону в поисках удачного ракурса. Ее тучное тело застыло возле перил в неловком полуобороте, и лишь вечерний ветер, изредка шевеливший концы ее теплой накидки и платиновый ежик волос, напоминал о том, что она все-таки была человеком, а не элементом декора. – На этой высоте закат начинается на четыре минуты позже, – сказала Фиона, как только Дрейк подошел и встал рядом, глядя на освещенный остывающим солнцем город. – Вы еще успеете взять себе что-нибудь в баре. – Я не пью, – вежливо улыбнулся он. – Особенно на работе. Она тоже узнала его, хотя никогда раньше не видела. Это внушало уважение. Дрейк любил иметь дело с профессионалами, даже если они играли за другую команду. Профессионалы были стабильнее и предсказуемее, чем отчаянно импровизирующие новички. Неподалеку раздался смех: компания молодежи пыталась сделать групповую голограмму, целиком уместившись в кадре дешевого коммуникатора. Фиона смотрела прямо перед собой; закатное солнце делало ее темное лицо терракотовым, как у древней глиняной статуи. – Самый лучший вид здесь будет без тринадцати восемь, – голосом экскурсовода произнесла она. – Когда солнце зайдет за вон тот небоскреб. Он тогда весь загорается изнутри. Это бывает всего несколько дней в году, и то если повезет с облаками. – Вы часто здесь бываете? Фиона презрительно приподняла брови. – Вы бы хотели, чтобы мы встретились там, где меня никогда не видели? – холодно спросила она. – Нет, конечно, – Дрейк повернул голову, пытаясь поймать ее взгляд. – Вы всё сделали правильно.