Солнце светило сквозь ветки яблони, легкими пятнами ложась на лицо и подушку. Гордон заерзал, отворачиваясь от навязчивого тепла, и понял, что снова проснулся в отвратительном настроении. Ему даже не нужно было смотреть в календарь, чтобы понять, что с предыдущей поездки в Центр Сновидений прошло почти полтора месяца. Линди, скорее всего, уже встала и хлопочет в гостиной, накрывая на стол к завтраку. Они всегда завтракали пораньше, когда его надо было везти на станцию. Ухватившись за ручки эргономичной кровати с голосовым управлением, Гордон с кряхтением приподнялся и спустил вниз тощие ноги, обтянутые шелушащейся кожей, похожей на чешую садовой ящерицы. Ступни совсем чуть-чуть не доставали до пола. Можно было произнести команду, чтобы кровать опустилась, но Гордон упрямо отказывался разговаривать с новомодной техникой, утверждая, что чувствует себя идиотом, когда просит помощи у куска пластика. Выбравшись наконец из кровати, он сунул ноги в тапочки и прошаркал в ванную. В этой части дома у него была как бы собственная квартирка со спальней, душем и кабинетом. Даже вход в нее был отдельным, из сада, через маленькую прихожую, где дремал старый робот-уборщик с вечно разряженной батарейкой. Линди давно бросила попытки навести здесь порядок, и только время от времени подкладывала на крошечное крыльцо свежекупленную батарейку – Гордон тут же засовывал ее поглубже в шкаф и потом никак не мог вспомнить, куда же она подевалась. Бриться отчаянно не хотелось, но он знал, что Линди встретит его взглядом, в котором будет понимание пополам с жалостью и легкий, едва заметный упрек. Он был в ее взгляде все эти тридцать шесть лет – с того раза, когда она впервые отвезла Гордона на станцию и посадила в пневмопоезд до ближайшего Центра Сновидений. Линди называла эти поездки «пообщаться с мамой». Для нее они значили гораздо больше, чем для него, – хотя бы потому, что «пообщаться» она всё равно не могла. Из всей семьи адресатом мыслеобразов Софии был только Гордон; решение они приняли вместе, вдвоем, чтобы поберечь дочь и внуков от нелегкого зрелища. С тех пор мыслеобразы стали крутить в трансляциях Лотереи, и все постепенно привыкли к тому, что родственники бывают рогатыми гуманоидами или красноглазыми обезьянами с зеленой шерстью. Все – кроме Гордона. После его смерти адресация мыслеобразов Софии должна была перейти к Линди; иногда он думал, что дожил до своих 98 лет исключительно для того, чтобы этого не случилось с ней как можно дольше. Когда он вошел в гостиную, все уже сидели за столом. Линди разливала чай по маленьким пузатым чашкам. Сара, как обычно, читала, задумчиво жуя булку. Грета пыталась тайком скормить свою кашу кролику, который сидел под столом у нее на коленях. – Микка и остальные приедут к ужину, – сказала Линди, плюхая щедрую ложку безглютеновой размазни на тарелку Гордону. – У близнецов сегодня соревнования. – Да? – с интересом сказал он и потянулся за бутербродом. – Может, съездим посмотрим? Линди вежливо фыркнула, словно Гордон пошутил, хоть и не очень остроумно. Тень ее улыбки отразилась на лицах Сары и Греты; даже кролик задвигал носом и приподнял верхнюю губу, обнажив крепкие желтые зубы. Гордон вздохнул и зачерпнул размазню, капая с ложки сероватыми разваренными комочками. – Я же ни разу не видел, как они играют, – проворчал он, отправляя ложку в рот. – Может, они там уже чемпионы. – Они тебе расскажут, когда приедут, – спокойно сказала Сара, не отрываясь от своей электронной книги. – Ты же сам говоришь, что от их болтовни никуда не деться. – Там всё равно ничего интересного, – буркнула Грета с набитым ртом. – Какие-то дети гоняют на дронах вокруг столбов… У прабабушки Софы на Гарториксе всё гораздо круче. Гордон повернулся к правнучке и открыл было рот, но Линди, которая, как обычно, поняла, что́ он хочет сказать, раньше него самого, наклонилась вперед и быстро спросила: – Сколько там уже мыслеобразов? – Шесть или семь, не помню, – мрачно ответил Гордон, размешивая сахар в чашке. – Я уже сбился со счета. – У мамы опять начинается бурная жизнь, – мягко сказала Линди. – В прошлый раз было всего четыре. – Да уж, – вздохнул он. – Управиться бы к полудню. Тогда, если поймать скоростной на Рио-Гранде, я вернусь как раз ко второму завтраку. Сара молча подняла брови и перелистнула страницу. Линди отодвинула от себя тарелку. – Пап! – сказала она так, словно ей снова было пять и Гордон отказывался вести ее в голографический зоопарк. – Я не хочу пропускать второй завтрак, – упрямо произнес он. – В моем возрасте это вредно. В комнате повисло напряженное молчание. Стало слышно, как под столом сопит и ерзает кролик, отворачиваясь от ненавистной каши. София умела смотреть на всех членов своей непутевой семьи сразу, почему-то подумал Гордон. Даже на тех, кого не было за столом и кто не хотел там быть. – Грета, – спокойно сказала Сара, перелистывая очередную страницу, – подойди обними прадедушку. Гордон поспешно проглотил недожеванный кусок бутерброда и тут же почувствовал, что сам себе противен. – Не хочу, – насупилась Грета. – У меня Рокки. – Так! – Сара оторвалась от своей книги и строго посмотрела на дочь. – Но я не хочу! – громко сказала Грета и тут же взвизгнула: переполошившийся кролик неожиданно цапнул ее за палец. Сара схватила кролика за шиворот и стряхнула на пол. Линди побежала в соседнюю комнату за дезинфектором. Грета сунула окровавленный палец в рот и робко посмотрела на Гордона. Я тоже не хочу, подумал он и усмехнулся. Просто не хочу, и всё. До станции было рукой подать, но Линди всякий раз настаивала, чтобы он уселся в сенсорный гиромодуль, и застегивала ремень безопасности, словно боялась, что по пути он вывернется из-под пледа и убежит в лес. Сама она шла рядом: гиромодуль тащился со скоростью прогулочного шага, и Гордон ворчал, что быстрее добрался бы на своих двоих, даже с синтетическим коленным суставом. Во дворе у Мерчилансов пегая собака с короткими кривыми лапами прыгала под струями автополива, беспорядочно размахивая ушами и языком. Она была так похожа на своего хозяина, младшего Мерчиланса, что Гордон всё время забывал, как ее зовут. Младший Мерчиланс, разумеется, тоже был во дворе. Всякий раз, как Линди должна была пройти мимо, у него находились неотложные садоводческие дела. Стоило им показаться из-за кустов смородины, высаженных вдоль дороги, как младший Мерчиланс замахал руками и улыбнулся от уха до уха. – Привет, Лин! – крикнул он во весь голос, хотя между ними было не больше десяти метров. – Везешь папу на станцию? Линди кивнула и снисходительно улыбнулась в ответ. Под ее взглядом младший Мерчиланс беспокойно заерзал, как собака, стащившая со стола кусок колбасы. – Ну, привет мамаше Фессало! – неловко пробормотал он, топчась короткими кривыми ногами по свежевскопанной грядке с клубникой. – Передайте, что мы тут все по ней скучаем. Это было уже слишком. Гордон наклонился вперед и зачмокал губами, хлопая себя по колену. – Тоби! Тоби, ко мне! Младший Мерчиланс невольно сделал полшага вперед, но спохватился и, густо покраснев, расхохотался. – Опять вы меня поймали, господин Фессало! – произнес он и присел на корточки, повернувшись к своей собаке. – Кто хороший мальчик? Юпитер хороший мальчик! Пегий коротколапый Юпитер подбежал к хозяину и уткнулся мордой ему в колени, мотая хвостом. Надо же, с раздражением подумал Гордон, даже такого полного идиота кто-то вдруг смог полюбить. Мерчилансы переехали сюда за пару месяцев до того, как София получила номер. Тоби, их младший сын, сразу положил глаз на Линди и принялся ухаживать за ней с тупоумным энтузиазмом годовалого лабрадора, – тем более что отец Сары незадолго до этого съехал от них, оставив после себя зияющую пустоту. Но Перенос Софии расставил всё по местам. Линди, которая всегда была очень разумной девочкой, решила, что у нее нет времени на ерунду, и сосредоточилась на семье, а Тоби завел первого пса – по кличке Сатурн. Он пытался научить его падать ниц перед всеми, кто приходил к ним на участок, но Сатурн был так же непроходимо глуп, как и его хозяин. Пневмопоезд уже стоял у перрона, поблескивая круглыми боками. Линди помогла Гордону выбраться из гиромодуля и войти в вагон, хотя всё это он прекрасно мог сделать и сам. Усадив отца в кресло возле окна, она продолжала задумчиво стоять рядом, пока электронный голос не объявил отправление. Только тогда Линди выскочила из вагона, будто бы спохватившись, и замахала ему рукой, легким порхающим жестом поправляя седые волосы. Пневмопоезд сделал крутой вираж, поднимаясь над утопающими в зелени крышами респектабельного экорайона, и Гордон, как всегда, ощутил облегчение, тут же сменившееся чувством острого одиночества. Восемь станций, отделявших его от ближайшего Центра Сновидений, были дорогой, которую он при всём желании не мог ни с кем разделить. Пассажиры в вагоне читали, разговаривали вполголоса или смотрели в окно, а он ехал в очередной раз убедиться, что тридцать шесть лет назад жена навсегда ушла от него, и он был тем, кто помог ей сделать это почти на неделю раньше срока. Перед тем как София легла в криокамеру, они много говорили о том, как найти друг друга на Гарториксе, если – вернее, когда – он тоже получит номер. Кодовым словом они назначили «сливовые маффины»: София любила их делать, потому что Микка их обожал, и его всегда можно было занять часа на два-три, посадив выковыривать косточки из целого таза крепких кисловатых слив с ближайшего дерева. Судя по тем мыслеобразам, анализом и расшифровкой которых занималась нейролаборатория Гордона, на Гарториксе не было никого, кто мог бы испечь сливовые маффины по рецепту Софии Фессало, так что эта фраза стала бы идеальным паролем. Отзывом должна была быть «средиземноморская ваниль» – София добавляла ее в начинку вместо сахара, хотя Гордон больше любил сливовые маффины с розовым перцем. Первые лет пять он верил, что вот-вот тоже получит номер, и старался жить так, чтобы уйти можно было в любой момент. Приезжая на выходные с детьми, Линди всякий раз поражалась порядку, который царил у отца в доме. За субботу и воскресенье Микка и Сара превращали и дом, и ухоженный сад в слабое подобие бедлама, что творился у них в жилом комплексе, но к следующим выходным от бедлама не оставалось и следа. Линди как-то сказала, что у нее всякий раз ощущение, будто по будням в доме никто не живет. За эти пять лет у Гордона ни разу не было даже насморка, не говоря о головокружении или спутанности сознания. Врач, к которому Гордон ездил на ежегодный осмотр, поражался его богатырскому здоровью и говорил, что он легко сможет дожить до ста двадцати – особенно если будет позитивнее смотреть на вещи. В конце концов, прислушавшись к совету, Гордон ушел из нейролаборатории и занялся гипотезой обратного Переноса – почти двадцать лет никто не мог ее ни доказать, ни опровергнуть. Через три года научный комитет шести континентов присвоил Гордону Фессало звание лауреата в области нейрофизики сознания – за ее полное и окончательное опровержение. Вскоре после этого он отремонтировал дом, пристроив застекленную веранду, второй этаж с мансардой и несколько детских спален. Линди переехала к нему: Микка всё равно учился дистанционно, а Саре нашли хорошую школу с углубленным изучением сознания в трех станциях к юго-западу. Ни о каком порядке в доме теперь не могло быть и речи. С тех пор Гордон ездил в Центр Сновидений Юго-Западного округа каждые полтора месяца. Те мыслеобразы, что он получал, было трудно пересказать. В них не было никакого смысла: это были просто картинки, сменявшие друг друга, как в сломанном виртуальном калейдоскопе. Но Микка и Сара ждали рассказов о жизни бабушки, и Гордон научился упаковывать увиденное в подарочную обертку увлекательных историй с другой планеты. Мыслеобразы с Гарторикса были сказками, на которых Микка и Сара выросли, – возможно, поэтому они не боялись получения номера и считали, что это будет просто продолжение приключений. Линди относилась к этому иначе. Она тоже была из отчаянных долгожителей; Гордон видел это по тому, как она старела, сохраняя в глубине глаз что-то юное и упрямое, как источник, бьющий из-под рухнувшей скалы. Иногда он ловил в ее взгляде выражение спокойного ожидания, словно она стояла на перроне, встречая пневмопоезд, шедший точно по графику. Линди ждала получения номера, чтобы наконец встретиться с матерью. У Гордона всякий раз сжималось сердце, когда он думал, что сам, своими руками построил для нее этот храм смерти, став в нем добровольным заложником. А всё потому, что за тридцать шесть лет он так и не смог собраться с духом и признаться дочери, что ее мамы – той, которую она помнила и любила всю жизнь, – давным-давно нет на свете. – Добрый день, господин Фессало! Молоденький администратор улыбнулся Гордону, едва тот показался на пороге. Сотрудники Центров Сновидений по всему миру проходили базовый курс теории сознания, частью которого были три теоремы Фессало и опирающиеся на них биохимические уравнения для преобразования мыслеобразов. Судя по дрожащей белозубой улыбке, – администратор держал ее всё время, пока Гордон шел к стойке, – экзамен по базовому курсу паренек пересдавал раза два, не меньше. – Вы сегодня раньше обычного, – всё еще не решаясь расслабить щёки, произнес администратор. – Глупости, – сказал Гордон. – Я всегда приезжаю в одно и то же время. Администратор моргнул и повернулся к экрану, не забывая при этом тщательно улыбаться. Гордон с запоздалым раскаянием вспомнил, что из-за суматохи с кроликом не допил за завтраком чай. Это значит, что Линди посадила его на скоростной пневмопоезд, отходивший на десять минут раньше. – Что там у вас? – проворчал он, глядя себе под ноги: улыбка администратора начала его утомлять. – Кто-то занял мою просмотровую? – Тут… просто небольшой конфликт расписаний, – администратор бросил нервный взгляд Гордону за спину и понизил голос. – Если хотите, мы можем перевести вас сегодня в просмотровую номер четыре. – Нет уж, – капризно сказал Гордон, чтобы скрыть стыдную радость при мысли о неучтенном времени, которое вдруг досталось ему в подарок. – Я подожду, пока освободится моя. Администратор неуверенно кашлянул. – Понимаете, – начал он, – дело в том, что ждать, вероятно, придется довольно долго… Гордон открыл было рот, чтобы сказать, что его это мало интересует, но администратор испуганно перебил его. – Я сейчас переговорю с господином, – втянув голову в плечи, прошептал он. – Возможно, он согласится уступить вам свою очередь… Гордон повернулся и только теперь увидел, что в приемной есть кто-то еще.