– Мертвые? – эхом повторил Дрейк, и Гордону стало неловко. – Это просто слова, – мягко сказал он. – Мертвые или живые, какая разница? Администратор оторвался наконец от экрана и прицелился бодрой улыбкой в Дрейка. – Можете проходить в просмотровую, – объявил он, гостеприимным жестом показывая на дверь, которую Гордон знал на ощупь вплоть до мельчайших деталей. – Ассистент поможет вам подготовиться. Дрейк вздрогнул и стал подниматься с дивана, но вдруг передумал и повернулся к Гордону. Каменные глаза на секунду ожили, и в них промелькнул страх, как у Гленна (или это был Арчи?) перед тем, как тот впервые съехал с аэрогорки. – Откуда вы знаете… – хрипло спросил Дрейк, смутился, но всё же закончил: – Как вы их там узнаёте? Гордон молчал. За тридцать шесть лет он видел Софию в самых разных обличьях – покрытую шерстью, хитином и чешуей, с окровавленными клыками, в которых застряли кусочки дрожащей плоти, с пульсирующей железой в самом центре груди, с рогами, на которые были наколоты истекающие коричневым соком личинки. Каждый раз это была она, и в то же время было в ней что-то чужое – не потому, что она была непохожа сама на себя, а потому, что вокруг нее никого из них не было: ни Гордона, ни Линди, ни остальных. Такую Софию он никогда не знал – даже в первый день студенческой конференции по нейродинамике, когда от волнения она ошиблась в названии собственного доклада и, оглядев огромную, на пятьсот человек, аудиторию, почему-то вдруг посмотрела прямо ему в глаза. – Никак, – медленно произнес Гордон, обращаясь не к Дрейку, а к самому себе. – Твой это человек или нет – ты ведь никогда этого точно не знаешь. Ты просто решаешь, что это твоя жена, – и всё. Как в тот день, когда вы обменялись согласием и поставили подписи в муниципальном архиве. Дрейк кивнул и бесшумно поднялся с дивана. Серые глаза снова окаменели, и Гордон подумал, что Дрейк и сам в некотором роде напоминает черную дыру, не пропускающую вовне ничего, кроме странных гравитационных волн, не поддающихся интерпретации. У самой двери в просмотровую Дрейк неожиданно обернулся и посмотрел на Гордона – так, словно хотел запомнить его как ориентир, по которому в случае чего можно будет найти дорогу назад, хотя вернуться оттуда, куда он сейчас направлялся, было уже нельзя. Через двадцать минут Гордона пригласили в просмотровую номер четыре. От услуг ассистента-настройщика он отказался, хотя сразу же пожалел об этом. Капсула с голографическим шлемом, встроенным в подголовник полулежачего кресла, была развернута в непривычную сторону, и Гордон долго ерзал, пытаясь попасть затылком в нужные датчики. Он даже не заметил, как оказался под палящим солнцем, на широких каменных ступенях, амфитеатром спускавшихся со склона горы вниз. Внизу, на овальной песчаной площадке, две шипастые рептилии рвали на части каких-то гигантских жуков. Рядом с Гордоном сидел гуманоид с четырьмя спиралевидными рогами. На нем был балахон того холодного голубого оттенка, который София никогда не любила, и тяжелые браслеты с камнями, каких она не носила, потому что они цеплялись за стебли, мешая ей ухаживать за растениями. Гуманоид спокойно смотрел, как рептилия с колючими алыми гребнями срезает опрокинутому жуку лапки мощным ударом хвоста. – Помнишь кресло, что мы купили, когда ты наконец забеременела? – спросил гуманоида Гордон. – На прошлой неделе Сара опять залила его чаем. Гуманоид ничего не ответил. Схватка жуков и рептилий занимала его гораздо больше, чем какое-то зеленое кресло, на котором уже давно пора было менять обивку. Линди несколько раз предлагала позвать дизайнера, но Гордон упрямо надеялся на химчистку. Следующие мыслеобразы были не такими короткими, но еще менее содержательными. Рогатый гуманоид пил сок из ствола какого-то дерева, подставив серебристый кубок под тонкую прозрачную струйку, или забирался в огромный металлический шар между блестящими обручами, или шел по темному каменному коридору, освещенному только странным и, судя по всему, радиоактивным кристаллом, который гуманоид держал в голой когтистой руке. Подойдя к тяжелой железной двери в стене, он перехватил кристалл легким порхающим движением, и Гордон вдруг разозлился, словно гуманоид украл нечто принадлежавшее его покойной жене. Достав из-под короткой кольчуги брусок металла с отверстиями, гуманоид вставил его в замочную скважину, несколько раз провернул и толкнул дверь. За дверью была кромешная тьма. Голубоватый кристалл освещал серое лицо гуманоида, делая его янтарные глаза льдистыми, как у Дрейка. Из темноты слышался лязг железа и яростный стрекот. – Ты знаешь, что́ мне нужно, – произнес гуманоид со странным акцентом, которого у Софии никогда не было, и Гордон открыл глаза, с усилием оторвав затылок от датчиков голографического шлема. Всё, в чем когда-то нуждалась София, осталось тут, на Земле. Вряд ли тот, кто стрекотал на нее из темноты каменного подвала, хоть что-нибудь знал об этом. Линди встречала его на перроне. Подкатив гиромодуль к выходу из вагона, она подоткнула Гордону плед и пошла рядом, держась за поручень, как в детстве за его указательный палец во время прогулок. – Ну как там мама? – спросила она, едва они отошли от станции. – Неплохо, – ответил Гордон. – По-прежнему любит спектакли. Кажется, завела там себе кладовку, – помнишь, она хотела? Линди кивнула, блеснув улыбкой, и от уголков ее глаз во все стороны побежали тонкие сухие морщинки. Оставшуюся дорогу до дома они молчали. Микка с семьей приехал двенадцатичасовым, потому что близнецам не терпелось как можно скорее услышать новые истории про инопланетную жизнь прабабушки, и Гордон хотел донести до них эти истории не расплескав. Шагнув на веранду, он вдруг почувствовал обжигающий холод в затылке, словно кто-то плеснул туда жидким азотом. Гордон дернулся – и обнаружил, что мир вокруг него рассыпался на множество несвязанных картинок и ощущений, как будто пространство, вмещавшее их в некоем привычном порядке, разом исчезло, оставив вместо себя не поддающуюся восприятию пустоту. В этой пустоте не было никаких ориентиров, но было всё: стекло и ветка, растущая сквозь тишину, медленная капель времени, плавящая песок под ногами, звон распахнутой двери, взрывающийся в голове, и бесконечная вереница взволнованных лиц, наполненных разноцветными голосами. Они сталкивались и прорастали сквозь друг друга, становясь тишиной и веткой, временем и песком, звоном в голове и лицами с глазами Софии, но разными именами. Микка с мужем что-то кричали про номер, поднимая упавшего старика. Линди, отпихивая лезущих под руки близнецов, дрожащими пальцами разрывала упаковку с сенсорным пластырем. Сара подсовывала под спину непонятно откуда взявшуюся подушку и требовала, чтобы все немедленно успокоились, а Грета, вцепившаяся в своего кролика, взяла себя в руки и принесла наконец воды с дезинфектором – промыть прадедушке ссадину на виске. Гордон с трудом повернул голову и посмотрел в угол веранды – туда, где стояла суматранская орхидея, всё еще покрытая бледно-розовыми цветами. Ее глянцевые мясистые листья и резные полупрозрачные лепестки замерли в предгрозовом ожидании. Место, откуда он отломал отросток для Эмбер Джиу, до сих пор не заросло, и оттого орхидея выглядела скособоченной, как древний старик с синтетическим коленным суставом. «София убьет меня, когда я расскажу ей об этом, – подумал Гордон и вдруг расхохотался во всё горло, перепугав несчастного кролика на руках у Греты. – Она меня просто убьет!» Глава 28. Эштон Мастер Сейтсе пришел под вечер, когда белое солнце скрылось за высокой стеной Ангара. Эштон не сразу учуял его: бордово-коричневый запах сознания сливался с кровавыми сумерками, заполнившими внутренний двор. Восемнадцатый больше не шевелился. На его шелушащемся теле, сваленном в кучу, как сломанная игрушка, жили одни глаза. Веки не поднимались, так что глаза оставались открытыми, слезясь на ветру и пульсируя черными вертикальными зрачками. Мастер Сейтсе шевельнул ногой морду Восемнадцатого. Пасть драка раскрылась, и из нее вывалился скользкий распухший язык. – Ты знал, что он подслушал ваш разговор с Халидом, – сказал мастер Сейтсе, глядя на Восемнадцатого, но обращаясь к Эштону. – Откуда? Эштон молчал. Мастер Сейтсе повернулся к нему и положил перепончатую лапу на рукоять электрокнута. – Этот разговор может быть очень коротким или очень длинным, – сказал он. – В твоих интересах сделать его как можно короче. – Я услышал, как Восемнадцатый ходит за рабочим бараком, – произнес Эштон и увидел, как от бордово-коричневого сознания отделяется узкий хлесткий язык. Сухой треск электрокнута раздался вхолостую – тело Эштона метнулось в сторону, и удар пришелся по самому краю вздыбленного спинного гребня. Мастер Сейтсе осклабился, показав полную пасть длинных желтых зубов, поймал хвостом цепь, на которую был посажен Эштон, и принялся наматывать на свою хвостовую пику, подтаскивая к себе упирающегося драка. – Не люблю, когда из меня делают идиота, – сказал он, вынимая парализатор. – Особенно такие, как ты. – Я просто услышал его, – в панике пробормотал Эштон, – когда он шел за бараком… – Вы хитрые злобные твари, – прошипел мастер Сейтсе, рывком заставляя Эштона наклонить голову. – И никогда ничего не делаете просто так. Откуда ты знаешь, что услышал именно его? Ну? Цепь натянулась до предела. Игла преобразователя разрывала Эштону горло. Задыхаясь, он раскрыл пасть, и слова выскочили сами собой: – Я… почувствовал. Цепь ослабла и со звоном упала в пыль. – Ты ищейка, – без всякого удивления произнес мастер Сейтсе. Эштон вздрогнул и посмотрел на Восемнадцатого. Соломенный запах его сознания вспыхнул, как синтетическая свеча, хотя тело и глаза остались неподвижными. – Расслабься, – сказал мастер Сейтсе. – Этот всё равно уже никому ничего не расскажет. Эштон изумленно взглянул на него. – Разве меня не должны теперь казнить? – вырвалось у него. – Должны, – мастер Сейтсе усмехнулся и сунул парализатор с электрокнутом обратно в чехлы. – Зря ты это сказал, конечно. Мог бы стать чемпионом и заработать Ангару десятки тысяч. А теперь придется решать, что с тобой делать… «…так, чтобы об этом никто ничего не узнал». Эта мысль была столь очевидной, что Эштон даже не понял, была ли она в бордово-коричневом запахе мастера Сейтсе, или он просто ее угадал. После отмены выезда мастер Сейтсе не мог убить его просто так, не вызвав подозрений и проверок. Судя по реакции Халида, когда его увозили, прим догадался о даре Эштона. Халида, скорее всего, допросят, и тот факт, что Ангар D13 выставлял на бои ищейку, неизбежно вскроется. Тогда Банк Памяти придет за ищейкой – и за хозяином Ангара, нарушившим главный закон Арены. Ярость, клубившаяся в самом центре бордово-коричневого сознания, яснее слов говорила, что Эштон прав. – Что будет с Халидом? – на всякий случай спросил он. Мастер Сейтсе смерил его холодным внимательным взглядом. – Его тушки пойдут с молотка, – сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти. – Ангару надо возместить убытки. На следующий день у стены появился Лламано. За ним шел молодой бриген Дрю с парализатором наготове. Не глядя в глаза Эштону, Лламано несколько раз обернул ему длинной цепью морду и хвостовую пику, пропустив через кольцо на ошейнике преобразователя. Теперь при малейшей попытке раскрыть пасть или встать в боевую стойку игла грозила распороть Эштону горло. Лламано отстегнул его от стены и, подгоняя легкими тычками, повел на другой конец Ангара, за дальние склады. Металлические коробки складов выходили глухими стенами на пустырь, в центре которого была выкопана яма размером в полторы тушки матерого драка. По углам из земли торчали четыре толстых железных кольца с продетыми в них цепями. Пристегнув цепи к преобразователю, Эштона заставили спрыгнуть в яму. Только тогда Дрю опустил парализатор, а Лламано снял цепь с морды и хвостовой пики. Вытянув шею, Эштон мог видеть из ямы склады и часть пустыря. Развернуться было практически невозможно: при попытке лечь на землю цепи натягивались, грозя сорвать с горла ошейник. В конце концов Эштон уселся на задние лапы, подогнув под себя хвост, и положил морду на край ямы, чтобы дать себе хотя бы подобие отдыха. Так он провел несколько дней. Тело, которое давно не кормили, требовало движения и еды. Чтобы как-то отвлечься, поначалу Эштон вертелся, гремя цепями и скребя стенки ямы растопыренными боковыми гребнями, потом решил, что разумнее экономить силы. Мастер Сейтсе не мог держать его в яме вечно. Рано или поздно он вынужден будет что-то решить. В эту часть Ангара не заходили даже надсмотрщики, не говоря уж о драках. Но время от времени Эштон улавливал молочно-розовый запах осторожного сознания, крадущегося между складами. Двести пятая не показывалась на пустыре, хотя с каждым разом подбиралась всё ближе, и Эштон чувствовал страх и надежду, переполнявшую ее блеклое голубоватое тело. Он понятия не имел, на что она надеялась, но был благодарен ей уже за то, что она доносила сюда свою слабенькую надежду – и он знал, что надежда всё еще существует. Однажды вечером, сразу после заката, на пустыре появился мастер Сейтсе. Он был один. Эштон вдохнул его бордово-коричневый запах вместе с влажными сумерками и туманом, пришедшим из-за стены Ангара. Мастер Сейтсе подошел к краю ямы и бросил на землю тяжелый продолговатый предмет. Это была полосатая личинка нари. Перебирая полупрозрачными лапками, она перевернулась набок и сжалась в плотное кожистое кольцо, защищая нежное брюшко. Сытный сладковатый запах ударил Эштону в голову. Он подался вперед; цепи, пристегнутые к ошейнику сзади, натянулись, и игла преобразователя оцарапала Эштону заднюю стенку гортани.