В следующее мгновение, на долю секунды раньше, чем Шукра нажал на спусковой рычаг арбалета, ярко-зеленая хвостовая пика с треском перерубила ремни платформы, и чешуйчатое тело скользнуло вперед и в сторону, нырнув под зазвеневшую в воздухе гартаниевую стрелу. Рихну метнул копье и тут же выхватил из-под дерюги второе. Первое просвистело в паре сантиметров от шеи Эштона и воткнулось в ствол за его спиной, второе прим бросить не успел – Эштон пригнулся, и шипастые металлические шары, которые раскрутил на цепи Коул, врезались Рихну в морду, раздробив челюсть. Бросив уже бесполезную цепь, Коул схватил с платформы широкий тесак и гартаниевый стилет. Шукра, подхватив чехол со стрелами, ринулся в лес. Эштон успел заметить, что колчан полон только наполовину; значит, у прима было не больше четырех-пяти выстрелов. Эштон услышал первый, как только Коул пошел в атаку, размахивая тесаком. Шукра стрелял сбоку, чтобы не задеть напарника. Эштон припал к земле, пропуская стрелу над холкой, и хлестнул Коула хвостом по ноге. Взвыв от боли, прим упал на колено и отмахнулся тесаком от оскаленной пасти, щелкнувшей перед его носом. Эштон отпрянул и, пока Шукра за деревьями лихорадочно перезаряжал арбалет, хвостовой пикой пригвоздил Коула к пористой влажной земле. Теперь оставался Шукра. Эштон видел его за деревьями; вернее, тело Сорок первого, привыкшее выживать в неравных боях на Арене, чувствовало каждое движение прима, слышало его судорожное дыхание и запах мускуса, исходивший от взмокшей шерсти. Шукра выпустил еще две стрелы почти наугад, прежде чем Эштон, выскользнув из-за деревьев у него за спиной, сомкнул челюсти на загривке прима и с хрустом перекусил шейные позвонки. Гребни были всё еще стянуты шлейкой. Прислонясь холкой к стволу ближайшего дерева, Эштон поелозил туда-сюда, стараясь зацепить замок. Не сразу, но замок щелкнул и разомкнулся. Стряхнув шлейку, Эштон расправил гребни и прислушался. От прогалины доносились хриплые стоны Рихну. Если не считать сектов, он был единственным выжившим. Если считать сектов, то выживших было трое. Вместе они легко могли бы добраться до Города и рассказать патрулю о том, что произошло. «Решение убить должно исходить не от твоего тела, а от тебя, – вспомнил Эштон. – Только тогда оно будет достаточно эффективным». Эштон дорого дал бы за уверенность, что назад к прогалине его привела завладевшая им животная сущность, но, когда коротким движением бокового гребня он перерезал горло хрипящему Рихну, эта сущность молчала. Запах сектов на пористой красной земле всё еще был отчетливым. Эштон нашел их неподалеку: они отрывали от стволов потеки застывавшей на воздухе алой смолы и складывали в мешки. Из оружия у них были только кривые ножи, которыми они надрезали кору деревьев. Одному Эштон снес голову, другого опрокинул на спину и воткнул хвостовую пику между разошедшимися от страха грудными пластинами. Он поднял морду, по привычке ожидая услышать восторженный рев Арены, – но вокруг стояла тишина. Красное солнце почти закатилось. В наступивших багровых сумерках надрезы на стволах хондров сочились густым и алым, словно лес вокруг Эштона истекал кровью. Внезапно у него закружилась голова, и он прислонился к стволу, успев заметить, что оплетавшие дерево жилы были теплыми, даже горячими. Чипы не работают за Горизонтом. Он убил здесь пять человек – убил навсегда, так, словно они были не на Гарториксе, а на Земле, где те, кто умирал, умирали всерьез, разделяясь на замороженную оболочку и ворох голографических воспоминаний. Он судорожно втянул в себя воздух и огляделся. У корней ближайшего дерева были сложены три полных мешка смолы. Еще два раскрытых валялись неподалеку. Всё это можно загнать Вирту за несколько сотен койнов; для Периферии это целое состояние. Эштон сделал шаг вперед – и его тут же замутило: мешок, лежавший рядом с обезглавленным трупом секта, пропитался желтоватой слизью, вытекшей из-под панциря. Но мутило только его: чешуйчатое хищное тело без всякого сожаления впитывало влажные запахи леса и прислушивалось к ночным звукам. В отличие от Эштона, его тело чувствовало себя здесь как дома. Я животное, подумал Эштон, перешагивая через разбросанные по земле мешки и ныряя в чащу. Я всё равно не смогу вернуться обратно в Город. – Сможешь, – хрупкий голос треснул у него в голове, как сухая ветка под лапой. – Если у тебя будет чем заплатить привратникам за молчание. В темноте между деревьями старичок казался почти бестелесным. Белые волосы и пронзительные голубые глаза мерцали, словно отражая нездешний свет, не имевший источника в окружающем мире. Неизвестная сущность встрепенулась внутри, и тело Эштона зашипело, подняв гребни. – Ты человек, – старичок усмехнулся. – Как бы тебе ни хотелось перестать им быть. Прежде чем Эштон успел подумать, его тело скользнуло вперед, разевая пасть, и острые зубы сомкнулись на тонкой морщинистой шее, торчащей из синего комбинезона. Эштон сглотнул, но вместо крови рот был полон влажного ночного воздуха. Старичок засмеялся и появился снова – чуть в стороне, за деревьями. – Я буду поблизости, – сказал он. – На случай, если ты передумаешь. Глава 32. Мия Ровно в три тридцать раздался сигнал интеркома, и восемь призрачных голограмм окружили Мию, рассевшись вдоль затемненных стен просторного кабинета. Обычно звонки по утилизации начинались раньше. Но сейчас ей было нужно время, чтобы как следует подготовиться. Данные по статистике, к которым у Мии как у начальника отдела политкоррекции теперь был постоянный доступ, лежали на нескольких серверах. Только на то, чтобы внимательно изучить их, ушло почти двое суток. Дерек – она упорно продолжала звать Дрейка Дереком, притворяясь, что его настоящее имя не имело к ним отношения, – приносил к ее эргономичной рабочей капсуле капучино и молча менял пустую чашку на полную до тех пор, пока Мия не почувствовала, что сердце бьется у нее в горле и она больше не может проглотить ни капли горькой кофейной пены. То, что она искала в статистике, нашлось только под утро. Дерек не спал: оторвавшись от экрана, Мия прикрыла глаза – и сразу почувствовала теплые пальцы на затекших плечах и шее. Это было так похоже на сон, что она протянула руку и на ощупь нашла его коротко стриженную макушку – просто чтобы убедиться, что он всё еще здесь. Сделать так, чтобы Дерек оказался среди утвержденных кандидатов в обход всех проверок и собеседований, можно было только одним способом – через утилизацию номеров и назначение дополнительных финалов. Дополнительные финалы проверялись не так тщательно, как основные: при тех сроках и объемах производства, какие для этого требовались, на полную проверку не хватало ни рук, ни времени. Данные по каждому кандидату всё равно должны были оказаться в базе – но Мия надеялась, что в производственной гонке с несколькими финалами одновременно никто не станет проверять, когда и как они там появились. Для этого дополнительных финалов должно было быть не менее четырех. Мия перерыла все доступные цифры статистики, чтобы найти четыре «лишних» номера с подходящим сроком использования. Оставалось убедить другие отделы, что четыре дополнительных финала в ближайшие две недели были насущной необходимостью. – Добрый день, – она постаралась улыбнуться как можно шире, чтобы каждая из сидящих вокруг голограмм решила, что улыбка адресована именно ей. – На повестке у нас пересчеты. – Ими ведь занимается утилизация, – Тооме из отдела планирования финалов скривился, предчувствуя сверхурочные. – Пусть они там всё проверят и посчитают, прежде чем напрягать нас. – Я пока только принимаю дела по отделу, – пискнул из своего угла рыхлый парень с красноватыми глазами бассета. – У меня еще не было времени… Это был один из заместителей Фионы – кажется, его звали Ольсен. После того как весь отдел утилизации перетрясли сверху донизу в поисках возможных криминальных связей, там не осталось никого, кто был близок с Фионой и принимал хоть сколько-нибудь важные управленческие решения. Ольсен, который занимался администрированием – то есть следил, чтобы во всех кабинетах были заряжены голографические шлемы, а уборка проводилась точно по расписанию, – оказался единственным кандидатом на должность начальника, не вызвавшим сомнений и подозрений. Мия подалась вперед и сделала вид, что внимательно слушает. Ответом ей был затравленный взгляд, и она его сразу узнала: точно такой же был у нее, когда Фиона впервые спросила, правильно ли рассчитаны квоты по отделу политкоррекции. Ольсен, скорее всего, еще даже не понял, как читать цифры, доступ к которым он получил на днях. Это было именно то, что нужно. Мия ласково улыбнулась ему и уютно сложила руки на животе. – Ничего страшного, – доверительно произнесла она. – Я помогу. У нас есть четыре номера, по которым скоро подходит восьмидневный срок. Два на этой неделе и два – на следующей. Голограммы испуганно переглянулись. – Четыре номера? – недоверчиво переспросила Глория. – Это же… – Невозможно, – отрезал Рюн из отдела квотирования. – Мы бы знали. – Едва ли, – Мия пожала плечами. – Как верно заметил Тооме, пересчетами ведь занимается отдел утилизации. Правда, Ольсен? Под полупрозрачными взглядами остальных толстые щеки и подбородок Ольсена покрылись блестящей испариной. – Я, видимо… – забормотал он, не зная, куда смотреть. – Судя по данным статистики, квоты номеров на эту и следующую неделю были рассчитаны неправильно, – твердо произнесла Мия, не спуская с него глаз. – Их надо пересчитать. В кабинете повисло молчание. Глория нервно заерзала в кресле и посмотрела на остальных. – Послушайте, – сказала она почти умоляюще. – Нарративный отдел и так в последнее время работал без выходных… Никто не ответил: все смотрели на Мию. Она поспешно прикрыла глаза, чтобы остальные не увидели, как ей страшно. – Колин? – произнесла она ровным голосом, словно разговаривала не с голограммами, а с пустотой у себя внутри. – Квоты номеров по отделу утилизации были рассчитаны неправильно и требуют пересчета, – скороговоркой пробормотал Колин. – Да, нет? Для протокола. Тишина в кабинете сгустилась и потекла за шиворот скользкими ручейками. Выждав десять секунд, Мия открыла глаза и улыбнулась Ольсену. – Голосом, дорогуша, – нежно сказала она. – Система всё записывает. Шон ждал ее на перроне. Он ждал ее теперь каждый вечер, с тех пор как две недели назад Мия подошла к нему возле кулера и, улучив момент, прошептала: – Проводишь меня сегодня? Всю дорогу до станции, где Мие надо было выходить, они целовались в тамбуре. Шон втягивал ее в себя изо всех сил, словно она была трубочкой ингалятора, заряженного чистейшим грэем. Когда он наконец оторвался от нее, покачнувшись вместе с замедляющимся пневмопоездом, Мия улыбнулась распухшими и слегка онемевшими губами и сказала: – Завтра в это же время. Дома ее ждал Дерек. Он скользнул по ней взглядом и молча принес из ванной бальзам для губ с эффектом регенерации. Ночью, когда Мия пришла к нему, поеживаясь от сквозняка, – он по-прежнему спал в бывшей детской, – Дерек обнял ее и нашел губами жилку на шее, испуганно бившуюся, как бабочка о стекло. Интрижки между сотрудниками «Кэл-Корпа» не поощрялись, особенно с такой разницей в статусе и полномочиях. Если бы Шону взбрело в голову обратиться в суд, ему не пришлось бы ничего даже доказывать – достаточно записи с дронокамеры в коридоре, которая зафиксировала «тактильный контакт», и заявления Шона, что это случилось без его эксплицитного вербализированного согласия. Ощущение тайной власти над Мией кружило ему голову почище любого грэя, заставляя придумывать всё более смелые способы ею воспользоваться – в обход системы видеонаблюдения, инсталлированной во всех корпусах Шоу-центра для защиты сотрудников от разбирательств подобного рода. Это было именно то, чего она добивалась. Нарративщики знали сотни способов оказаться где-нибудь просто так. Пару дней они с Шоном целовались в коридорах серверных этажей Эвтерны, пока Мия не намекнула, что от бетонных кишок без окон у нее пропадает желание и начинается клаустрофобия. Еще через пару дней, между сдачей финала и звонками по анкетированию кандидатов, он, наконец, позвал ее к себе в кабинет. Нарративщики занимали нижний уровень корпуса Амальгама. Окон, выходящих на улицу, там не было – вместо них в стенах были огромные, от пола до потолка, 3D-проекции каскадных парков и холмистых равнин с низкими облаками. В угловых офисах были переговорные и кабинеты руководителей подразделения. Те, кто работал непосредственно над скриптами финалов, сидели в так называемом «муравейнике» – тесных комнатках без окон с непрозрачными стенами, которые примыкали друг к другу, образовывая путаный лабиринт. Покрыть «муравейник» стационарным видеонаблюдением было бы неоправданно дорого, поэтому по коридорам курсировали миниатюрные дронокамеры. Их маршруты управлялись генератором случайных чисел, но нарративщики, конечно же, знали, где и когда возникают слепые пятна, и постоянно этим пользовались. – По камерам ни тебя, ни меня тут сейчас нет, – гордо сказал Шон, прикрывая дверь, когда Мия пришла к нему в первый раз, четко следуя его указаниям. – Да? – улыбнулась она, оглядывая серые стены, сенсорную доску с черновой структурой финала и стол с экраном, на котором светилась открытая на середине анкета кандидата. – И где же ты есть? – На обеде, – пробормотал Шон, прижимая ее к стене и кусая за мочку уха. – Так голоден, что могу проглотить тебя целиком. Мия позволила ему поелозить руками под платьем и сбежала, сославшись на срочный звонок и пообещав прийти снова. Она приходила еще пару раз – всегда ненадолго, чтобы подогреть любопытство и голод Шона и проверить, что инструкции по избеганию дронокамер, которые он давал, и правда работали. В среду, когда Шон вошел вслед за ней в вагон пневмопоезда, она задержалась на секунду в тамбуре, почувствовала, как он ткнулся в нее всем своим большим неуклюжим телом, и прошептала: – Завтра днем как обычно. Шон напрягся. Глория уже наверняка рассказала ему и другим нарративщикам про дополнительные финалы. Это значит, что завтра они целый день будут сидеть над анкетами и скриптами – без перерывов, чтобы успеть до вечера.