– Он купил титул? – Этого я не говорил, – сказал мистер Ганз. – Его титул настоящий и, насколько мне известно, даже довольно древний. Суть в другом: в нем нет ничего благородного и аристократичного. Возьмем, к примеру, это так называемое «соперничество». Все это происходит только в его голове. И в голове Принцессы. – Не уверен, что я понимаю, – сказал Берни. – А это не очевидно? Вафелька и Принцесса за последние два года посетили десять выставок, и на каждой выходили в финал. И Вафелька – ты моя хорошая девочка – каждый раз побеждала. Одностороннее соперничество – это оксюморон. Вафелька таращилась в пространство. Одно ее крошечное ухо странно загнулось назад. – Я думал, Принцесса победила в Балморале, – сказал Берни. – Балморале? Даже не говорите со мной о Балморале. – Почему? Разве это не самая крупная собачья выставка в мире? – О, в этом не сомневайтесь, но что насчет честной игры? – А что с этим было не так? – Я вижу, ваш работодатель не объяснил вам полную картину. – Так посвятите же меня. – Поразительно, что вы этого не знаете, – сказал мистер Ганз. – В Балморале они буквально выстрелили Вафельке в колено. Берни очень редко выглядел удивленным, так редко, что я даже не сразу распознал выражение его лица. – Повторите-ка? – Какое слово вы не поняли? – Например, «выстрелили в колено», – сказал Берни. – Я не уверен, что у собак вообще есть колени. Конечно, у нас их нет. Человеческие колени довольно уродливые, и ноги у них выглядят как-то странно. А наши ноги – хоть и не мне об этом говорить – крайне элегантны. – Это была метафора, – сказал мистер Ганз. – Метафора чего? – Самого ужасающего зверства, которое я только видел в своей жизни. – И это?.. Мистер Ганз погладил Вафельку. – Я не хочу вновь говорить об этой травме. Только не рядом с ней. – Я понимаю, – сказал Берни. – Да? Берни кивнул. Это был короткий кивок, скорее даже простое подергивание подбородка, и, пожалуй, мой самый любимый вид кивков среди всех: он был настоящим. – Я вам верю, – сказал мистер Ганз. Он сделал глубокий вдох. – Полагаю вы встречались с тренером, Нэнси Малон? – Да. – Когда-то она на меня работала, вы знали об этом? – Нет. Чем закончилось ваше сотрудничество? – Это к данному вопросу не относится, – сказал мистер Ганз. – Суть вот в чем: в день выставки в Балморале – еще ничего не началось, мы все еще были за кулисами – Нэнси Малон подошла и… – он понизил голос, – наступила на бедную маленькую лапку Вафельки. Жестоко. Вышибла ее из соревнования – бедняжка хромала еще много дней, – глаза мистера Ганза стали еще более влажными. Глаза Вафельки, к слову, тоже, а уши подались назад. – Так что, да, Принцесса выиграла Балморал, если вы можете назвать это победой. – Что случилось после? – После чего? – После того, как Нэнси Малон наступила на Вафельку. – Крокодильи слезы, разумеется, – крокодилов я тоже видел в телевизоре, но они что, и в Балморале отметились? Дело становилось все более запутанным. Нужно было готовиться ко всему. У нас с Берни работа суровая. – Что вы имеете в виду? – Ужасно раскаивалась, утверждала, что это была случайность, бесконечно извинялась. Даже имела наглость – вы только представьте – взять Вафельку на руки и пытаться ее утешить. Я положил конец этому представлению. – Возможно ли, что это был несчастный случай? – Совершенно точно нет. – Вы видели, как это случилось? – Строго говоря, нет, не видел, между нами стояли другие люди – там вообще творился сущий хаос, что дало ей возможность действовать. Но я полагаюсь на неоспоримого свидетеля. – На кого? – Того, кто все видел. – У него есть имя? – Я не слишком хочу вдаваться в подробности. – Почему нет? Последовало долгое молчание, и во время этого молчания я заметил в углу маленькую серебряную миску, а в миске – что-то очень похожее на стейк, нарезанный на маленькие кусочки – возможно, для одной очень маленькой пасти. Или, возможно, для любого, кто случайно оказался поблизости, например, для зашедшего гостя. Эдакий гостеприимный жест. Несколько мгновений спустя я обнаружил, что все еще сижу прямо и настороженно, но почему-то маленькая серебряная миска стала гораздо ближе. – Мне больше нечего сказать, – заявил мистер Ганз. – Выглядеть это будет плохо, – сказал Берни. – Прошу прощения? – Давайте вернемся к тому, как вы восхищаетесь – восхищались – Аделиной Боргезе. – Что вы имели в виду… Что будет выглядеть плохо? – голос мистера Ганза изменился, стал выше и тоньше – верный знак, что разговор продвигался в правильном направлении. Ничего удивительного – Берни отлично вел допросы, я ведь еще этого не говорил? Берни покачал головой. – Вы свой выбор уже сделали, – сказал он. – Но можете вы объяснить, почему вы восхищались Аделиной? Голос мистера Ганза стал еще выше. – Забудьте прошлое время. Я восхищаюсь ей, прямо сейчас. – Почему? – Она стоит на земле обеими ногами, – сказал мистер Ганз. – Согласно моему опыту, люди ее финансового положения обычно крайне отдалены от обычной жизни. А Аделина, конечно, наслаждается своими возможностями, но они ее не испортили. – Может, потому что деньгами она обзавелась в более позднем возрасте, – предположил Берни. – В более позднем возрасте? – переспросил мистер Ганз. – Что вы имеете в виду? – Разве она не из Нью-Джерси? – Да, но как это связано? Берни открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент Вафелька издала дрожащее поскуливание, больно резанувшее по ушам. – Ох, бедняжка, – проговорил мистер Ганз. – Она так чувствительна к настроению в комнате, к напряжению. Нам придется продолжить в другой раз. – Почему вы напряжены, мистер Ганз? – Я не говорил, что я напряжен. – Тогда кто? Я лично не напряжен, как и… – Берни посмотрел на меня. Ой! Я стоял прямо перед серебряной миской. И она была пустой. Как это вообще могло получиться? – …Чет. – И? – Так кто еще может быть напряжен? – сказал Берни и встал. – Мы уйдем, но прежде я хочу рассказать вам о теории графа.