– Принцесса отказалась. – Чертовски верно. Она слишком гордая. – И она тебе нравится. – Принцесса? Она великолепна – лучшая собака, с которой я когда-либо работал. – Ты работал с Принцессой? – Когда пришла Нэнси, меня уволили. Вначале ее тренером был я. – Я думал, ты секретарь. – Они просто теперь так меня называют. Платят мне зарплату, пока я не найду другую работу – это дело рук Аделины, конечно же. Будь на то воля графа, я бы оказался на улице. – Вы знали Аделину еще с Пассаика? – Конечно. У ее отца были свои выставочные собаки, а моя мама была их тренером. – И она научила тебя? Альдо кивнул. – Когда Аделина и граф попали в мир шоу, Аделина предложила мне работу. Берни потянулся за рулоном бумажного полотенца, отмотал немного, вытер разлитый кофе и убрал все осколки. Альдо все это время наблюдал за ним, но Берни ни разу не поднял на него взгляд, пока все не убрал. – Эпизод с коленной чашечкой – все и правда произошло так, как ты рассказал? – Да. – Никаких шансов, что это была случайность? – Нет. – И ты сказал Ганзу, потому что хотел, чтобы Нэнси уволили? – А с этим что-то не так? – Несколько окольный способ, – сказал Берни. – А по моему опыту, окольные способы часто дают сбой. Альдо фыркнул. Меня всегда живо интересует, почему люди это делают. Я тоже могу фыркать, но у меня это происходит само по себе и ничего не значит. Человеческое же фырканье всегда что-то значит, но я не знаю, что. – Насчет этого вы правы. Граф купился на историю о несчастном случае и пригрозил подать в суд на Ганза. – А что подумала Аделина? – спросил Берни. – Аделина верит всему, что говорит граф. Она от него без ума. – Да? – спросил Берни. – Я как раз собирался спросить, есть ли что-то между тобой и Аделиной. Глаза Альдо превратились в щелочки. – Пытаетесь что-то на меня навесить? А ведь я на мгновение подумал, что вы честный человек. – Всего лишь пытаюсь раскрыть это дело, – сказал Берни. – Да, не в первый раз слышу, как кто-то мелет подобную чушь, – сказал Альдо. Снова мельницы? Но тут не было никаких мельниц. – Но для удовлетворения вашего больного любопытства, между мной и Аделиной никогда ничего не было. Мы знали друг друга с детства. – Как получилось, что она позволила тебя уволить? – Они насчет этого долго ругались. – Но Боргезе тут главный? – Я бы так не сказал. Но он любовь всей ее жизни, как я уже упоминал. – Как они сошлись? – После колледжа она уехала в Италию, год изучала художественное искусство. – И ему принадлежали какие-то знаменитые картины? – Графу? Да черта с два ему что-то принадлежало. Однажды она брала урок верховой езды, а он был инструктором. Берни встал, выбросил скомканное бумажное полотенце в мусорное ведро. – Ты хороший стрелок, Альдо? – спросил он. – Почему вы спрашиваете? – На днях я видел, как ты чистил в конюшне винтовку калибра 7.62х63 миллиметра. – Не особенно хороший стрелок, нет, – сказал Альдо. – Да и винтовка не моя. – А чья? – Аделины. – Только не говори мне, что она охотница. – Такая любительница животных, как Аделина? Нет, конечно. Но иногда, когда здесь останавливаются гости, она устраивает стрельбу по мишеням. По бутылкам из-под кока-колы, выставленным на заборе. Стрельба по бутылкам на заборе – это мне нравилось. Может, скоро она начнется? Было бы неплохо, чтобы уже хоть что-то произошло. – Она хороший стрелок? – спросил Берни. – Аделина? Примерно как я. – А граф? – Стреляет еще хуже, – где-то наверху несколько раз прозвонил телефон, затем умолк. Альдо поднял взгляд. – Как ты думаешь, где она? Что с ней случилось? Они поговорили еще немного, но я перестал слушать, потому что снова представил себе лицо Аделины с муравьями. Тогда я подошел к крошечным серебряным мисочкам Принцессы и лег рядом с ними. Глава двадцать первая Когда мы выехали обратно на дорогу, Берни сказал: – Напоминает мне о Шекспире. Шекспир? Не припоминаю такого дела. Но мы с Берни раскрыли множество дел, нельзя же ожидать, что я буду помнить каждое? – Все эти интриги, словно при королевском дворе, – добавил он через некоторое время. Ничего не знаю ни о каких королевских дворах, но вообще дворы я люблю. Помню, рядом с одним судом – а я был в суде лишь однажды – был чудесный двор. Я тогда был уликой А, не уверен до конца, что это такое, но на практике это значило, что я должен был пройти через комнату – с каким-то парнем в форме, не с Берни – на поводке. Поводок – с этим я могу смириться, если это действительно необходимо, к тому же, потом Берни дал мне польскую сосиску. Не знаю, почему она была польской – вроде бы, она совсем не плясала, а может, я просто не дал ей шанса, потому что очень быстро ее съел. Уликой Б был магнум 44 калибра, который я выкопал из клумбы какого-то преступника. Он, вероятно, все еще носит оранжевый комбинезон в Центральном тюрьме. Прекрасный сегодня был день для того, чтобы ехать в машине – голубое небо, чистый воздух, Элмор Джеймс, доносящийся из динамиков. Труба – мой любимый инструмент, но сразу за ней идет слайд-гитара. Трудно описать чувство, которое возникает в глубине моих ушей и спускается вниз по шее до самого хвоста – а потом иногда возвращается в обратную сторону, и сталкивается со следующим чувством, уже уменьшающимся! Берни подпевал музыке – «Небо плачет», «Плохо обращаешься с мамой», «Мне тоже больно» – но довольно тихо, и в этот раз он не играл на воображаемой гитаре, что, в сущности, делало поездку только более безопасной. – У меня плохое предчувствие, – пели они с Элмором Джеймсом. У Берни очень приятный голос – я уже упоминал об этом? – но голос Элмора Джеймса, чем-то похожий на слайд-гитару, способен вытворять со мной самые странные штуки. – Блюз, Чет, – сказал Берни. – Ничто не сравнится с блюзом. В этом не было никаких сомнений, по крайней мере, исходя из моего опыта. Но из-за того, что голос Элмора Джеймса и слайд-гитара вызывали во мне дрожь одновременно, иногда блюз переносить было довольно тяжело, и я был отчасти рад, когда Берни его выключил. Вскоре после этого мы оказались на пустынной трассе, которую я запомнил, а вдалеке возвышались покосившиеся здания Клаусон-Уэллса. – Начнем с нуля, – сказал Берни, когда мы выехали на главную улицу города-призрака. Я уже слышал, как он употребляет это выражение – начнем с нуля – и обычно это всегда значило, что дела у нас идут плохо. В городе было тихо, никого не было видно. Налетел ветер и протащил через улицу какой-то пластиковый обрывок. Мы припарковались перед салуном и прошли через главные двери. Берни огляделся: длинный бар, треснувшее зеркало, барный стул, валяющийся на полу. И что это там лежит? Среди высохших какашек койтов лежит одна свежая. Я обнюхал комнату, уловил запах и последовал за ним к большой дыре в задней стене – койот, побывал здесь и ушел – и вернулся к Берни. Он уже поставил стул вертикально.