Император возвышается надо мной горой мяса; я чувствую запах масла, которым умащены его кудрявые волосы и волнистая борода, слышу, как хрустит его килт, когда он делает ко мне шаг. – Я спрашиваю тебя, зачем ты сюда пришел? Если он опустит голову еще на дюйм ниже, а я привстану на цыпочки, то я смогу его поцеловать прямо в губы. Холод, охвативший мое сердце, растекается по рукам и ногам; меня столько раз бросало от восторга к ужасу и обратно за последние несколько секунд, что я уже ничего не чувствую, вообще ничего, кроме ледяного спокойствия, не заполненного ничем. Я заглядываю прямо в его бездонные глаза: – Я пришел, чтобы спасти свою жену. – Жену? – Он немного удивлен, это видно по его лицу. – Ты не говорил Мне, что ты женат. – Я много чего тебе не говорил. Стоя перед ним и зная, что пути назад уже нет, я вдруг понимаю, что мне совсем не хочется начинать. Я выбрал цель и взвел курок, а теперь мешкаю, прежде чем нажать на спусковой крючок. Пока этот миг тянется, мы с Паллас словно две кошки Шрёдингера, колеблемся между жизнью и смертью, равно принадлежа и той и другой, но первое же мое движение разрушит наше с ней волновое колебание и отправит его в историю навсегда. – Верно, – самодовольно мурлычет Ма’элКот. – Например, что ты Актири. Невидимая рука сдавливает мне горло. Даже будь я настолько крут, чтобы отнестись к этому спокойно, условия моего пребывания здесь не позволяют мне ответить. Я изображаю улыбку, надеясь, что она придаст мне уверенности. – И чего ты ждешь? – продолжает Ма’элКот. – Мой образ перед тобой. Сеть у тебя в руке… Передумал? В последний момент испугался нападать на Бога? С усилием я выталкиваю из пересохшей глотки слова: – Знаешь, кто такой мертвый шпион, Ма’элКот? – Мертвый шпион? – Да. Так один писатель у меня дома назвал парня, которого снабжали ложной информацией, зная, что его схватят враги. Когда его пытают, он ломается и начинает говорить то, что знает, то, что он сам считает правдой. Так можно заставить неприятеля поверить в то, что выгодно тебе. Понял? Губы Ма’элКота как-то странно подрагивают, в глазах появляется блеск. – Ламорак… – шепчет он. Однако эта мысль ничуть не обескуражила его, скорее позабавила и даже подбодрила. Его веселье только нарастает, пока он доводит логическую цепочку до конца: – Ну конечно. Вот почему ты не спешишь пускать в ход сеть… Ты знаешь, что это на самом деле Я, а не Мое изображение. Ты так и спланировал. Как иначе ты мог выманить нас обоих из дворца, защищенного Моей волей от магии Актири? Ламорак издает сдавленный стон сверху, со своего креста: – Ты знал! Ты использовал меня… Я киваю ему: – Ага. Я на тебя рассчитывал, и ты не подвел. Черт, Ламорак, я на днях убил человека, до которого тебе еще расти и расти. И ты думал, что я пощажу такого слизняка, как ты? Ну вот, теперь осталось снять с креста Паллас, и дело, считай, сделано. Тоа-Ситель подбирается ко мне боком, рука по-прежнему в рукаве – значит, у него там кинжал. Герцог так переволновался, что напрочь забыл об осторожности. – Но что теперь? – негромко продолжает Ма’элКот. – Ты здесь в Моей власти. Как ты надеешься спастись? Он бормочет еще что-то в таком духе, но я уже не слушаю. Мой взгляд устремлен к свету тех единственных глаз, которые имеют для меня значение. Даже самый гибкий мыслитель на свете не может поменять точку зрения мгновенно, для этого нужно время. Когда я только шагнул на эту арену, все мысли Паллас были лишь о той страшной опасности, которой я подвергаю себя, – страх за меня прямо выпрыгивал из ее глаз. О том, чтобы спастись самой, она уже не думала, а когда я взобрался на повозку, поставила крест и на мне; она считала нас обоих покойниками, верила в это, а значит, так оно для нее и было. Но она слишком умна, а жизнь в ней слишком сильна, чтобы предаваться отчаянию долго. Собственно, именно ради этого я и вел всю эту бессмысленную перепалку с Ма’элКотом – чтобы дать ей время перестроиться. Я вытаскиваю из кармана гриффинстоун и, держа его так, чтобы камень был виден только ей, одними глазами спрашиваю ее: «Готова?» Ее ответный взгляд полон яростной силы и в то же время совершенно невозмутим. Это значит: «По твоему сигналу». Ма’элКот продолжает болтать, счастливый, как любитель детективов, самозабвенно обсасывающий разбросанные автором ключи к разгадке. Когда я снова поворачиваюсь к нему, он как раз спрашивает: – …Но тогда зачем сеть, если ты знал, что она бесполезна? – Ты про эту? – холодно усмехаюсь я в ответ. – Да нет, не бесполезна. Это сигнал Подданным Арго нападать. – Что? Не давая ему времени опомниться от нового откровения, я набрасываю ему на голову сеть. Он делает снисходительно-раздраженный жест, точно хочет отмахнуться, но сеть облепляет ему голову. Тоа-Ситель бросается на меня. Словно у фехтовальщика, в его руке тускло взблескивает сталь. Я увертываюсь от удара клинком и сам бью его ногой в колено; сломанный сустав трещит, и Герцог падает, рыча от пронзительной боли. Гуляки на арене мигом выдергивают откуда-то клинки и устремляются к повозке, я отскакиваю от Тоа-Сителя, а Ма’элКот тянет ко мне руку, запутавшись в сети. Я улыбаюсь ему: – Я же предупреждал тебя: больше меня не лапать. Забыл? Он и правда забыл – забыл, что сеть отгородила его от Потока, лишила магической защиты. Моя ухмылка сменяется зверской гримасой, когда я, размахнувшись хорошенько, бью Императора ногой в пах. Удар моей стопы расплющивает его яички, так что его глаза двумя баскетбольными мячами выскакивают из орбит, рот широко раскрывается, и из него с громким шипением вылетает весь его запас дыхания. У него такое лицо, что мне хочется ржать в голос. Пока он, согнувшись пополам, вслепую шарит рукой у себя в паху, надеясь успокоить разбитую промежность, я оставляю его в этом безвременье между ударом и мигом, когда он обнаружит, какой ослепительной еще станет эта боль, а сам бросаюсь к кресту Паллас. Подпрыгнув, я цепляюсь пальцами обеих рук за серебряную сеть, лезу по ней вверх, и на один бесконечный миг я и Паллас оказываемся лицом к лицу. Одними глазами я задаю другой вопрос, и она отвечает: – Да. Я накрываю ее рот своим ртом. Мы жадно целуемся сквозь сеть. Сколько дней моей жизни я шел к этому моменту, заставлял себя двигаться к нему, и он стоил всех моих усилий. Сеть расползается под моим весом, и я сквозь образовавшуюся дырку вкладываю камень в ее повернутую ко мне ладонь. Ее пальцы смыкаются вокруг гладкой поверхности. – Что тебе нужно? Слезы выступают у нее на глазах. – Купи мне время. – Готово. Арбалетные стрелы свистят мимо меня, когда я снова скатываюсь на платформу. На один тошнотворный миг мне кажется, что стрелы прошили Паллас, но, взглянув вверх, я вижу, что сеть перед ней раздулась, как парус, только наполняет ее не ветер, а полупрозрачная стеклянная сфера с Паллас в центре. Она успела поднять Щит, а он уже ощетинился вонзившимися в него стрелами. Но даже с гриффинстоуном в руке она не сможет выполнять два магических действия сразу: держать Щит и снимать себя с креста. Значит, я должен купить ей паузу. Здесь, внизу, без слов рычит Ма’элКот, стоя на коленях. Его лицо стало багровым от натуги, пальцы шарят по сетке, стремясь сорвать ее с головы. Я уже готовлюсь к удару, но вдруг передумываю и опускаю ногу. Есть вещи, которые надо делать только руками. И я хорошенько навешиваю ему правой в нос. Сердце едва не выпрыгивает у меня из груди от радости, когда его безукоризненный нос сворачивается набок под ударом моего кулака и въезжает в столь же безукоризненную скулу, а глаза сходятся к переносью от боли. Кровь вскипает во мне, я готов убить его, не сходя с места, как вдруг ледяная сосулька впивается в мое левое бедро. Оказывается, это ножичек Тоа-Сителя. Старикан-то крепче, чем кажется, – дополз-таки до меня, волоча сломанное колено, а теперь смотрит на меня снизу вверх с выражением безумного удовлетворения на лице, так, словно достиг главной цели своей жизни и теперь готов умереть. И зря он так смотрит: это же не рана, а так, царапина. Легко, точно занозу, я вынимаю стилет из ноги и отбрасываю его в сторону, а сам с разворота бью Герцога ногой по голове так, чтобы у него в глазах потемнело, но не так, чтобы убить. Он мешком валится на бок – а сам все еще в сознании, ишь какой крепкий попался, – и я, упав на одно колено, вырубаю его окончательно ребром правой ладони в основание черепа. Стрелы продолжают свистеть со всех сторон, но ни одна не подлетает ко мне близко – стреляют с трибун, стрелки боятся зацепить Ма’элКота. А он уже почти справился с сетью. Надо его кончать, и быстро, а то эти лжегуляки вот-вот пожалуют. Ревут трубы, совсем близко. Ворота, ворота тоннеля, что ведет наружу, открыты!.. Черт. Кавалерия. Копейщики в легких доспехах на полном скаку проносятся в ворота и рассыпаются по арене. Солнце бликами отскакивает от стальных наконечников копий у всех, кроме пятерых, – они скачут следом за человеком без доспехов, зато с ног до головы в крови, который на скаку вертит над головой здоровенным мечом с такой легкостью, как будто весу в нем не больше, чем в дирижерской палочке. Его глаза встречаются с моими, и Берн приветствует меня безумной ухмылкой окровавленного рта. И вдруг жидкий огонь ручейками начинает растекаться сквозь мышцу моего левого бедра, и я понимаю, почему так смотрел на меня Тоа-Ситель. Старый хрен меня отравил. С глухим треском, какой бывает, когда мясо отрывается от костей, Ма’элКот освобождается от сети. Одним движением он поднимается на ноги, вырастая надо мной, словно приливная волна. Я подпрыгиваю, целя ногой ему в подбородок, но тут его лицо из багрового снова становится белым. Это значит, что магия вернулась к нему, и мне теперь не угнаться за ним, его громадная рука выбрасывается вперед стремительно, как атакующая змея, ловит меня за лодыжку раньше, чем я успеваю закончить замах, и ударяет мною о дно повозки так, что та едва не раскалывается. Искры летят у меня из глаз, дыхание застревает в груди. Ма’элКот снова вздергивает меня в воздух за лодыжку, так что моя голова болтается где-то на уровне его колен. Он рычит: – Готовься узнать, что значит разгневать Меня. Все пошло немного не так, как я планировал. Но вдруг раздается такой громкий вопль, как будто настал конец света, и повозка норовит встать под нами на дыбы, точно живая. Ма’элКот спотыкается. Он разжимает руку, и я выпадаю из нее. И тут же вокруг раздается громкий лязг: пряжка, которая удерживает ремень Ма’элКота, вдруг расстегивается сама собой, наручники, которые удерживают на кресте Ламорака, тоже раскрываются, и он валится едва ли не на меня. По всему стадиону с людей спадает оружие, запертые двери внезапно оказываются открытыми, ворота на улицу широко распахиваются. Повозка под нами снова взбрыкивает, но на этот раз я понимаю: дело вовсе не в ней – взбесился весь стадион. Кони бьются и ржут, всадники вылетают из седел и падают на землю, крики рвут воздух, и все это перекрывает громкий рев землетрясения. А над всеми нами парит Паллас, поднявшись футов на пять над своим крестом. Она – единственная неподвижная точка в этом зыбком, утратившем надежность мире. Паллас вытягивает руки, и льняная сорочка на ней вспыхивает почти бесцветным пламенем, которое разгорается так, что становится больно смотреть, и уже скоро раскаленные добела языки огня слизывают последние обрывки металлической сети, сдерживавшей ее Силу. Мучительный грохот, с которым трутся друг о друга земные пласты, нарастает, пульсирует у меня в ушах, ритмичный, словно прибой…