И превращается в Голос, настолько громкий, что кажется, будто к нам обращается весь мир: ТОЛЬКО ПОПРОБУЙ НАВРЕДИТЬ МОЕМУ МУЖУ, ЧЕЛОВЕЧЕК, И Я ПОКАЖУ ТЕБЕ, ЧТО ЗНАЧИТ ГНЕВИТЬ БОГА. 20 Все, кто был в техотделе, вскочили со своих мест и застыли, вперившись глазами в экран. Артуро Кольберг стоял за ними и не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Его трясло. – Вертеть тебя насквозь! Да это же Паллас! Землетрясение, голос… Бог ты мой, да знай я, что она на такое способна, я бы никогда не… Тут Кольберг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Проглотив конец предложения, он сморщился, ощутив, как струйка ледяного пота бежит у него между лопатками и дальше, по изгибу спины вниз. Оцифрованный голос без всякого выражения произнес: – Чего бы вы не сделали? Он быстро глянул на зеркальную маску соцпола, оттуда злобно зыркнуло его собственное лицо, превращенное выпуклой поверхностью в подобие рыбьей хари с красными глазами в черных кругах усталости. Он облизал губы: они были солоны от пота. Скорость бормотала в его крови, натекала ему в голову, пока она не раздулась, как огромный шар, который вот-вот лопнет. – Я… я ни за что не поручил бы ей миссию такого… э-э-э… ограниченного масштаба. Я постарался бы придумать для нее что-то… э-э-э… более значительное, что ли, больше похожее на… э-э-э… вот на это… Невозможно было понять, удовлетворилось этим ответом лицо под маской или нет. Сплошной кошмар, от которого нельзя проснуться. Он обтер потеющие ладони о штанины своего тренировочного костюма и попросил у Бога, чтобы Он поскорее прислал сюда Карсон с судебным запретом, пока у него не сорвалось с языка что-нибудь уж совсем непоправимое. «Прокляни эту суку Доул, – молился он Богу, в которого не верил. – И всех ее адвокатов, и этих болванов-полицейских, и Марка Вайло, и гребаную Студию заодно, чтобы два раза не вставать, но особенно, отдельно, прокляни, пожалуйста, Кейна». Бегающий взгляд Кольберга остановился на кнопке экстренного извлечения. Особенно Кейна. 21 Все пошло не так. Величество не покидал свой наблюдательный пункт на одном из верхних ярусов стадиона. Когда Кейн швырнул сеть, он дал сигнал к атаке. Верный старина Деофад тут же бросился на арену, зачарованный клинок Лютен светился над его головой, точно полоса раскаленного железа. Деофад убил одного фальшивого гуляку и вплотную занялся другим, прежде чем остальные Подданные оказались на песке рядом с ним. Они не видели, как отчаянно махал руками Король, не слышали, как он надрывался, вопя: «Нет! Назад!», когда понял, что безумный план Кейна провалился. Ма’элКот был здесь во плоти, и, пока он убивал Кейна, каждому здравомыслящему человеку было понятно, что пора искать выход. А потом ворота стадиона распахнулись, и на арену хлынула конная гвардия Анханана. Деофад еще был виден сверху, он крутился меж нападающих, его волшебный клинок отсекал от их доспехов кусок за куском, и все-таки вооруженных копьями конников было слишком много, они теснили и Подданных, и фальшивых гуляк без разбора. А потом началось землетрясение, и ужасный Голос грянул отовсюду и в то же время ниоткуда. Нет, величество не потерял головы, он сохранил присутствие духа, хотя люди вокруг него кричали и бежали кто куда. Спрятав глаза от Паллас Рил, которая сияла ослепительно, точно солнце, он зорко высматривал возможность к отступлению. Вдруг сверху на него упала тень, и солнечный жар исчез. Воздух на стадионе позеленел, там и сям его пронизывали золотистые пятна и прожилки. Все это вместе напоминало прозрачный пруд, если заглянуть в него в спокойный солнечный день. Что же могло отбрасывать такую тень? Величество поднял голову и застыл на месте: над его головой текла река. 22 Самое пугающее во всем этом то, что Ма’элКот совсем не испугался. Он поднимает голову, притеняет ладонью глаза от беспощадного ядовитого света, который излучает тело Паллас, и ухмыляется улыбкой богатенького ребятенка, который встречает Рождество. В его голосе звучит глубокое, почти сексуальное удовлетворение. – Чамбарайя, если Я не ошибаюсь? А Я всегда думал, что ты миф. Голос, который звучит в ответ, состоит из птичьих песен, хруста гальки под чьей-то ногой, плеска воды и даже шума боя, кипящего вокруг. НЕ МИФ. ОТОЙДИ ПОДАЛЬШЕ, БОЖОК, И НЕ ТРОНЬ КЕЙНА, ПОТОМУ ЧТО ОН НАШ. Чамбарайя? У меня отвисает челюсть. Речной бог собственной персоной? – Отойти подальше? С большим удовольствием, – отвечает Ма’элКот вкрадчиво и, оставив меня беспомощно лежать на дне повозки, отходит в сторону и отряхивает руки, словно работник, который сделал свое дело. – Я давно жду, когда старые боги придут помериться со Мной силами. Честно говоря, я надеялся на более впечатляющую встречу. Но ты тоже подойдешь. Паллас сжимает кулаки, и цветы, которыми увита повозка, внезапно оживают: словно змеи, они обвивают Ма’элКота, привязывая его руки к бокам, сдавливая ему горло. Деревянная платформа под его ногами со скрипом и скрежетом превращается в колодки, которые обхватывают его лодыжки. Он силится сбросить их с себя, нечеловеческие мускулы волнами ходят под его одеждой. Деревянные колодки скрипят, но держат. Опустив голову, он смотрит, как пленившие его цветы превращаются в тропический сад, и широкая ухмылка расплывается по его лицу. Он поводит плечами, и гремит гром. Он смеется, и солнце меркнет. Он поднимает голову, и молния потоком энергии обрушивается на него с потемневшего неба; языки пламени вырываются из его тела, испепеляя цветы и поджигая повозку, от которой в считаные мгновения остаются одни угли. Удар грома, который следует за этим, лишает меня способности слышать, зато я вижу, как Ма’элКот, торжествуя, стоит посреди бушующего пламени. Он поднимает руку, точно так же как тогда, во время ритуала Перерождения. Я откатываюсь в сторону, бессловесный крик рвется из моего рта – надо предупредить Паллас. Ма’элКот выбрасывает вперед кулак. Воздух вокруг него вспыхивает, словно топка плавильной печи, и с диким ревом струя огненной энергии устремляется прямо в грудь моей жене, а та принимает ее, разведя руки в стороны, словно цветок – лепестки. В ее смехе слышна потусторонняя Сила. Она указывает куда-то на север, за стену стадиона, высоко в полуденное небо. Там, на горизонте, заслоняя небо, уже ходят прозрачные горы, изумрудные от водорослей, искрящиеся чешуей мечущихся в них рыб. Сама река, против всякого обыкновения и разумения, потекла вверх. Водяный поток поднимается все выше, один его конец свертывается в шар размером с деревню. И вдруг он разворачивается, как цветок, как морская звезда, и оказывается… Рукой. Рука Чамбарайи приближается к стадиону. Сражение вокруг нас мигом затихает, солдаты, в том числе закаленные ветераны многих войн, бросают оружие, падают ничком и закрывают голову руками, вопя, словно малые дети. Горожане хватаются друг за друга и воют. А я… я смотрю во все глаза. Кем же должна была стать Паллас, чтобы начать творить такое? Рука размером с боевой корабль – да что там корабль, целый авианосец – опускается. Пламя горящей повозки погружается в нее, шипит, но продолжает гореть, посылая к небу целый столб из воздушных пузырьков. На ошеломительно долгий миг вода охватывает меня, и я оказываюсь нос к носу с карпом – рыбина размером с мою голову таращится на меня так же ошеломленно, как я на нее. Но вот поверхность воды отступает, оставляя меня лежать на дымящемся остове повозки, от которого несет дымом и с которого хлещет вода, а яд продолжает расползаться по моей горящей огнем ноге. А рука уже высоко надо мной, так высоко, что солнце просвечивает ее насквозь, и я вижу, что в ней зажат Ма’элКот. Водяная сфера в сотню метров глубиной окружает его, так что я едва различаю его в центре. Вдруг пар начинает хлестать из сферы во все стороны – это Ма’элКот разводит в стороны руки и начинает гореть. Он еще не сдался, и я не знаю, сможет ли Паллас или Чамбарайя, – короче, я не знаю, останется ли победа за ними. Не уверен, что есть на свете сила, способная превзойти его могущество. Я перекатываюсь на бок, сплевываю густую зеленоватую воду, которая затекла мне в рот, и вдруг обнаруживаю себя лицом к лицу с Ламораком. Ну мы его и уделали – нога сломана, челюсть тоже, нос разбит и свернут на сторону, глаза заплыли, превратившись в узкие щелочки. Одно мгновение эти щелочки смотрят на меня, но вдруг начинают закрываться: если я захочу убить его сейчас, он ничего не сможет с этим поделать, и он это знает. Значит, он отпускает сознание – знает меня слишком хорошо, понимает, что нет смысла просить меня о пощаде. – Нет уж, жалкий мешок дерьма, не уходи, ты мне еще нужен! – рычу я и просовываю пальцы под повязку, которая удерживает его челюсть. Льняная ткань, натянувшись, врезается ему в отек, и внезапная боль приводит его в сознание. Он выкатывает на меня глаза, как взбесившаяся лошадь. – Не уходи. Ты нужен мне в сознании. – За… но, Кейн… Эх, полежать бы тут денек-другой без движения, так ведь нет, придется встать. Бедро, в которое вошел яд, онемело вокруг раны, волна жара уже входит мне в низ живота. Жить мне осталось минут, наверное, пять. С трудом я поднимаю сначала одну ногу, потом другую, перешагиваю через распростертого на дне повозки Тоа-Сителя – надеюсь, ты подох, засранец, – и с трудом ковыляю к косому кресту, на котором раньше висела Паллас. Вон она, в небе, парит прямо у меня над головой и сияет, как солнце. Теперь она единственный источник света на стадионе. Неведомо откуда приползли тяжелые черные тучи – не тучи, а гранитные горы огненными языками молний лижут небо. Мне надо добраться до Паллас, дотянуться, коснуться ее руками, и все, мы спасены оба, – но она высоко, парит себе в небе, сама невесомая, точно воздух… Я кричу ей, зову ее по имени раз-другой, но тут начинается ветер, настоящий ураган, который подхватывает мои слова и сразу относит их куда-то далеко. Она меня не слышит; она никогда меня не услышит. Может быть, если я смогу взобраться на крест, встать на его верхушку и подпрыгнуть, то…