Ой… ой-ё-ёй, господи… как больно. 26 Внутри Песни сердце Паллас рвалось на части. Пока сила Ма’элКота текла в нее и сквозь нее, она узнавала мужчин, женщин и детей, чьи жизни он призывал к себе, знала их так, как только мать может знать жизнь, которую она исторгла из собственного тела. И как для матери смерть ее ребенка становится концом мира, так и для Паллас мир кончался снова, и снова, и снова, с каждой задутой жизнью. Может быть, приди они все сразу, ей было бы легче это пережить; массовое уничтожение превращает людей в абстрактную массу, в сталинскую статистику; но вместо этого она сталкивалась с индивидуальными трагедиями. И каждая смерть была для нее не абстрактной цифрой, а конкретной историей. Ее душа каменела под тяжестью прикосновений любящих рук, горьких слез, последних взглядов, брошенных из-под навсегда закрывающихся век. Жажда защищать – вот что привело ее в этот мир; преданность делу спасения невинных жизней составляла самую суть ее бытия; вот почему, чтобы выдержать все это, ей надо было быть не Паллас Рил, не Шанной Лейтон, а кем-то совершенно другим. Даже вечная безмятежность реки не могла унести ее боль. Даже ради спасения своей жизни и жизни Хари она не могла позволить, чтобы это удаленное избиение невинных продолжалось; две их жизни в обмен на тысячи – тысячи, которые уже стали дороги ей, словно родственники, тысячи, которые навсегда поселились в ее сердце. Такова была сделка, которую она готовилась принять. И ноту за нотой, обливаясь слезами, она погасила свою мелодию внутри Песни. Ма’элКот ощутил изменение внутри Потока, и его энергия нападения постепенно иссякла, когда река плавно опустила его на песок и вернулась в свое русло. Прямо напротив Ма’элКота, на окровавленном песке, стояла Паллас. – Ты победил, – просто сказала она. – Я сдаюсь. Он прыгнул к ней и сжал ее обмякшие, непротивящиеся руки своими мощными дланями. Его взгляд, устремленный на нее, был полон презрения. – Сострадание достойно восхищения, когда его проявляют смертные, – начал он почти добродушно, но тут в его голосе прорезалась острая нота отвращения. – Но для божества это порок. Она молчала. Он оглянулся, поджав губы, обозрел сначала кровопролитие на арене, а затем трибуны, где напуганные мужчины и женщины уже поднимали голову и со страхом ждали, что будет дальше. Он посмотрел вверх, где уже очищалось небо и солнце лило на землю свой свет. – Это была всего лишь задержка, – сказал он. – А теперь, когда вставной номер окончен, основной сюжет продолжится без изменений. И он, напевая вполголоса, рассеянно пробормотал: – Так, а где же Кейн? Она увидела его первым: он лежал, изогнув спину, поверх другого тела, которое могло принадлежать только Берну. Двойной ширины меч торчал из живота Кейна, словно Экскалибур – из камня. Ей показалось, будто меч вошел в ее нутро, прошив его насквозь, и дыхание оставило ее. Ма’элКот проследил ее взгляд и удовлетворенно заметил: – Ага, он еще жив. Прекрасно. Сквозь слезы, застилавшие взор, она разглядела: рукоятка Косаля едва заметно колебалась – вверх и назад, затем снова вниз. Ритм был рваный, но он означал, что Хари еще дышит. Хватка Ма’элКота оказалась на удивление нежной, пока он тащил ее за собой через арену туда, где лежал Кейн. Полуденное солнце грело ей кожу, мокрую от речной воды. Ма’элКот швырнул ее на песок рядом с трупами. Глаза Хари открылись. Он увидел ее. – Паллас… – прошептал он еле слышно. – Темно… холодно… Его рука дрогнула, на миг оторвалась от песка, но бессильно упала снова. – Возьми… мою руку… Паллас не заставила просить себя дважды; сев на пятки, она положила его драгоценную голову себе на колени: – Я здесь, Кейн. Я тебя не оставлю. Ее слезы высохли; они и пришли, только когда она поняла, что он еще жив и что она хотя бы сможет попрощаться с ним. Теперь, сидя на песке и чувствуя, как его мокрые волосы холодят ее голые бедра, она не испытывала ни отчаяния, ни горя, а лишь глубокую, ровную печаль. Сколько уже раз за свою карьеру она была здесь, скольких умирающих держала за руку и каждый раз испытывала лишь одно – острое сожаление оттого, что еще одна незаменимая, неповторимая жизнь вот-вот прервется и мир станет меньше и беднее без нее. «А я-то считала его неубиваемым, – думала она, нежно поглаживая его бороду, – да и все остальные тоже. Но куда бы он ни отправился сейчас, я скоро последую туда за ним. Прости меня, Хари, – продолжала она свою мысль, – будь я такой же сильной, как ты, мы бы не были сейчас здесь и не ждали бы скорой смерти». – Аххх, – судорожно вздохнул над ней Ма’элКот. Его вздох очень напоминал всхлип. Она подняла голову. Его лицо, с отметинами, которые оставил на нем Чамбарайя, со скошенным набок, разбитым носом, из которого на бороду стекала кровь, было искажено горем. – О Берн, – прошептал он. – Милое Мое Дитя, ты заслуживал лучшего. Он ощутил ее взгляд, мгновенно вернул себе самообладание и распрямился в полный рост. – Итак. – Он медленно описал круг, в центре которого были Паллас и Кейн, сжимая и разжимая кулаки. – Итак, – повторил он. – Теперь Я наконец узнаю… Он закрыл глаза. – Тайну Кейна, – тихо прошептал он. – Я узнаю, чем ты держал Меня все эти дни. Когда Я тянул тебя сюда, ты обратил против Меня Мою силу и ею же сковал Мне руки. Но теперь пришел наконец Мой черед, теперь ты полностью в Моих руках, и Я познаю тебя, как познал всех гнусных Актири до тебя. Я протяну Мою силу, и войду в твой гаснущий разум, и возьму твой след, как гончая, которая чует запах в дуновении ветра. Я прочту твою память, как книгу. Я отведаю каждую частицу тебя. Я узнаю правду, и правда разобьет твою хватку навеки. И Я стану свободным. – Ллл… – силился выговорить Хари, и жилы напряглись на его шее. Ма’элКот сделал к нему шаг и наклонился, желая расслышать, что тот скажет. – Да? – Ллл… Ллламорак… – Мм… да, – сказал он, выпрямляясь. – Ты прав. Спасибо, что напомнил. Ламорак – один из вас, грязных Актири, прочесть его память будет очень поучительно. – Он окинул взглядом арену и жизнерадостно сказал: – Ну и куда он у нас запропастился? Император зашагал прочь, переступая через мертвых и стонущих раненых. Офицер с копьем, который каким-то чудом сумел удержаться в седле среди общего разгрома, подскакал к нему и спросил приказа – что ответил ему Ма’элКот, Паллас не расслышала. Офицер повез приказ своим людям. Ворота, ведущие на арену, вновь открылись, сквозь них уже маршировала колонна пехотинцев с пиками и арбалетами. Копьеносец передал приказ Императора и им. Солдаты рассыпались по арене, где стали помогать раненым, а также вошли на трибуны, чтобы разоружить деморализованных дерущихся и успокоить горожан. Спина Хари опять выгнулась, глаза закатились, и он с усилием выдавил еще несколько слов. – Ламорак, – произнес он четко и ясно, – сдал тебя Серым Котам. 27 – Что? – выкрикнул Артуро Кольберг резко, как кнутом щелкнул. – Ублюдок! – продолжал яриться он. – Отродье трудящегося быдла! Да как он посмел! – Вскочив с кресла, Администратор яростно грозил кулаком экрану. – Ах ты, кусок дерьма! Да это же прямой эфир! Технари таращились на него во все глаза: на пот, который струйками стекал по его лицу, на пену, которая выступила в уголках его словно прорезиненных губ. Оцифрованный голос за его спиной проговорил: – Что вас так расстроило, Администратор? – Я… э-э-э… я… э-э-э… ничего… Хоть бы этот звон в голове прекратился и дал ему подумать. Что еще может сказать этот подлец Майклсон, что не запрещено условиями контракта, – о господи, ведь Совет управляющих тоже смотрит это сейчас онлайн, – что он еще такого может ляпнуть, что замарает Студию? Мурашки волнами пошли у него по коже, его затрясло, лицевые мышцы задергались. Он смотрел на ярко-красную кнопку экстренного отзыва так, словно это было дуло заряженного пистолета, нацеленного ему в лоб. 28 Паллас смотрела на меня сверху, из сгущающейся тьмы: – Да, Кейн. Я знаю.