Мир вокруг моргнул, – наверное, это я отключился на мгновение. Мы все еще здесь, на арене. Не сработало. Я прошел такой путь… отдал свою жизнь… И не сработало. Наверное, зря я положился на слово этого червя Кольберга. Надо было знать, что он его не сдержит. Мне становится холодно, по-настоящему холодно, для этого времени года в Анхане даже чересчур. Я предпринимаю вторую попытку, ищу слова, которые вернут нас домой. – Ему пришлось, – с трудом выговариваю я. – Ему приказали… контракт, его контракт… – Ш-ш-ш… – говорит она и нежно гладит мне волосы. – Все в порядке. Ш-ш-ш… – Ничего не в порядке, это… Темнота. Я снова выплываю на свет. Все еще на арене. Надо, наверное, бросать. Если бы кто-нибудь спросил у меня, как я хочу умереть, то я бы ответил: вот именно так, головой на ее коленях и чтобы ее рука ласкала мне волосы. И все же что-то здесь происходит. Вокруг все как-то подозрительно стихло, и мне начинает казаться, что на нас навели свет софитов. Оказывается, здесь Ламорак, прямо рядом с Паллас. Это Ма’элКот свел нас троих вместе. А вон и он сам: обращается к зрителям на трибунах… Слышны раскаты его прекрасного голоса, такие гладкие, успокоительные… Снова темнота, а когда свет возвращается, он уже стоит рядом со мной, так близко, что я могу его коснуться. Голос у него теплый и ласковый, и он говорит мне, чтобы я расслабился, что страшно не будет. Он умолкает. Взгляд становится далеким, как будто между нами не меньше тысячи миль. Заклинание! Я вспоминаю… вспоминаю Заклинание. Вместе с ним ко мне возвращается сила. Сами расслабляйтесь. А я не сдамся. Ни за что. Я поворачиваю голову и начинаю вглядываться в сумрак: – Ламорак… Ламорак… Паллас наклоняется надо мной – ну прямо ангел из сказки. – Тише, Кейн, я все знаю. Все в порядке. – Нет… Я собираюсь с силами, сосредоточиваюсь. Проверяю, могу ли я двигать руками: если сконцентрироваться на движении, то могу. Движение не должно быть сильным, главное, чтобы оно было неожиданным и точным… – Ламорак… Ламорак, прошу тебя, мне надо тебе сказать… Из темноты выплывает его избитое лицо; я шепчу какую-то чушь, главное, чтобы он наклонился ко мне. Ниже, еще ниже. Ну давай, гаденыш, давай… – Ламорак… не Железная комната… не Театр Истины… ты должен позаботиться о Паллас… – Хорошо, Кейн, – говорит он. – Я позабочусь, обещаю. – Обещаешь, да? – Выброс адреналина очищает мне зрение и даже придает силы рукам. – А как ты сдержишь свое обещание без башки? Он удивленно таращится на меня, а я одной рукой хватаюсь за торчащую надо мной рукоять Косаля, чтобы активировать его визгливую магию, а другой вцепляюсь в длинные блондинистые волосы Ламорака и подтягиваю его шею к мечу. Вжик – и его голова отделяется от тела легко, как листок из блокнота. Кровь хлещет фонтаном; колени Паллас подо мной вздрагивают, и я слышу ее крик; губы Ламорака беззвучно шевелятся; его глаза с ужасом пялятся на меня – его мозг еще жив. Я швыряю его голову Ма’элКоту, словно мяч. Тот машинально ловит ее, вздрагивает всем телом, глаза расширяются, крик отчаяния рвется с губ. Но это отчаяние не самого Ма’элКота, а Ламорака. – Мое имя, – задыхаясь, выпаливает он, глядя вперед невидящими глазами, – мое имя Карл Шанкс, мое имя Карл Шанкс! Я Ламорак… – Ламорак, – рычу я, собирая оставшиеся силы, – кто приказал тебе выдать Паллас Рил? – Кольберг, – отвечает он рассеянно, но четко. – Председатель Студии Администратор Кольберг… Его слова еще не успевают отзвучать, как люди и предметы вокруг меня приобретают радужные светящиеся контуры. За полсекунды до возврата я вытягиваю руку… И вцепляюсь в руку Ма’элКота. 29 Кулак Кольберга с яростью обрушился на кнопку отзыва – раз, другой, третий. Каждый удар сопровождался отчаянным: «Нет! Нет! Нет!» – он бил по кнопке и бил, пока не разбил кулак в кровь, а на нейтральной белизне стен в комнате техподдержки не показались яркие брызги. Техники сжались в углу и смотрели на него с ужасом. Двое соцполов отзеркалили друг друга невидимыми из-за шлемов взглядами. – По-моему, мы видели достаточно, – сказал один. – Это все ложь! – в отчаянии рычал Кольберг. – Я вам клянусь: ложь! У него нет доказательств, свидетельств нет! Второй полицейский схватил его за запястье: – Вы отозвали Паллас Рил на глазах большого числа местных жителей; разоблачение Актера в глазах местных приравнивается к преднамеренному разрушению актерской карьеры. Вы арестованы. Кольберг вырвался, одним прыжком подскочил к пульту и включил микрофон. – Майклсон! – взвыл он, и от его голоса завибрировали все динамики в комнате: Кейн был еще онлайн, хотя и лежал уже в куче тел на вершине платформы Трансфера. – Ты заплатишь за это жизнью! Слышишь, ты, жизнью! Когда соцполы наконец оттащили его от микрофона и поволокли прочь, он услышал ответ Кейна – последние, сказанные шепотом фразы его внутреннего монолога: Ага. И скорее, чем ты думаешь. 30 Резкий, беспощадный свет софитов по периметру площадки на Трансферной платформе зажигает радужное сияние вокруг львиной гривы Ма’элКота. Против яркого света я вижу только его силуэт, лицо скрыто в тени, и слава богу: хватит с меня того беспримесного ужаса, которым напоен его голос, когда он смотрит на бесконечные ряды безликих индукционных шлемов над неподвижными телами зомби, которыми огромный зал наполнен от подножия зиккурата и почти до самого потолка. – Твой мир, – потрясенно шепчет он. – О боги Мои, ты втащил Меня в свой кошмарный мир… То, что он выбрал именно эти слова, – не случайность, не инстинктивный человеческий страх перед чужим, не беспомощный ужас простодушного дикаря и даже не отвращение к незнакомому. Нет, его душит именно знакомость всего, что он видит.