Тоа-Ситель сказал: – Тебе туда, в конец коридора, под арку. Когда войдешь, стой и молчи. Когда Император занят Великим Трудом, как он это называет, его нельзя отвлекать. Он сам обратится к тебе, когда – и если – пожелает. – Что еще за Великий Труд? Заглавные буквы без труда угадывались в интонации Герцога. – Сам увидишь. Ступай. Запах крови стал гуще. У двери его уже можно было резать ножом. Так пахнет залежалая сырая говядина. При Тоа-Фелатоне за этой дверью был малый танцевальный зал – сравнительно небольшое пространство для торжеств, не более чем на тысячу приглашенных. Солнечный свет, до того яркий, что с непривычки защипало глаза, лился в зал через огромные стрельчатые окна, которые занимали почти всю южную стену, чередуясь с толстыми колоннами из импортного гранита. Паркет и пол на середине зала были разобраны до каменного перекрытия, образовавшаяся яма была неглубокой и неширокой – переплюнуть можно. Яму наполняли раскаленные докрасна угли, источавшие сильный жар без запаха и дыма. Над ними стоял массивный котел на бронзовых ножках: широкий и приземистый, как сотейник, он был достаточно глубок, чтобы человеку можно было сидеть в нем, погрузившись до пояса. Котел обслуживали пажи: одни бегали вокруг, помешивая внутри длинными деревянными палками, которые им приходилось держать на вытянутых руках над головами, мокрыми от пота, другие что-то подливали в варево, а третьи перетаскивали с места на место огромные кожаные мехи. Поставив их на пол, пажи вдвоем наваливались на мощные рукоятки и вдыхали в рдеющие угли новую жизнь, отчего те из красных становились желтыми. В котле булькало что-то похожее на грязь или, скорее, на очень мокрую глину. Кейн сразу подумал, что от нее-то, должно быть, и идет этот странный дух – кровавый, но едкий, будто кислотный. Воздух в зале плыл и колебался от жары. В кипящей грязи босиком топтался Император Ма’элКот. Да, ошибиться было невозможно – это был именно он. Его выдавал рост. Кейн замер на пороге и оттуда следил за каждым движением Императора. На задворках мозга зашевелилось воспоминание, словно чей-то настойчивый палец пробрался к нему в череп и щекотал его изнутри, как тогда, в кабинете Кольберга: где-то он уже видел эти движения, эту мимику, слышал эти интонации. На Императоре был только килт из темно-малинового бархата с золотой нитью, а своими движениями, исполненными неспешности и величавой грации, Ма’элКот напоминал динозавра или дракона. Он буквально перетекал из одной позы в другую, наслаждаясь игрой мускулов на своих массивных плечах, руках, груди и спине, упивался ею, словно это была разновидность духовности, удовлетворявшая его персональную потребность в прекрасном, такую же насущную и простую, как потребность в сексе. Но не здесь крылась причина мучительного ощущения чего-то смутно знакомого. Эти движения Императора были такими же стилизованными, как у бодибилдера, и выверенными, как у танцора балета. Горячая глина под ногами Ма’элКота булькала и плевалась, бордовые кляксы липли к его икрам, но он обращал на них не больше внимания, чем на ветер от мехов в руках пажей. Его глаза, ярко-зеленые, как два свежих листка клевера, то и дело вспыхивали изумрудным огнем. Вот он поднял руку, словно священник, благословляющий толпу, и из глины, изрыгая клубы пара, поднялось бесформенное нечто. Глиняная глыба весом под сто килограммов висела в дрожащем от жары воздухе в двух метрах над поверхностью, удерживаемая лишь волей Ма’элКота. Пять псевдоподий вылезли из ее боков так стремительно, точно она отрастила их сама, по собственному произволу. Лишняя глина отвалилась, шлепаясь в котел, как свежее дерьмо. Четыре конечности истончились и вытянулись, пятая, наоборот, сократилась и округлилась, и масса приняла форму человека. Рядом с могучим Императором гомункул казался крошечным и слабым. Он вращался в воздухе, при каждом обороте приобретая все больше сходства с человеком. Волны и складки пошли по его телу, предвещая явление одежды. Лицо медленно поворачивалось к Кейну, и он увидел коротко подстриженные усы, небольшую бородку, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала линию подбородка, и нос со шрамом, сломанный в драке. У него пересохло во рту. Он уже поднял было ногу, чтобы подойти поближе, когда Ма’элКот сказал: – Пожалуйста, не шевелись. Это не так легко, как ты думаешь. Но ведь он даже головы в его сторону не повернул! Как же он увидел, что Кейн стоит там, у порога? Уж не глазами точно. Кейн смотрел на глиняную статую, еле осмеливаясь дышать. «Клянусь Клинком Тишалла, – подумал он. – Это же я». Мысль, додуманная им до конца, тут же стала правдой – перед ним была точная копия его самого, реплика, можно сказать, правда цвета глины. Поза и та была такой же. Псевдо-Кейн висел, медленно вращаясь, точно труп на виселице, а Ма’элКот любовался своей работой. Голос Императора был теплым и приятно рокотал в ушах, – наверное, так ребенок, находясь внутри матери, слышит голос отца сквозь стенки ее утробы. – Все, Кейн, теперь можно. Пожалуйста, проходи. Пажи продолжали суетиться вокруг котла, помешивая и поддувая, и совершенно не обратили внимания на Кейна, когда тот вошел в зал. Он ступал робко, его грудь распирало чувство, которому он никак не мог подобрать названия, ведь он никогда ничего подобного не испытывал. Наконец он понял – это был трепет. Прямо у него на глазах вершилось поразительное, это была потрясающая демонстрация мастерства: нельзя было даже представить человека, который контролировал бы свое окружение лучше, чем Ма’элКот. «А я еще подрядился его убить, – подумал Кейн. – Придется застичь его как-нибудь врасплох, ночью». Ма’элКот шагнул к нему по кипящей глине, не обращая внимания на жару и пар, а Кейн-манекен болтался рядом с ним в воздухе, подскакивая, точно щенок. Император улыбнулся Кейну так, что у того потеплело в груди, как от хорошего виски, и вдруг спросил: – Никак не могу решить, куда Мне вставить этот кусок. Что скажешь? – Кусок? – хрипло повторил за ним Кейн. – Какой кусок? Чего кусок? Не понимаю. Император ответил ему снисходительной улыбкой олимпийца: – Разумеется. Ты ведь смотришь на это… – он кивнул в сторону глиняной статуи, – как на законченное произведение искусства. А для Меня он – фрагмент, часть вот этого. И Ма’элКот взмахнул рукой, показывая куда-то вверх и за спину Кейна. Тот обернулся, поднял голову – выше, выше, еще выше – и наконец замер с открытым ртом, пораженный тем, что открылось ему. Перед ним было лицо. Оно могло принадлежать только титану или Атласу, на чьих плечах покоится небо. Громадный рельеф занимал все пространство от арки над входом до центра потолка – метров тридцать пять. Рельеф не был закончен еще и наполовину. Кое-где из штукатурки уже выступала структура будущего лица, но в основном стена была еще совсем голой. Полностью были завершены только глаза и лоб. Они состояли из людей. Словно пазл, придуманный безумным богом, черты лица складывались из человеческих тел – местами расчлененных, местами переплетенных, наслаивающихся друг на друга, как трупы в общей могиле. Кейн даже не сразу сообразил, что это не настоящие тела, а статуи, такие же, как та, которая парила сейчас у плеча Ма’элКота. Величина изображения поражала. При одной мысли о том, сколько труда уже вложено в каждую безупречно выполненную фигуру, сколько времени потрачено, чтобы найти для нее подходящее место, и сколько еще предстоит сделать, прежде чем рельеф будет завершен, трепет Кейна перерос в благоговейный страх и сдавил ему горло, удушая последнюю надежду на то, что Ма’элКот всего лишь маг, могущественный, но все же один из многих. Кейн стоял и смотрел, вытаращив глаза. – Нравится? – прогудел Ма’элКот. – Я назвал ее «Будущее Человечества». Тут в голове у Кейна как будто что-то щелкнуло, и он прозрел: лицо на потолке словно вдруг покрылось плотью, окрасилось в привычные цвета человеческой кожи, и он увидел… Ма’элКота. – Оно похоже на тебя, – прошептал Кейн. – Конечно. Это же автопортрет. Голос Ма’элКота прозвучал прямо у плеча Кейна. Он обернулся и уткнулся носом в необъятную грудную клетку Императора. Значит, он выпрыгнул из котла так тихо, что Кейн и не услышал, – тише кошки. Кейн вдохнул его запах: крепкий мужской пот мешался с ароматом лаванды от промасленных волос и бороды и густой мясной вонью от глины, засохшей на коже Императора. Ма’элКот улыбнулся, показав белые, безупречно ровные и пугающе крупные зубы: – Великий художник всегда изображает только себя, Кейн. Могучие голые руки Императора, покрытые буграми мышц, показались Кейну такими страшными, что у него даже голос пропал, и он смог только кивнуть. Кейн-манекен между тем продолжал висеть рядом с ними. Настоящий Кейн заглянул в свои собственные глаза, только слепые, и поразился, разглядев каждый волосок в бороде глиняного двойника. – С этим фрагментом я работаю сейчас, но все никак не могу решить, куда его пристроить. У каждого куска должно быть свое, строго определенное место, ведь кусок – это часть целого, – продолжал Ма’элКот. – За последние два дня я возвращаюсь к нему уже в который раз, но ничего так и не придумаю. Может, ты подскажешь? Кейн помотал головой и с трудом выдавил: – Я не осмелюсь. – Вот именно, – вздохнул Ма’элКот. – Ну что ж… Раз подходящее место не найдено… Император поднял руку на уровень глаз и сжал ее в кулак. Кейн-манекен судорожно дернулся и сломался, глина брызнула меж невидимых гигантских пальцев. На мгновение настоящему Кейну почудилось, будто лицо глиняного двойника исказила жуткая гримаса непереносимой боли, но в следующий миг ее не стало. Ма’элКот снова двинул рукой, глиняный комок скакнул в котел, словно мяч, и плюхнулся туда, откуда вышел. Ма’элКот спросил: – Ну что, какие будут вопросы? – Ты, – медленно ответил Кейн, – прямолинейный человек. – Уловки – это для слабаков. К лести и недомолвкам прибегают те, кому недостает силы пойти и взять желаемое. «Забавно, – подумал Кейн, – кажется, я сам не раз и не два говорил примерно то же самое». Мимо прошел паж с большим ведром красной жидкости, которую он выплеснул в котел. Проследив за ним, Кейн обратился к Ма’элКоту: – Один вопрос у меня все же есть. Что за жидкость они подливают то и дело? Уж больно похожа на кровь. – Кровь и есть, – серьезно ответил Император. – Все великие шедевры пишут кровью, ты разве не знал? – Но это… гм… – Кейн невольно закашлялся. – Это же просто метафора. – Вот как? Император потер ладонь о ладонь и вдруг дружески хлопнул Кейна по спине, да так, что тот едва не растянулся на полу от такого похлопывания. – Идем. Мне надо помыться, а ты, разумеется, голоден и должен поесть. А потом нам многое предстоит обсудить. И он так стремительно зашагал к выходу, что Кейну пришлось бежать за ним вприпрыжку, чтобы не отстать. 3