Вайло фыркнул, явно в знак презрения, но Доул сделала ему замечание: – Марк, прошу тебя. Веди себя как подобает. – И она еще сильнее выпрямила спину и царственно продолжила: – Администратор, мне очень жаль, что мы вновь встретились при столь… неблагоприятных для вас обстоятельствах. Надеюсь, вы понимаете, что все это… – она указала пальцем на соцполов у себя за спиной, – не направлено на вас лично. Они здесь из-за тех тревожных сообщений, которые уже несколько дней подряд муссируются в Сети и которые заставили меня встать на защиту интересов семьи Доул и работающих на нас представителей низших каст. – Тревожные сообщения в Сети? – с притворным удивлением повторил Кольберг. Дело ясное – высокородная сучка желает снять Майклсона с крючка, а он пока ничего не может ей противопоставить. – Вот именно. И поскольку архивы и контракты Студии уже опечатаны, то любые находки, сделанные там офицерами службы общественного принуждения, будут считаться уликами, признанными Судом. – Вы прекрасно разбираетесь в деловом праве, – прошептал Кольберг. Шермайя кокетливо дернула плечиком: жест, который показался Кольбергу отвратительным в исполнении довольно упитанной дамы средних лет. – Одно из моих маленьких увлечений, – сказала она. – Надо же чем-то занимать себя в свободное время, знаете ли. А теперь нам пора. Марк опять пригласил меня в свою частную ложу, а Кейн вот-вот выйдет на Трансферную платформу. Спасибо, что уделили нам время, Администратор, и еще раз примите мои извинения за доставленные неудобства. Идем, Марк, – закончила она, вставая, и они вышли, не сказав больше ни слова. Кольберг разглядывал соцполов: те стояли словно статуи, и ему стало даже страшновато садиться на свое обычное место в присутствии этих серебристых физиономий, которые будут неподвижно парить за его спиной. Он обернулся к первому попавшемуся технику и скомандовал: – Стулья агентам Социальной полиции. Живо! Техник, выпучив глаза, помчался выполнять приказ. – Мы постоим, – отозвался один из соцполов. Они стояли так близко друг к другу, что Кольберг даже не понял, из чьего рта, снабженного устройством изменения голоса, вылетели эти слова. – Когда мы решим, что нам нужно сесть, мы сядем. Продолжайте. Кашлянув в кулак, Кольберг неловко опустился в кресло, каждую секунду чувствуя, как невидимые глаза сверлят его затылок. – Ну что ж… – напряженно заметил он. – Хорошо. Дайте сигнал в артистическую: Кейн, через пять минут на выход. 5 Чулан, который материализуется вокруг меня, узок и тесен, точно гроб, к тому же перекошен из-за стены, которая навалилась на него сзади и застыла, не завершив падения. Пасмурный свет сочится в дыру над моей головой. Пахнет плесенью, отсыревшей штукатуркой и мокрым углем. Плечом я надавливаю на дверь выше замка, разбухшая от влаги древесина коротко взвизгивает и застопоривается. Ясно. Значит, придется выбивать. О том, чтобы войти тихо, можно забыть. Я упираюсь спиной в стену и, приноровившись к углу ее наклона, резко бью ногой в дверь. Трухлявая древесина не столько ломается, сколько рвется от моего удара, сыплются проржавевшие гвозди, я выхожу и оказываюсь на том же заброшенном складе посреди Промышленного парка, откуда меня выдернули совсем недавно. Пол усыпан битой черепицей, с потолка свисают полуоторванные доски, печальные, как ветви засыхающей ивы. Сквозь дыры в кровле внутрь заглядывают серо-стальные облака, точно давя меня своей тяжестью; падают последние капли дождя. Их «кап-кап» уже не заглушает звуков снаружи: подкованные копыта цокают по мостовой, кричат и бранятся прохожие. Я поднимаю руки и лицо к белесому свету и полной грудью вдыхаю воздух Анханы, ожидая того радостного ощущения свободы, которое обычно несут с собой Приключения. Но ничего не происходит. Никакой свободы, только тяжесть, неимоверная, гнущая к земле так, словно облака надо мной – это камни, наваленные мне на спину; а еще настойчивое, мучительное осознание утекающего времени. Я начинаю подозревать, что никогда уже не испытаю того, что раньше. Они украли у меня и это – мою свободу… Отец сказал бы сейчас, что настоящую свободу украсть нельзя, значит моя была ненастоящей. И наверное, был бы прав. Скорее всего, моя свобода с самого начала была лишь плодом моего воображения, иллюзией, но эта иллюзия была мне дорога. Люди не прощают тех, кто лишает их иллюзий. Я встряхиваю головой и иду, осторожно пробираясь между завалами мусора. Каждый шаг заводит меня все дальше в руины. Надо найти ту точку, где я потерял след; да, она говорила, что, когда я вернусь, ее здесь уже не будет, и все же лучшего места для начала поисков не придумаешь. Бывшая контора пуста, только погасшие угли костерка Томми лежат посередине. Дверь в подвал распахнута настежь. Я заглядываю туда – вода в основном схлынула. Надо, наверное, спуститься, оглядеться напоследок. Но тут ветхий склад вокруг начинает скрипеть и вздыхать особенно громко. Кажется, я здесь не один. Я тихо сливаюсь со стеной возле единственного уцелевшего дверного проема. Похоже, пока я выбирался из чулана, любопытные уши ловили каждый звук; а те, кто крадется сейчас сюда, не простые зеваки. Честные люди не ходят так тихо. Вдруг позади меня, за перегородкой, отсыревшей настолько, что кажется, будто ее слепили из одной штукатурки, раздается хриплый шепот: – Кейн? Барон, ты? Это я, Томми. Черт, надо же, окружили. – Да, Томми. Это я. В чем дело? В дверном проеме появляется Томми, его жизнерадостная уродливая физиономия сияет. – Я надеялся, что это будешь ты, Барон. Я тебя вычислил… Думаю, кто еще может пролезть сюда, в самую середину, никем не замеченный, хотя Подданных тут не один десяток и каждый высматривает тебя в оба глаза? Я отвечаю на незаслуженный комплимент пожатием плеч: – Зачем они меня высматривают? И где они? Томми встряхивает головой, его лицо темнеет. – Плохо дело, Кейн. Коты подстрелили и забрали с собой Паллас, а та боевая девчонка, Таланн, помнишь? Ее убили. С тревогой заглянув мне в лицо, он разводит руками, точно извиняется: – Берн размазал ее кишки по всему мосту Рыцарей. С-с-с… Господи, я старею. Некоторое время я не чувствую ничего и не думаю ни о чем, кроме того, что каждый прожитый день моей Богом проклятой жизни давит мне на спину так, словно на нее взгромоздили пирамиду. Только в молодости можно спокойно относиться к таким вестям. Только когда ты молод, здоров и полон оптимизма, такое можно воспринимать как данность. А для этого надо верить, что впереди всех ждет благо, и если кто-то пострадает на пути к нему, то боль будет не напрасной, каждая принесенная жертва – осмысленной, и, главное, верить, что смерть, когда она придет, не просто задует искру сознания, а принесет с собой нечто иное. Короче, только в молодости можно считать, что дерьмо случается с людьми не напрасно. Что ж, похоже, они все же получат то, чего так добивались, все эти господа управляющие. Может, мне только и осталось что месть. Груз прожитых дней прижимает меня к земле так, словно сам Господь опустил на меня свой жернов. Я съезжаю спиной по стене и сажусь на пол, шарю в противной пустоте, которая заполнила мое нутро, ищу в ней остатки гнева. Эх, хоть бы одну искорку той ярости, которая жила во мне раньше, я бы раздул из нее огонек, и он дал бы мне сил встать и идти. Но я нахожу только пепел. Томми говорит: – А еще с тобой хочет говорить величество. Поэтому мы и караулим тебя тут второй день. Честно говоря, я не ожидал, что ты вернешься сюда, зато Ламорак был уверен. И смотри-ка, не ошибся. Ламорак… Значит, он все еще здесь, по-прежнему под защитой Короля Воров… О, вот она наконец: крохотная искорка под толстым слоем пепла ожила, затлела, обволакивая сердце дымом. Я поднимаю глаза и вижу за спиной Томми других Подданных Короля – их много. В руках – обнаженные клинки, они тускло сверкают. Я невольно улыбаюсь: – Спасибо тебе, Томми. Он недоуменно хмурится: – За что это? – За то, что помог мне подняться. Я подтверждаю свои слова делом, а он пятится и берет у одного из Подданных моток веревки. – Зачем вас столько? Величество боится, что я буду драться? Томми пропускает конец веревки меж пальцев: – Да не, не в этом дело. Или уж сказать тебе правду? Не только величество хочет тебя видеть. Награду за твою голову подняли, и сильно. Мы сейчас сделаем вид, что связали тебя, и поведем к Королю всей кучей, чтобы ни у кого не возникло охоты напасть. – Подняли, говоришь? Не слышал.