– Ага, мне тоже. Давай уже к делу, а? Время не терпит. 10 Услышав, как открылась и снова закрылась за его спиной дверь, Тоа-Ситель повернул голову, окинул вошедшего Берна холодным равнодушным взглядом и снова уставился в окно. Из окна была видна не только стена Сен-Данналин, окружавшая дворец Колхари, но и замысловатые шпили храма Катеризи и вообще вся западная часть улицы Богов. По ней, залитой багровым светом заката, к дворцу полз экипаж с решетками на окнах, запряженный четверкой вороных, – отчаянная давка на улице не давала коням двигаться быстрее. Теперь, когда мост Рыцарей рухнул, все бедняки и недочеловеки, которым закон предписывал покидать пределы Старого города на ночь, стекались к единственной уцелевшей переправе – мосту Дураков. День выдался не по сезону жарким и заканчивался духотой; глядя на толпу сверху, Тоа-Ситель понимал, что до наступления комендантского часа ей не рассосаться. Он видел потасовки, которые вспыхивали в толпе время от времени: один потный горожанин потерял терпение, когда ему в очередной раз наступили на ногу, другому надоело терпеть тычки локтями в ребра, третьего вытянул хлыстом по физиономии дворянин за то, что тот загородил путь его лошади. Констебли, которых в толпе было всего ничего, заметно нервничали. Вообще-то, в такой ситуации им должны были помогать солдаты, но армию бросили на тушение пожаров, которые по-прежнему полыхали в разных концах города, посылая столбы черного дыма к безоблачному небу. Сзади раздался голос Берна: – Ну как, еще не доехал? Тоа-Ситель кивнул на приближающийся экипаж. – Едет. Объезд занимает время, знаешь ли, – буркнул он. – Ты, наверное, в курсе, что мост Рыцарей рухнул? В кои-то веки Берн не клюнул на наживку, а только сказал: – Ма’элКот хочет видеть Кейна в Железной комнате. – Какое совпадение, я тоже, – буркнул Тоа-Ситель. – Как думаешь, где он был? Герцог раздраженно пожал плечами: – Выпал из этого мира. А сегодня, после полудня, вернулся. Точнее сказать не могу. Тоа-Ситель незаметно вздохнул, ожидая язвительных замечаний Берна. И ведь крыть ему будет нечем: Коты Берна свое дело сделали. Правда, Актири сбежали, зато Ма’элКот теперь знает, где они, так что ему останется только руку протянуть, чтобы извлечь их оттуда, если ему захочется, ведь маг, который прятал их до сих пор, лежит, беспомощный, на алтаре в Железной комнате. А вот Очи не справились с задачей, не высмотрели Кейна. Вместо них его нашла шлюха из недочеловеков, хозяйка борделя «Чужие игры» утерла нос ему, Тоа-Сителю. Он был убежден, что Берн с присущей ему ребячливостью ни за что не упустит возможности поиздеваться над ним, но Граф его удивил. Встав у окна рядом с Тоа-Сителем, он уперся ладонями в подоконник и невидящими глазами уставился на толпу, которая запрудила улицу Богов. – Нет таких слов… – раздался его громкий шепот, – у меня нет слов, чтобы сказать, как сильно я его ненавижу. Тоа-Ситель открыто уставился на профиль Графа, уже не столь безукоризненный со сломанным носом, теперь еще кроваво-красный от заката, – и с удивлением обнаружил, что испытывает к нему нечто вроде сочувствия. – Быть может, Ма’элКот позволит тебе его убить. – Надеюсь. Очень надеюсь. Но… – Граф повернулся к Тоа-Сителю и грациозно, как он делал вообще все, пожал плечами. – Я не знаю. Я волнуюсь, понимаешь? По-моему, кругом происходит слишком много такого, о чем я не знаю. У меня такое чувство, что все вышло из-под контроля. Не только у меня – у всех нас. Вообще у всех. Не раз и не два прежде Тоа-Сителю случалось окидывать Берна внимательным взглядом, но теперь ему показалось, что он видит Графа впервые. Берн совсем не пострадал при катастрофе на мосту Рыцарей – пара царапин, оставленных кинжалами той девчонки, которую он убил там, не в счет, – и это лишний раз напомнило Герцогу, что перед ним тот, кого защищает Сила самого Ма’элКота, любимец Императора. Его мужественная красота, могучее телосложение и грация пантеры – все это Тоа-Ситель видел уже не раз, но вот чего он не замечал прежде, так это неожиданной глубины его чувства к Ма’элКоту, заботы о нем, а может, и об Империи тоже. Еще вчера, да нет, сегодня утром Тоа-Ситель поспорил бы на свою бессмертную душу, что Берну недоступны те самые чувства, которые он сейчас походя демонстрировал. Всю неделю Герцог задавался вопросом: не порождена ли ненависть Берна ревностью к наемному убийце и страхом, что тот может занять в расположении Ма’элКота то место, которое сам Берн занимал до сих пор. Теперь Тоа-Сителю вдруг пришло в голову, что и его собственное злобное презрение к Графу могло быть продиктовано теми же мелочными чувствами; ведь до того, как Берн получил титул Графа и должность командира Серых Котов, он, Тоа-Ситель, был единственным доверенным лицом Императора, его ближайшим советчиком. «Как странно, – подумал Герцог, – я, тот, для кого читать в душах других – работа, остаюсь загадкой для самого себя». – И у меня такое же чувство, – сказал он вслух, приходя к внезапному решению. – Берн, ты и я никогда не были друзьями. Вряд ли когда-нибудь и будем. Однако мы слишком увлеклись противоборством и подсиживанием друг друга, наша вражда сыграла на руку нашим противникам. А между тем мы оба служим Императору, просто каждый на свой лад, так давай впредь не забывать об этом. Хватит нам с тобой биться, как двум любовникам, соперничающим за одну даму, пусть между нами отныне будет мир. И он протянул руку. Берн взглянул на нее так, словно перед ним оказался какой-то непонятный предмет, дернул плечами и пожал ее. – Ладно, – сказал он. – Мир. Но тут же повернулся к окну и снова уставился на алую дольку над линией горизонта – последний ломоть истекающего кровью солнца. – Но с Кейном все равно надо что-то делать. Знаешь, я думал, когда он исчез в первый раз… я думал, что, когда он вернется, Ма’элКот скажет мне: «Убей» – и дело с концом. Но когда я объявил ему, что та сучка из города Чужих требует выплатить ей награду за голову Кейна, он расхохотался – ну, ты знаешь его смех, как будто богатый дядюшка смеется… в общем, ты понял… и велел мне привести его в Железную комнату и оставить там. Знаешь, я подумал, что Кейн просто нравится Ма’элКоту. А может быть, и больше чем нравится. Между ними что-то происходит. Что-то глубокое, вот только не пойму что. Тоа-Ситель кивнул: – Согласен. Недели не прошло с тех пор, как Ма’элКот обещал отдать Кейна тебе. И он говорил серьезно, но теперь я не уверен, что он так поступит. Ты наблюдал за ним в то время, когда он был занят Великим Трудом? – Как он лепит то одного, то другого Кейна и все ломает голову, куда его вставить? – Да. С той ночи в Сумеречной башне он не лепит никого, кроме Кейна. Всю первую ночь, которую Кейн провел во дворце, Ма’элКот только тем и занимался, что подвергал его магической проверке. С тех пор его одержимость Кейном растет. В последнее время он не думает ни о чем и ни о ком, кроме Кейна. Это чрезмерно, да и опасно. – Зря я не убил его тогда, в «Чужих играх», – отрешенно произнес Берн, по-прежнему глядя в окно. – Зря, – согласился Тоа-Ситель. – Но что сделано, то сделано. Надо искать способ избавить Ма’элКота от одержимости. А для этого надо понять ее природу. Что ты знаешь о прошлом Кейна? Берн пожал плечами: – То же, что и все. Но я подскажу тебе, где стоит поискать, – в Монастырях. – Вот как? – Ага. Ты знаешь, что мой отец монах? Из ордена Экзотериков. Так вот, они там помешаны на записях. Записывают все подряд, вообще все. – Да, я об этом слышал, – задумчиво протянул Герцог. – И что, они позволят мне заглянуть в их архивы? – Нет, обычно нет, они же тайные. Но сейчас совсем другое дело. В Монастырях очень озабочены деяниями Кейна… Размышляя над услышанным, Тоа-Ситель прижал лоб к оконному стеклу и стал смотреть вниз, во двор замка, где стремительно густели ночные тени. Пятеро Рыцарей дворцовой стражи, в тяжелых доспехах, окружили дверцу зарешеченного экипажа, которую распахнул один из Очей Короля. Во дворе вспыхнули факелы. Из экипажа, стоявшего в тени стены Сен-Данналин, вышел человек. Сверху он казался совсем маленьким. И как будто ничуть не тяготился ни наручниками вокруг запястий, ни стальными кандалами на ногах. – Слишком многие, – протянул Тоа-Ситель задумчиво, – озабочены сейчас деяниями Кейна. Что ж, подождем его в Сумеречной башне. 11 В сумерках отряд верховых констеблей подъехал к улице Богов с запада и стал теснить конями задние ряды, видимо, чтобы заставить толпу двигаться быстрее. Толпа ответила ворчанием и жалобными воплями. Почему их вообще прогоняют из Старого города с наступлением темноты? Кто это придумал? Ма’элКот? И какого черта эти ублюдки со своими клячами так пихаются? На улице, и без того запруженной народом, вскоре стало не протолкнуться. Пищали дети, зажатые между более крупными взрослыми. Взрослые кричали констеблям: «Полегче, людям же больно!», но капитан констеблей нервничал. Он знал, что буча неминуемо разразится, и хотел, чтобы это произошло на Северном берегу, а не в его районе, поэтому приказал своим людям давить сильнее. Чем скорее улицы Старого города очистятся от этой швали, тем лучше. Неудивительно, что толпа скоро начала давать отпор. Настал момент, когда лошади уже не могли двигаться вперед, оказавшись перед стеной шевелящейся плоти: человеческие, магические и первобытные тела стояли плечом к плечу так тесно, что казалось, еще чуть-чуть – и они сольются в единый, невиданный доселе организм. Вдруг какой-то огр протянул когтистую лапу, пальцами выковырнул из мостовой булыжник и запустил им в капитана. Булыжник просвистел у капитана над ухом и упал за спиной его лошади, но толпа подхватила идею. Камни полетели со всех сторон, напуганные констебли расчехлили тяжелые дубинки и принялись охаживать ими тех, до кого могли дотянуться. Звуки, похожие на барабанную дробь, раскатились по улице. Кто-то в толпе взвыл: – Почему вы колотите нас? Разве не вы должны защищать нас от Актири? Кто-то другой ответил: – Да ими самими командуют Актири, вот почему! Надо призвать ублюдка Ма’элКота к ответу! Капитан отдал приказ немедленно арестовать заводилу, но тот как сквозь землю провалился. Зато толпа уже выкрикивала хором: – Актири! Актири! Ма’элКота к ответу! Те двое – один задал вопрос, а другой ответил – были Подданными Арго. Энергично действуя локтями, они принялись проталкиваться к ближайшему проулку, очень довольные своей работой, но и по дороге не переставали подогревать толпу громкими выкриками: «Ак-тири! Ак-тири!» Сначала за ними повторяли лишь те, мимо кого они лезли, но вскоре крик отделился от зачинщиков и зажил своей жизнью, а сами они скрылись в проулке. Тем временем толпа грозно скандировала: – Ак… ТИРИ! Ак… ТИРИ! Люди, толкая друг друга, повернули вспять и двинулись на лошадей, которые шаг за шагом начали отступать к началу улицы Богов. Едва толпа поняла, что путь назад свободен, ее уже было не остановить. Капитан мог бы скомандовать своим людям отступление и тем сохранить хотя бы видимость контроля над ситуацией. Он мог бы бросить их в отчаянную атаку, и тогда, забив в толпе кого-то насмерть дубинками и зарубив мечами, его люди, может, и погасили бы мятежный дух толпы. Но капитан не предпринял ни того ни другого. Молодой и неопытный, он дрожащим от напряжения голосом кричал своим людям, чтобы те держали строй, – ему казалось, что у него нет другого выхода. Отступление в его глазах было равно предательству, а приказать своим людям избивать тех, кого они вроде как поклялись защищать, он не мог. Капитан замешкался, ища выход, и проиграл. Одного из констеблей внезапно стащили с лошади, замелькали кулаки, ноги – и констебль исчез. Толпа взревела, точно хищный зверь, отведавший крови. Так совсем небольшой сдвиг перспективы, видение общей цели, на миг мелькнувшее перед толпой, превратило сборище индивидов, случайно оказавшихся в одном месте в одно и то же время, в единый организм, в котором каждый мужчина, каждая женщина, каждый гном, эльф, огр или фея были клетками. Их отдельные сознания словно бы перестали существовать или, точнее, слились в единый разум более высокого порядка – коллективный разум, который правил единым организмом, и этот организм был голоден. Не прошло и секунды, как с лошади сбросили еще одного констебля и еще. Отряд распался, уцелевшие повернули коней и бросились наутек, провожаемые улюлюканьем и градом камней.