– Правы вы, Елизавета Дмитриевна. Хочу к вам попроситься. – Ко мне? Куда? – Так домовым же. Вашим семейным буду. – Но у меня не то что семьи, даже дома нет, – опешила я. – Никакого. А вы, вы же где-то живете? – Горностаевский я, – жалостливо шмыгнул он носом-картошкой. – Токмо семьи уже нет, дом теперь Соболевых, а глава рода неугоден Велесу. Святилище стало недоступным. Нет мне там жизни. Помираю я. А вас Велес недавно коснулся. Вот я вас и приметил, когда вы чемодан сжигали. Вы не подумайте, Елизавета Дмитриевна, я никому ничего не скажу. Я много умею, не пожалеете, если возьмете. – Мефодий Всеславович, но куда же мне вас брать? – ошарашенно спросила я. – Дома-то нет и не предвидится. Неужели вам не к кому больше обратиться? – Дом – дело наживное, – сурово ответил он. – Будет домовой, будет и дом. А уйти абы к кому я не могу, против Велеса это. И просить кого-то могу только раз в сто лет. Да и не во всяком месте с просьбой могу обращаться. Так что если откажете – все, долго мне не прожить. Это был запрещенный прием. – А без дома вы долго проживете? – Была бы хозяйка, а дом что, пока и временный подойдет, – оживился он. – Вы не думайте, Елизавета Дмитриевна, мне много не надо. Спасите меня от Соболева. – Кто бы меня саму от Соболева спас, – проворчала я. – И от Волкова тоже. За мной кто только не охотится. – Я и глаза отвести, если надо, смогу. Ненадолго, конечно, но все же. Но не в моем положении обзаводиться домочадцами, да и вправе ли я тащить его за собой в неизвестность? – Я не знаю ни где мне завтра придется ночевать, ни что придется есть, – начала я. – Да неважно это все, Елизавета Дмитриевна. Умираю я там, в соболевском доме. Не возьмете – истаю, может, не за год, а за десять, но истаю. – Он столь жалостливо посмотрел, что у меня аж в груди защемило. – А так, в случае чего, и вины на вас не будет: мой выбор, мое решение. На том клянусь. Брать его с собой было неправильно, но и отказывать, обрекая на медленную смерть, тоже. Господи, как можно что-то выбирать, когда от результата зависит чужая жизнь? Мефодий Всеславович сейчас уже ничего не просил, но его взгляд говорил больше любых слов. Столько там было затаенной надежды и сколько страха, что откажу. – Хорошо, – решилась я. – Что я должна для этого сделать? Ритуал мы провели быстро и успели все закончить до прихода Песцова с посыльным из магазина. Посыльный, блаженно улыбаясь, тащил целый ворох платьев, каждое из которых при первом же взгляде вызывало желание вцепиться и не отдавать, даже если не подойдет. Может, я и не запомнюсь на концерте как выдающаяся певица, но платье у меня точно будет красивое. Глава 23 Со сцены я уходила под грохот аплодисментов и леденящие душу вопли «браво» и «бис». Леденящие душу – потому что раньше никогда не стояла под прицелом стольких глаз. Поскольку я изображала артистку, не впервые раскрывающую свой талант перед публикой, нужно было показывать спокойствие и уверенность и ни в коем случае не выходить из образа. Я улыбалась, двигалась то подходя к краю, то отходя от него, в то время как все перед глазами сливалось в неразборчивые цветные пятна, а шум в ушах становился просто невыносимым. Оставалось только удивляться, что я ни разу не свалилась в оркестровую яму. Спасал только исправленный Велесовой силой артефакт, он придавал некую опору, но и то уже в конце первого отделения преподнес неприятный сюрприз, о котором нужно было срочно рассказать Песцову. А ведь впереди еще второе отделение! Как оказалось, боялась я не того. Лишь только я зашла за кулисы, встревоженный Песцов отобрал букеты, коих у меня в руках оказалась целая охапка, и сунул их кому-то из рабочих сцены, необычайно ошарашенному данным фактом. Надо признать, что толпа за кулисами собралась немалая и выглядели эти зрители не менее восхищенными, чем те, что в зале. Это было бы необычайно приятно, будь исполнение действительно мое. А так я испытала лишь ужасную неловкость, когда и тут раздались аплодисменты и восторженные возгласы. Песцов тоже отметил их кривоватой улыбкой, подхватил меня под руку и потащил в гримерку. – Мисс Мэннинг, нам нужно срочно поговорить, – шепотом, но по-английски, чтобы уж совсем нас не демаскировать, сказал Песцов. – Дело серьезное, касается Соболева. Почему-то я сразу решила, что князь заявился с претензией за кражу домового. Вряд ли исчезновение хранителя прошло незамеченным в соболевском особняке. Но я уже приняла на себя определенные обязательства, поэтому сразу решила, что не отдам замученного Мефодия Всеславовича. Это же надо было довести домового до такого состояния! Князь Соболев – настоящий варвар. И вообще, пусть попробует доказать, что его пропажа у меня. Не думаю, что местонахождение можно точно определить. – Я буду все отрицать, – прошептала я в ответ. – Я ничего не делала. – Да речь не о чемодане, – отмахнулся Песцов. – Все гораздо серьезнее. – И громко по-русски сказал окружающим: – Мисс Мэннинг требуется отдых для восстановления сил. Попрошу нас не беспокоить. Канарейкину, застывшую памятником себе перед дверью в гримерку, Песцов довольно невежливо отодвинул, давая понять, что ей нет места в нашей компании. Дверь зловеще проскрипела, а замок не менее зловеще проскрежетал, отрезая нас от остального мира, после чего Песцов знаком показал, чтобы я поставила полог. Я огляделась, но ничего опасного не заметила. В комнате, кроме нас двоих, больше никого не было. Мефодий Всеславович схоронился так, что его не было ни видно, ни слышно, хотя сам он был здесь: после ритуала я это чувствовала. А вот приятное, напротив, сразу бросилось в глаза. Чайный уголок, на удивление, оказался готов к приему не только певицы, но и ее гостей. Большой медный чайник исходил паром, а посреди стола под яркой тряпичной куклой наверняка прятался маленький заварочный чайничек. Вазочки с вареньем и пирожки сделали бы полезной беседу даже с Канарейкиной. Песцов же удостоил столь заманчивую картину лишь беглым взглядом, нетерпеливо ожидая, когда может говорить без опасения быть подслушанным. – Так что случилось? – спросила я сразу, как поставила защиту. – Волков случился, Елизавета Дмитриевна, – огорошил меня Песцов. – Возник как чертик из табакерки и сразу ко мне с претензиями. Мол, мы с вами, мисс Мэннинг, – при этих словах он насмешливо хмыкнул, – прямая угроза его репутации, а угрозы он терпеть не намерен. – Чего он хочет? – прервала я собеседника. – Если бы собирался убить, разговоры бы вести не стал. – Он хочет, чтобы мы никаких бумаг, нужных Соболеву, не подписывали, а вы, мисс Мэннинг, как можно скорее покинули страну. Разумеется, я отказался. – Песцов возмущенно вскинул голову. – Подумать только, он думал меня напугать! Не знаю, что там думал Волков и кого хотел напугать, но меня напугать ему точно удалось. – А потом, Дмитрий Валерьевич? Вряд ли Волков после вашего отказа ушел в расстроенных чувствах, посыпая голову пеплом и обещая исправиться. – Разумеется, нет. Он потребовал разговора с вами, поскольку, по его мнению, ваше решение может отличаться от моего. Мол, я слишком радею за успех ваших гастролей, а вы можете предпочесть презренные деньги. За кулисы его не пустили, но он только и ждет, когда вы выйдете. От испуга я заметалась по гримерке, заламывая руки. Боже мой, этот точно дождется, а потом точно поймет, что я не мисс Мэннинг. А если еще присмотрится и обнаружит на мне собственную защиту, то дела мои станут совсем печальными. Этого допустить было никак нельзя. – Дмитрий Валерьевич, соглашайтесь на деньги. – Вы с ума сошли, Елизавета Дмитриевна? – вытаращился на меня Песцов. – Как-никак он планировал нас убить и устроить из нашей смерти целое представление, чтобы сменить здесь губернатора. Наши жизни стоят дороже любых денег. Поэтому я подпишу все, что запросит Соболев. Разумеется, в пределах разумного. Нет уж, Волков должен ответить перед Советом. Почему вы хотите, чтобы он избежал наказания? Яркий мундир глаза застит? Блеск эполет разума лишает? Он столь выразительно на меня уставился, словно заподозрил во влюбленности в штабс-капитана. Пришлось ему напомнить: – Дмитрий Валерьевич, если он встретится со мной, у нас обоих будут неприятности, и неизвестно, у кого больше. А уж что хуже – подписать бумаги Соболева или отказаться их подписывать, – я вам даже не скажу. Я же не мисс Мэннинг, что непременно выяснится по почерку, даже если мне удастся улизнуть. Вашей деловой репутации тогда точно конец: вам не простят подсовывания общественности фальшивки. Во всяком случае, если это станет достоянием широкой общественности. Последнее я добавила, вспомнив снисходительность Соболева, которая, впрочем, вполне может смениться пристрастностью, если мы откажемся выполнять то, что он от нас потребует. Песцов застонал и запустил руки в волосы, показывая высочайшую степень отчаяния, покачался немного, не дождался от меня утешений и трагически выдохнул: – Говорил я отцу, что связываться с Рысьиными – плохая идея. Сплошные неприятности от вас, Елизавета Дмитриевна. – Я с вами не связывалась, – отрезала я. – Вы сами сделали все возможное, чтобы со мной связаться, так что теперь не жалуйтесь непонятно на что. Я не предлагаю забирать деньги, но Волкову нужно хотя бы дать понять, что мы согласны, чтобы он успокоился, а самим драпать отсюда со всех лап. – А потом? – Потом мы проведем еще один концерт, и мисс Мэннинг исчезнет, в чем вы сможете обвинить Волкова, который наверняка рванет за нами. – Всего один? А неустойка? – сразу пришел в себя Песцов. – У меня запланирован отнюдь не один концерт. Мы с вами договорились, Елизавета Дмитриевна. Я был уверен, что ваше слово чего-то да стоит. – У меня сегодня после исполнения одной из арий рассыпался кристалл, – сообщила я. – Насколько я понимаю, из репертуара мисс Мэннинг эту арию можно свободно вычеркивать. Я вытащила артефакт и показала компаньону. Лунка от потерянного кристалла выделялась на общем фоне жизнерадостной яркостью, прямо-таки неуместной для данной трагической ситуации. – Правильно понимаете, – страдальчески ответил Песцов. – Не должно быть так с этим артефактом, но сила Велеса, скорее всего, вступила в конфликт с силой покровителя крэгов. Наверняка этот артефакт – его модификация, хотя, по правде говоря, не очень я разбираюсь в ваших магических штучках, Елизавета Дмитриевна. Это какая ария нам теперь недоступна? Названия я не запомнила, поэтому пришлось напеть, используя собственные невеликие вокальные данные: – Это которая сначала ла, ла-ла-ла-ла-ла-ла, потом бум-бум и фьюить. – Фьюить? – переспросил Песцов и захохотал. – Да вы, Елизавета Дмитриевна, – оскорбление для любителя оперы. Подумать только, с каким восторгом я вас слушал, когда вы были на сцене. Да и не только я. Слышали бы они вас теперь. Когда я была на сцене, с восторгом слушала себя сама, а еще с удовольствием посмотрела бы на себя со стороны, тем более что платье в этот раз на мне было полностью подогнано по фигуре. – Да оскорбляйтесь сколько вашей душе угодно, – легко согласилась я. – Это ведь не кто иной, как вы подсунули мне артефакт с дефектом. – Но остальные-то кристаллы вполне можно использовать. Эту арию мы вычеркнем из программы концерта, и все, – деловито предложил Песцов, уже напрочь забывший о том, о чем не так давно переживал куда сильнее, чем о концертах. – И если еще какой рассыплется, Елизавета Дмитриевна, то вычеркнем и его. Можно полностью завершить все запланированные концерты, пусть и с небольшими изменениями. – Дмитрий Валерьевич, как вы собираетесь проводить концерты под угрозой разоблачения со стороны Волкова? – Волков сейчас схлестнется с Соболевым, – довольно уверенно предположил Песцов. – Нам главное – выбраться из города незамеченными. – Нам главное – избежать моей встречи с Волковым. Боюсь, я не смогу отнестись к нему с той приязнью, которую показывала мисс Мэннинг. Поэтому вы сейчас идете к нему и говорите, что мисс Мэннинг согласна и вопрос только в сумме. Поторгуйтесь с ним от души. Потребуйте деньги наличными, а не распиской или векселем. Скажете, это мое условие. Пока Волков будет собирать нужную сумму, мы как раз успеем на поезд. – Какой поезд, Елизавета Дмитриевна? На вокзале он нас точно перехватит. – Песцов задумчиво поскреб в затылке. – Сани нужно искать. В ночь выезжать не слишком хорошо, но у нас выбора нет. Я была согласна не только выехать в ночь, но и выехать немедленно, на что Песцов не согласится не столько из-за Волкова, сколько из-за срыва концерта. Но оставалась еще одна важная вещь, без которой я не могла уехать. – Дмитрий Валерьевич, мне нужна деревянная шкатулка, поэтому после разговора с Волковым вы идете ее покупать. Мой командный тон Песцову не понравился, он выразительно нахмурился, но лишь недовольно сказал: – А до другого города покупка шкатулки потерпеть не может? Нам, знаете ли, Елизавета Дмитриевна, скорее всего, вещи придется оставить здесь и просить потом о пересылке. С собой возьмем только самое необходимое. Это один-два саквояжа. – Поверьте, Дмитрий Валерьевич, деревянная шкатулка мне необходима, и прямо сейчас. Без нее я не смогу уехать. Собственно, мне нужны мои книги и она. Безо всего остального я могу прекрасно обойтись. – Разумеется, если я в каждом городе буду покупать вам одежду, – недовольно проворчал Песцов, сразу вспомнивший, во сколько ему обошлось то платье, которое на мне, – то вы вообще обойдетесь без багажа.