– Боитесь, что воспользуюсь вашей слабостью к певичкам для постоянного обновления гардероба? – усмехнулась я. – Не волнуйтесь, залезать в ваш кошелек я не планирую. Думаю, конкретно это платье не сильно утяжелит ваш саквояж. – Почему мой? – возмущенно дернулся Песцов. – Потому что платья – необходимый реквизит. А за реквизит отвечаете вы. А еще потому, что не стоит привязываться к вещам, с которыми вскоре придется расстаться. Этот зеленый бархат подошел бы и мне настоящей, а не только иллюзии мисс Мэннинг. Но оставлять его – давать зацепку к исчезновению певицы. Нет уж, сожаления тут неуместны. – Хорошо, – фыркнул Песцов недовольно. – Размеры шкатулки? Я показала, изобразив в воздухе желаемое. – Не уверен, что смогу достать в точности такую. – Так я о точности и не говорю. Можно чуть больше или чуть меньше. Для меня неважно точное соответствие. – Разве для магии размеры не важны? – уточнил он. – Здесь нет, – ответила я, не желая пояснять, что шкатулка мне нужна не для магии, а для перевозки домового. – Что-то еще вам нужно, Елизавета Дмитриевна? – спохватился Песцов, уже взявшийся за ручку двери. – Разве что немного соломы, – чуть подумав, ответила я. Если моя просьба компаньона удивила, то он никак этого не показал, кивнул и убежал договариваться с Волковым и доставать шкатулку. Я же закрыла за ним дверь на ключ и сказала: – Мефодий Всеславович, выходите. Будем чай пить. Домовой словно проявился из воздуха и сразу забурчал: – Елизавета Дмитриевна, вещи, что в чемоданах, брать вообще нельзя. От них смердит злом. Их бы сжечь, да не просто так, а по правилам, иначе несчастье притянут. Я налила чай в чашку и придвинула к домовому, который уже устроился за столом и нетерпеливо поблескивал глазами. Вид у него уже был не такой затравленный, как тогда, когда я его увидела впервые, но общая потрепанность облика никуда не делась. Вот выберемся отсюда, и нужно будет что-то с этим решать. Раз уж у меня есть свой домовой, негоже ему в соболевских обносках ходить. – Мы чемоданы здесь оставляем, Мефодий Всеславович, а потом решим, что делать. Может, мы с ними больше не пересечемся вовсе. Получается, такие, как вы, чувствуют крэгов? – Только если с вещью соприкоснемся, – важно ответил домовой. – Или если они свою суть выпустят. Чашка для него была огромной, и все же он каким-то непостижимым образом ее удерживал, а уровень чая там стремительно уменьшался. Пирогом он тоже не побрезговал. – Суть выпустят? Это как? – Как частичный оборот для вас, оборотней, – пояснил домовой. – Так и крэги могут часть своей сути освобождать, не теряя облика. Подслушать там или унюхать. Вот тогда мы их чуем. Но они осторожничают, в городах редко позволяют себе лишку. Он потянулся за следующим пирогом, рукав этого не выдержал и украсился еще одной прорехой. Домовой смущенно крякнул, замерев на месте. Я подвинула блюдо с облюбованными им пирогами к нему под руку и спросила: – Мефодий Всеславович, одежду для вас где покупают? – Скажете тоже, покупают. Сами шьем. – То есть вам ткань нужна и кожа? – А то ж. Иголка, нитки, дратва, шило – и я не только себе, но и вам сошью все что угодно. Проговорили мы до начала второго отделения, когда ко мне в гримерку встревоженно застучала Канарейкина. Песцов так и не появился, но я почему-то за него не переживала. Как я успела заметить, основные проблемы возникали у того, к кому он приходил, а отнюдь не у самого Песцова. Глава 24 Пожалуй, это был самый неказистый транспорт из всех, на которых мне приходилось ездить. Песцов не придумал ничего лучше, как нанять розвальни самого непрезентабельного вида, на которых мы и поместились-то с трудом, а уж двигались они со скоростью, более подходящей пешему путешественнику, страдающему серьезными недугами суставов. Очень серьезными, практически парализующими. Или мне так казалось на фоне общей нервозности. – Дмитрий Валерьевич, мы из города вообще выедем? – не удержалась я. – Выедем, не боись, барышня, – бодро ответил возчик. Бодрости ему придавало недавнее посещение кабака, следы которого еще не успели выветриться: в воздухе витало неповторимое сивушное амбре, а нос мог поспорить цветом с сигнальными фонарями железной дороги. А барышней он меня называл, потому что сейчас мы воплощали гениальную песцовскую идею. Наверное, тесное общение с артистической братией внесло в его организм неизлечимый вирус театральных постановок, который передался и мне, иначе я ничем не могу объяснить, почему согласилась на эту авантюру. Конечно, ночной отъезд нужно было правдоподобно залегендировать, вот мы и представились парочкой, которой срочно потребовалось узаконить отношения, не одобряемые близкими, а поскольку в родном городе это невозможно было сделать тайно, пришлось ехать в соседний. История была шита белыми нитками и трещала по всем швам, но наш предполагаемый спаситель в ней не усомнился и даже выразил неодобрение такому вопиющему нарушению приличий, но сдержанно, поскольку Песцов ему уже отсыпал аванс и пообещал более чем вдвое заплатить по приезде, если побег окажется удачным. Песцов вообще разошелся, предполагая использовать мои невеликие знания по полной, и предлагал изменить внешность и себе, и, главное, мне, чтобы я не напоминала мисс Мэннинг и вообще выглядела моложе, если кто вдруг увидит, как мы покидаем город. Но тут уж я выступила против. Во-первых, я не была уверена, что смогу нанести плетение на кого-то другого без печальных для здоровья подопытного последствий, а время для экспериментов было не слишком удачным. Во-вторых, договаривался-то Песцов с возницей в своем обычном виде, и если мы придем измененными, то у Волкова, выйди он на этого мужика, непременно появятся ненужные вопросы, почему спутница Песцова не напоминала певицу, а сам Песцов не напоминал себя. В-третьих, уже темно и возраст любого индивидуума можно определить с трудом, а на мне еще и густая вуаль. Нет уж, лучше идти проверенным путем – меньше неожиданностей на выходе. – Главное, чтобы нас, значится, на выезде не заарестовали, – бодро продолжал возчик. – Ежели пропажу заметили, так на все посты сообщат. В такое время обычно не смотрют, но всякое бывает. Деньгу, опять же, захотят выбить, так откель она у меня? – Я заплатил, – напомнил Песцов. – Так когда это было? А ежели придется копеечку какую аспидам энтим отстегивать, чтобы они вас не заметили? – грустно поинтересовался мужик. И столь жалобно шмыгнул носом, словно предполагаемые поборы были для него неподъемными. Можно подумать, на выезде из города тысячи гребут с желающих удрать от Соболева. Просто нахал пытается разжалобить Песцова и выпросить у него премию, которую пропьет тут же, судя по всему. – А ежели родственники барышни догонят? – продолжал гнуть свою линию мужик. – Побьют. Как есть меня побьют. Он опять артистично шмыгнул носом, и Песцов не выдержал, раздраженно бросил: – Если родственники барышни вас побьют, любезнейший, я вам заплачу втрое против выданного. – Дык обещания ничего не стоють, – оживился наш возница при намеке на увеличение гонорара, даже нос его засиял с утроенной силой. – Как догонють, вам, господин хороший, не до выплат будет. Сейчас бы копеечку малую доплатить. Чисто для моего спокойствия. – Чисто для вашего спокойствия сообщаю, что у меня есть артефакт отвода глаз, который мы с женихом используем при малейшем намеке на опасность, – ехидно заметила я. – Артефакт, значится, – кисло сказал мужик. – И откель он у вас? Папеньку небось обокрали? И не стыдно вам, барышня? – Совершенно. Иначе как бы я от папеньки удрала? А вот вам должно быть стыдно, что пользуетесь нашим бедственным положением и пытаетесь выбить из нас дополнительные деньги. Удрала – это было сильно сказано. Лошадь еле-еле переставляла ноги, словно задалась целью задержать нас в городе, пока мой папенька нас не догонит и не вернет блудную дочь в семью. Радовало, что папенька существует только в песцовском воображении. – Эх, господин хороший, сразу видать, кто у вас в семье будет главным, – ехидно заметил мужик. – Исчо не поженились, а деньги ваши уже своими считает. Прям как моя. А ведь ежели что, отыграются не на вас, на мне. Все ребрышки пересчитают. Как есть все. Нос мне только недавно ломали, и вот опять… Он жалостно всхлипнул, хотя нос ему ломали наверняка в кабаке, и не просто так, а непременно за дело. Поездка в компании этого типа казалась все менее привлекательной. Тащиться бог знает сколько по холоду, который уже сейчас неприятно пощипывал щеки и пытался забраться под одежду, не слишком подходящую для столь некомфортабельных поездок. Сюда нужен тулуп, валенки и огромный пуховый платок, которого у мисс Мэннинг не было, но который мне вдруг ужасно захотелось приобрести. Я беспокоилась и о Мефодии Всеславовиче, который уверял, что ему достаточно соломы, чтобы не замерзнуть. Все же деревянная шкатулка – слабая защита от холода, пусть даже она лежит в саквояже, который я прижимаю к себе. Побег только начался, а я уже опасаюсь, что он никогда не закончится. Это не побег, это отползание какое-то. Я возмущенно посмотрела на Песцова, который тоже выглядел не слишком довольным. Наверняка предпочел бы удобство поезда этим черепашьим бегам. И вокзал, как назло, совсем рядом. И тут меня озарило. – Чтобы вам не переживать, любезнейший, я активирую артефакт немедленно. Вот только слышать вы нас не будете, поэтому, Дмитрий, дайте ему на всякий случай еще денег. Вдруг придется откупиться, если нас попытаются задержать. – Вот это дело, – оживился мужик. – Господин хороший, ваша невеста согласна, что вы мало заплатили за ночную поездку. Сразу видно, понимающая жена будет. Повезло вам. Песцов с кислым видом протянул пару купюр вымогателю, и я активировала заклинание отвода глаз. Мужик восхищенно охнул. – Пропали, как есть пропали! – радостно сказал он и в ладоши захлопал, словно был зрителем ярмарочного фокусника. Он еще что-то восторженно бормотал, но я потянула Песцова с розвальней. Он уперся, не желая покидать пусть неказистое и ненадежное, но транспортное средство. Свои ноги он ценил выше удобства и полностью придерживался правила: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Но идти предстояло не так много, потерпит. – Что вы задумали, Елизавета Дмитриевна? – Мы можем спокойно пройти на поезд под заклинанием отвода глаз, и никто нас не заметит. Проводнику уже в вагоне, после отъезда, скажем, что отвлекся, вот и пропустил наш приход. Песцов посопел, я думала – одобрительно, а оказалось – возмущенно: – Что бы вам раньше не предложить, Елизавета Дмитриевна? Начинаю подозревать, что этот мужик прав и вы действительно взялись меня разорить. Он протянул руку и помог мне сойти с саней, на движении которых никак не отразилось исчезновение двух людей и двух небольших саквояжей. Возможно, будь дорога в ухабах, сани подпрыгивали бы на них сильнее, чем раньше, но дорога была гладкая, утрамбованная множеством полозьев. Возница тоже не обратил внимания на пропавших пассажиров, что-то оживленно обсуждая сам с собой. Наверное, решал: напиться сейчас, на дорожку, или потом, по приезде. – А отвлекающий маневр? Если его приметили, когда он вас ожидал, или заметят на выезде из города, Волкову он скажет, что нас вывез. – И что вы говорили по-русски. Вот незадача, – проворчал Песцов. – Было бы странно, если бы выкрадываемая вами невеста говорила по-английски, – заметила я. – Из англичан в городе только мисс Мэннинг. – Кстати, о невестах, – неожиданно сказал Песцов. – Чтобы между нами не осталось невыясненных моментов, имейте в виду, что даже если бы у меня были мысли связать с вами жизнь, все они исчезли после того, как я услышал ваше пение. Ваше настоящее пение, разумеется, а не то, что через артефакт. – Чем оно вам так не понравилось? – ошарашенно спросила я, удивляясь причудливым зигзагам песцовских мыслей. – Мне казалось, я напела довольно точно. В конце концов, вы поняли, о какой именно арии идет речь. Хорошо, что от центра мы не успели далеко отъехать, поэтому проходили по улицам, хоть слабо, но освещенным. Конечно, прохожих было мало, но все же не хотелось, чтобы кто-то, не замеченный нами в темноте, налетел на препятствие в пустоте, а потом делился с окружающими своим удивлением. А так, поскольку мы шли спокойно, всегда успевали вовремя отойти в сторону. Ходьба согревала, и все вокруг уже не казалось столь отвратительно мерзлым. – То, что понял, – это единственный плюс вашего исполнения. По-хорошему, вам бы позаниматься, взять пару десятков уроков вокала, – мечтательно предложил Песцов, – тогда, возможно, из вас и вышел бы толк. И то вряд ли, Елизавета Дмитриевна. В вашем исполнении не было души. – Представьте себе, я прекрасно обойдусь без уроков по вокалу, – фыркнула я, не понимая, то ли обижаться, то ли смеяться, что меня признали негодной из-за неумения петь. – Видите ли, Дмитрий Валерьевич, я не собираюсь посвящать свою жизнь ни пению, ни вам.