Впрочем, что толку плакать по убежавшему молоку? Разве можно укорять себя в том, что недостаточно времени уделял сабельному бою? Ведь Николай никогда не стремился стать великим фехтовальщиком, это не было его призванием и профессией, а всего лишь развлечением и хобби. Нельзя подстелить соломку во всяком месте, где можно упасть. Да и законы подлости никто не отменял - будь даже Николай великим мастером клинка, кто мог бы гарантировать что его не вызовет на дуэль первоклассный стрелок? И все его фехтовальное искусство оказалось бы тогда бесполезным. Упрекать себя в неготовности к поединку было просто глупо: так сложились обстоятельства и нужно было принять это, как данность. Разъездной катер доставил кавторанга на линкор и Николай вернулся в свою каюту. Скинул туфли и китель. Ужинать не хотелось, да и поздновато уже, а вот немного выпить, на сон грядущий, пожалуй, было можно. И куда там Кузяков, стервец, запропастился? - Здесь я Вашскородь. Николай удивленно взглянул на вытянувшегося в струнку вестового. Неужели он произнес свою мысль вслух? Однако, нервишки-то пошаливают... - Вот что, голубчик, расстарайся-ка мне пару пивка похолоднее, да побыстрее - завалюсь я сегодня баиньки пораньше. К тому моменту, как добывший пива Кузяков постучался в дверь каюты кавторанга, Николай успел переодеться, открыть иллюминатор, а теперь неспешно и обстоятельно завершал процесс наполнения трубки любимым своим британским табаком. Сопроводив первую затяжку добрым глотком "Шиттовского", Николай откинулся на спинку мягчайшего кресла... Такой роскоши как мягкое кресло, кстати, в его каюте на "Павле" не водилось. И вдруг то, что французы называют "dИjЮ vu" накрыло кавторанга с головой. Как и тогда, Николай был влюблен. Как и тогда, Николай получил назначение на новейший корабль, чем был несказанно горд. Как и тогда, его ожидала встреча с врагом, куда более умелым, чем он сам, и хотя на сей раз оружием станут не пушки, а сабли, но уклониться от боя невозможно, а шансы на победу призрачны. И еще кое-что роднило чувства того давнишнего мичмана, уходящего в поход к далеким японским берегам и умудренного опытом кавторанга, прихлебывающего сейчас белопенное пиво и созерцающего закат сквозь сизый дымок "кэпстена". Во-первых, ощущение того, что смерть, великая нищенка, опять бродит где-то рядом, а во-вторых...тот мичман так и не смог почувствовать броненосец, на котором шел в бой, своим домом. Могло быть так, что в грядущем сражении броненосец пойдет ко дну, и мичман погибнет вместе с ним. Или что мичман будет убит, а броненосец уцелеет, или же мичман останется жить, а броненосец погибнет. В любом из этих случаев кораблю и человеку предстояло расставание. Сейчас дредноуту ничего не грозило, но шансов сохранить за собой должность и эту каюту у Николая почти не было - даже если он не погибнет, а будет тяжело ранен на дуэли, дредноут не будет ждать его выздоровления. В мире неспокойно, линкор должно срочно ввести в строй, так что на "Севастополь" будет направлен другой старший артиллерист. Почему-то мысли о том, что Николаю почти наверняка предстоит покинуть прекрасный боевой корабль, царапали душу даже сильнее, чем возможная гибель на дуэли. А впрочем... маленький шанс сохранить текущее статус-кво у него все же есть. Николай не стал говорить об этом князю - засмеял бы, или счел кавторанга сумасшедшим. Но все же, но все же... Уже когда Николай засыпал, укрывшись легким одеялом, в голову пришла мысль, что, пожалуй, шансов у него будет все же поболее, чем у русской эскадры в Цусиме. Или нет? ГЛАВА 6 Руки и спина казались совершенно ватными, и наоборот - в ноги и затылок словно кто-то щедро плеснул свинца. Усталость, неразлучная спутница, искательно глянула в глаза, обняла за ноющие плечи и тихо шепнула: "Зачем ты здесь? Вспомни, какая мягкая кушетка в твоей каюте, приляг, расслабься, ни о чем не думай..." Все это вздор. Даже утром, даже если хорошо спал, что случалось с ним не слишком часто, все равно приходилось вставать совершенно утомленным и разбитым. Усталость давно стала неизбывной, и преодолевать ее удавалось только за счет кипучей, бившей через край энергии, коей некогда отличался адмирал. Только вот ее источник давно иссяк. Энергичный и сильный лидер исчез, словно растворившись в водах Атлантики и Индийского океана - изо дня в день, по капле. Но эскадра нуждалась в стальной воле, ведущей ее на восток, и если таковой в наличии не имелось, ее следовало хотя бы изобразить. Только где было взять на это силы? Адмирал находил их в ярости. Часто испытывая приступы бешеной злобы, он не изливал свой гнев на подчиненных ему офицеров, но и не противился ему, используя злую силу на преодоление охватившей его апатии. Гнев толкал его вперед, заставляя, как и встарь, обращать внимание на каждую мелочь, позволяя мучить экипажи вверенных ему кораблей нескончаемыми учениями и работами. Чтобы темное пламя ярости, полыхавшее в нем, не слабело, он скормил ему по кусочкам собственную душу, специально растравляя в себе обиды и боль. Он знал, куда ведет этот путь и понимал, что в самом лучшем случае, даже если ему суждено уцелеть, он останется лишь выгоревшей дотла оболочкой некогда сильного и любившего жизнь человека. Но что ему с того? В глазах своего окружения он оставался энергичным, уверенным в себе воином и командиром, за которым стоит идти в огонь и воду. Только это и имело значение. Адмирал не срывался на собственных подчиненных. Но эмоции, в коих черпал он силы, никак нельзя было скрыть от людей, с которыми он находился бок о бок месяцами. Он видел, как избегают его офицеры, читал в их глазах не только верность и повиновение, но и страх. Только что было делать? Уж лучше пусть боятся, чем видят на мостике безвольную амебу в адмиральских эполетах. На нем был долг, который он не мог исполнить, но адмирал бессилен изменить что-либо, а в том, что так вышло, была и его вина. Злость привычно толкнулась в виски. Будь прокляты эти умники из-под адмиралтейского шпица, снарядившие и отправившие в бой эскадру, не имевшую надежды одержать верх над неприятелем! Будь прокляты те, кто настоял на скорейшем выходе кораблей, не дав им, как следует, совместной подготовки и артиллерийских учений! "На помощь первой тихоокеанской идете, выручать наших в Артуре", говорили они и в этом как-будто был какой-то смысл - объединившись, эскадры смогли бы пересчитать шпангоуты броненосцам микадо. Да что там, он и сам так думал. Но куда было гнать, после того как корабли первой тихоокеанской задохнулись в ловушке Порт-Артура?! Вместо того, чтобы отозвать обратно вторую тихоокеанскую эскадру, которую вел адмирал, ее "усилили" третьей "эскадрой", под командованием Небогатова - старинный броненосец "Николай I", ровесник эпохи броненосных таранов, и три броненосца береговой обороны учебно-артиллерийского отряда - каждый размером меньше крейсера и с вполовину расстрелянными орудиями. Но и тут оставалась еще надежда на то, что корабли второй эскадры бросят якорь где-нибудь в Камрани, дождутся и встретят бронепаноптикум Небогатова, и... останутся на месте. Готовая к походу и бою эскадра, об истинной боевой ценности которой японцы не догадываются, могла бы стать грозным аргументом дипломатических баталий, а под угрозой генерального сражения, которое могло склонить чашу весов на сторону Российской империи, не грех было заключить с микадо приемлемый мир. Пустое. Когда его корабли бросили якорь у Мадагаскара и стало известно о гибели Порт-Артурской эскадры, многократно обращался адмирал в Петербург, объясняя, что четыре негодных к эскадренному бою корабля не увеличат его мощи. Что с медлительными "самотопами" Небогатова пройти во Владивосток будет много сложнее, чем без оных. В ответ он получил недвусмысленное указание - задачей вверенных ему сил является, отнюдь не прорыв во Владивосток, но овладение Японским морем! Адмирал писал: "С имеющимися в моем распоряжении силами не имею надежды восстановить преобладающее положение на море. Моя единственно возможная задача -- пройти во Владивосток с наилучшими судами и, базируясь на него, действовать на сообщения неприятеля". Это был тот максимум, который он мог еще сделать. А от него требовали победы в генеральном сражении! Получив эту телеграмму, адмирал едва смог сохранить бесстрастное выражение лица. - Ступайте, голубчик, я сам напишу ответ, - сказал он лейтенанту, ведавшему секретной перепиской, но видать в голосе прозвучало что-то такое, что заставило молодого офицера ретироваться едва ли не бегом... ...И тут же в стену адмиральского салона ахнул, расколовшись на части, тяжелый морской бинокль. Горячая, всепобеждающая ярость захлестнула адмирала с головой. Большинство лучших его броненосцев были едва закончены постройкой, не сплаваны, и хотя артиллерийские учения велись до самого выхода из Либавы, этого было мало, совсем мало! А ведь он сам, сам настаивал на том, чтобы вывести эскадру пораньше! Ему казалось, еще был шанс прийти на выручку своим в Артуре... А если и нет, встать на Мадагаскаре, дождаться аргентинских крейсеров, покупка которых должна была вот-вот состояться, да парохода "Иртыш", который должен был доставить второй комплект снарядов на эскадру. Тогда можно было и сплаваться, обучиться совместному маневрированию, еще подтянуть комендоров. Но кто же знал, что вместо снарядов "Иртыш" доставит лишь уголь, а вместо новейших кораблей, построенных для Аргентины и Чили в Европе, адмирал получит "самотопы" Небогатова?! Должен был знать. Ведь не первый год служил Отечеству, ведь знал, как делаются дела под адмиралтейским шпицем, мог догадаться, что ничего хорошего не будет - но не внял голосу предчувствий. А когда понял, то...растерялся. Честь моряка и адмирала требовала вести флот вперед, хотя бы и в последний бой, ведь мертвые сраму не имут. Но что толку с его чести, если результатом такой битвы станет разгром и проигрыш войны? Совесть кричала о том, что нужно сознаться, объявить на весь мир о недееспособности эскадры. Тогда, конечно, его карьера была бы окончена, а история заклеймит его трусом и предателем. Однако люди, вверенные его командованию, останутся живы, корабли - целы. Но что если он сгустил краски? Что, если Хейхатиро Того вдруг допустит какую-нибудь фатальную ошибку? Что, если у него все же есть какие-то шансы, которых он пока не разглядел? Ведь тогда он действительно будет предателем, не оправдавшим доверия Государя Императора, дальневосточной армии и всего русского народа! Адмирал разрывался между честью и совестью. Едва ли не впервые в жизни он не знал, как ему следует поступить. И вместо того, чтобы сделать какой-то выбор, смалодушничал, отложил решение на потом, в надежде на то, что в Петербурге все же одумаются, отзовут эскадру, не бросят тысячи моряков на убой. И за эту слабость, за неспособность принять какое-то решение, адмирал ненавидел самого себя. У него всякая вина была виновата, так почему он должен судить себя менее строго, чем паркетных адмиралтейств-мерзавцев?! Петербург не одумался. Адмирал знал, с каким страшным врагом предстояло ему схватиться. Еще будучи начальником Главного Морского штаба, он начал сбор информации о том, как сражаются японцы и даже позднее, уже получив под командование вторую тихоокеанскую эскадру не оставил этой привычки. Он сумел добиться рапортов командиров кораблей, участвовавших в сражении в Желтом море, когда первая тихоокеанская предприняла-таки попытку прорваться во Владивосток. И когда адмирал читал этих рапортов, его волосы вставали дыбом от ужаса. С точки зрения довоенных требований, русская эскадра стреляла не слишком хорошо, но и не так, чтобы совсем плохо. Но на каждый нашедший свою цель русский снаряд комендоры Хейхатиро Того отвечали тремя! А ведь адмирал отлично знал старое присловье: "Врет как очевидец". Он знал, что дыры от японских снарядов, поразивших русские корабли, пересчитаны точно. Понимал и то, что доклады о попаданиях в броненосцы Того, вероятно, изрядно преувеличены, потому как в бою всегда кажется, что враг получил больше, чем на самом деле. Тогда выходит, что на каждое русское попадание приходилось где четыре, а где и все пять японских?! А ведь Того явно не сидит сложа руки в ожидании его эскадры, он наверняка школит своих комендоров, шлифуя их мастерство до полного совершенства... Адмирал взялся за подготовку своих артиллеристов всерьез с самой Либавы. И сейчас, первые же артиллерийские стрельбы, учиненные во время "Великого Мадагаскарского Стояния" показали, что его усилия не пропали даром и вторая тихоокеанская стреляет получше первой. Впрочем, фитили все равно получили все, на критику адмирал никогда не скупился. Да, комендоры обучены неплохо, но для того, чтобы сражаться с японцами, нужно было стать лучше, намного лучше! И адмирал не давал своим отдыха, устроив Большие Маневры с эволюциями и стрельбой: в упражнениях израсходовали все учебные болванки, которые были на его кораблях. Получалось неплохо, но адмирал оставался недоволен, хоть и он теперь видел свет в конце тоннеля - после того, как придет и будет израсходован второй комплект учебных снарядов, его корабли должны были стрелять так, как никто и никогда не стрелял в русском флоте, и, быть может, даже получше японцев. А потом пришел "Иртыш" и выяснилось, что никаких других снарядов, кроме тех, что имелись на кораблях эскадры нет. И не будет. Потому что какому-то идиоту подумалось, что лучше отправить второй комплект во Владивосток, куда поездом они придут в целости, а на корабликах-то, паче чаяния, и утопнуть ведь могут! На кораблях погружен был полный боекомплект и двадцать процентов сверху, а практических снарядов не оставалось совершенно. Упражнения комендоров без стрельбы были полезны, но всерьез повысить качество огня не могли. Конечно, проводили стволиковые стрельбы - когда в пушку крупного калибра устанавливался малокалиберный орудийный ствол и выстрел производился малым снарядом. Потом, глядя на попадания и с поправкой на разную баллистику пушек, прикидывали результат. Адмирал никогда не доверял стволиковым стрельбам, почитая их малоэффективным чудачеством, но что ему еще оставалось делать? При помощи рабочих с плавмастерской "Камчатка", удалось снять и приспособить для таких стрельб немало сорокасемимиллиметровых пукалок, украшавших боевые марсы и мостики броненосцев и крейсеров. Стрельбы проводились постоянно - с тем, чтобы многим количеством добиться хоть какого-то качества. Когда эскадра прибыла в Камрань, адмирал отправил свой последний протест в Санкт-Петербург, в тайной надежде на то, что его наконец услышат. Увы - инструкции оставались все теми же. От адмирала и вверенной ему эскадры ждали чуда. Адмирал объявил общий сбор командиров броненосцев и крейсеров. - Нас ждет битва - без обиняков начал он - Мы немало упражнялись в маневрировании. Успехи налицо. Если по выходе из Либавы, корабли наши представляли страшную опасность для самих себя, так и норовя пропороть борт соседу при простейшем перестроении, то теперь мы можем идти кильватерной колонной и делать повороты последовательно, не боясь потерять при этом половину эскадры. - сарказма в его голосе было столько, что его можно было бы мазать на хлеб вместо масла - Что до артиллеристов - им повезло меньше. Или нам с ними повезло меньше - как посмотреть. После стрельб у Мадагаскара, глядя на которые надорвала от смеха животики вся рыба в бухте Носси-бэ, возможности погонять комендоров как следует почти не было, за исключением нашего беспримерного сотрясения воздуха мелким калибром. А нас ждет умелый и опытный враг. И потому - сообщаю Вам, что после двухдневной подготовки мы проведем двухнедельные артиллерийские учения. Время у нас есть - Небогатов раньше не подтянется, а уйти без него нам не дадут. Вопросы? - Ваше превосходительство, а чем же мы будем стрелять-то целых две недели? - раздался голос командира "Осляби", капитана первого ранга Бэра. Сардоническая улыбка заиграла на адмиральских устах - Для того, чтобы напомнить нашим артиллеристам с какой стороны должно заряжать орудие, мне ничего не жалко. А потому приказываю, для нужд объявленных мною учений использовать... Адмирал не мог удержаться от интригующей паузы - Двадцать пять процентов штатного боеприпаса к орудиям. Это было... настолько неслыханно, что привыкшие к субординации офицеры загомонили, как первокурсники морского корпуса - Как? - Стволы расстреляем! - Чем же нам потом воевать-то?! - Чем воевать?! Потом?!! - адмиральский рык перекрыл все голоса: - Не будет никакого "потом"! Государь император повелел нам овладеть Японским морем! А это значит, что у нас есть два варианта - или мы тайно прокрадемся во Владивосток, а уж оттуда дадим генеральное сражение японскому флоту, или же Того перехватит нас и мы примем бой где-нибудь около Японии. Хоть так, хоть эдак - нас ждет генеральное сражение с броненосцами микадо. - И чем бы оно ни кончилось, корабли наши будут сильно повреждены, а отремонтироваться во Владивостоке не выйдет - нет там ни мастерских, ни доков, ни рабочего люда в достатке. Потому, чем бы ни закончилось сражение, оно будет решающим, определит исход войны на море, а следующего не будет. Значит, беречь снаряды незачем - лучше уж к бою подготовиться получше. Офицеры потрясенно молчали. Две недели окрестности Камранга оглашал гром артиллерийской стрельбы - над водой звуки разносятся далеко. Стреляли, разбирали ошибки, чинили щиты, снова стреляли. Адмирал не был удовлетворен результатами, молча согласившись со случайно подслушанной им фразой старшего артиллерийского офицера "Суворова", лейтенанта Владимирского: - Девять женщин за месяц дитя не родят. Адмирал грустно усмехнулся невеселой шутке, но распекать офицера не стал. Петр Владимирович, конечно, был прав - обучение комендоров дело долгое и последовательное, тут кавалерийским наскоком много не добьешься. Но все же стреляли заметно лучше, чем в Носси-бэ и куда лучше, чем в Либаве. У адмирала даже зародилась надежда, в которой он вряд ли мог сознаться себе сам: нет, не победить, но хотя бы уберечь эскадру от разгрома в бою, пройти во Владивосток, хотя бы и с потерей нескольких броненосцев. В то, что эскадре удастся пройти во Владивосток совершенно без боя, адмирал не верил. Хейхатиро Того располагал сотнями разведчиков - миноносцы, вспомогательные крейсера, авизо, транспорты и мелкие суда, вплоть до совсем малых каботажников и даже джонок. Все они могли надежно перекрыть любые пути русской эскадры. И потому адмирал, не мудрствуя лукаво, повел свои корабли самым кратчайшим путем, через Цусимский пролив. Тигру в пасть сунулись под вечер. Ночь прошла спокойно, однако с половины пятого утра характер японских радиограмм резко изменился. Похоже было, что японцы передавали какое-то сообщение на север, с корабля на корабль. Неужели все же обнаружили? Подозрение стало уверенностью, когда без четверти семь обнаружили смутный силуэт какого-то судна, вскоре опознанного - примерно на 50 кабельтовых справа от колонны русских броненосцев шел "Идзуми" - маленький, древний и тихоходный японский крейсерок. Все же самураи странные люди - зачем было отправлять почти на верную смерть одинокий кораблик, неспособный ни за себя постоять, ни уйти от русских крейсеров? В том, что главных сил японцев поблизости нет, адмирал был уверен - корабли Хейхатиро Того пользовались радио вовсю, а на русских кораблях внимательно слушали эфир. Опытный радиотелеграфист по силе сигнала сможет определить расстояние до передающей радиостанции - но пока на русских кораблях не слышали ничего похожего на переговоры большой эскадры. Адмирал задумался. С одной стороны, следовало поберечь силы - крейсеров у него немного, а хороших и вовсе два: "Олег" да "Аврора". С ними в крейсерском отряде числились старички "Мономах" и "Донской", жутко тихоходные, хоть и с современной полученной по модернизации артиллерией. Из разведочного отряда только "Светлана" была еще ничего, "Алмаз" - яхта, с десятком мелкокалиберных пушек, "Урал" - просто вооруженный лайнер. При броненосцах адмирал оставил "Изумруд" и "Жемчуг" - небольшие, быстроходные и вполне современные, но очень уж слабые артиллерией крейсера, на которых хорошо вражеские миноносцы гонять, но вот с тем, что покрупнее лучше не связываться. Крейсерскому отряду предстояло защищать транспорты, поддержать его могла разве что "Светлана", а навалятся на эти пять крейсеров все вражеские бронепалубники, числом побольше дюжины. У японцев, конечно, тоже старья навалом, но, когда воюешь вдвоем-втроем против одного, это не так страшно. Поэтому, с одной стороны, крейсера следовало беречь, а с другой... Экипажи измучены долгим переходом и ожиданием, перенапряжены, и раскатать сейчас японца, пусть маленького и слабого, но зато на глазах всей эскадры - какой это будет радостью, как поднимет боевой дух! А он в бою не последнее дело... Погода была той еще мерзостью - резкий, порывистый ветер гнал с севера крупную зыбь, а горизонт таял в серой мгле. "Идзуми" удалось рассмотреть с пяти миль, а в семи милях спокойно могли пройти все двенадцать броненосных кораблей Того и Камимуры, и с русской эскадры их бы не заметили. Тут и там густился туман, сокращая и без того малую видимость почти до нуля. Что, если "Идзуми" - лишь головной крейсер, а там, в свинцовой мгле таится целая эскадра? Но тут доложили - по другому борту сигнальщикам удалось различить "Мацусиму", кажется, "Чин-Иен". Дальше были там еще силуэты, опознать которые не удалось. Это шел отряд старых кораблей японцев, куда входил и "Идзуми" - Заблудился он, что ли? - ни к кому, конкретно не обращаясь и глядя на "Идзуми" весело спросил командир "Суворова" Игнациус. Похоже на то. Скорее всего "Идзуми" шел в одиночку, быть может - в дозоре, а при попытке сблизиться со своим отрядом обнаружил, что на его пути оказалась вся русская эскадра. Адмирал решился: - Крейсерскому и разведочному отряду - атаковать "Идзуми"! - коротко распорядился он