Она завороженно обернулась, а душа ее теряла равновесие: она вновь стала Деньрожденницей. – Ну что ж, давай. И она кивнула. Глядя на пианино, она вспомнила свою прежнюю страну. Отца и его руки у себя на спине. Она взлетала в небо, высоко в небо – и статуя позади качелей; Пенелопа играла и плакала. Несмотря на столь долгую инструментальную засуху, играла она прекрасно (ноктюрн Шопена) и чувствовала на губах вкус слез. Она втягивала их носом, засасывала и сыграла все верно, нота в ноту. Девочка-сбивашка не сбилась ни разу. А рядом пахло апельсинами. – Ясно, – сказал старик. – Ясно. Он стоял рядом, справа от нее. – Кажется, я тебя понимаю. Он продал ей пианино за девятьсот долларов и сам организовал доставку. Да только вот беда: у продавца пианино была не только катастрофическая глухота и беспорядок в магазине, почерк его тоже приводил в ужас. Будь он хоть на йоту более разборчивым, ни меня, ни моих братьев никогда бы не существовало: вместо Пеппер-стрит, 3/7 он прочел в собственной записке 37, куда и отправил грузчиков. Это их, как вы можете себе представить, разозлило. Была суббота. Через три дня после покупки. Пока один из них стучал в дверь, двое стали выгружать пианино. Они сняли его с грузовика и поставили на тротуар. Старший поговорил на крыльце с хозяином, а потом заорал: – Эй, вы что там творите? – Что? – Это не тот дом! Он зашел в дом, чтобы позвонить, а спускаясь с крыльца, что-то бубнил себе под нос. – Ну идиот, – сказал он. – Мудак апельсиновый. – Что такое? – Это квартира. Номер три. Дальше по улице, дом семь. – Но, погоди. Там нет стоянки. – Значит, станем посреди дороги. – Жильцы не одобрят. – Тебя не одобрят. – Ты это к чему? Старший пожевал губами, изобразив несколько фигур неодобрения. – Ладно, я туда схожу. А вы достаньте тележку. Если пианино катить по дороге, колеса убьем, а тогда и нас убьют. Я пойду постучусь. А то чего доброго докатим, а дома никого. – Хорошая мысль. – Да, хорошая. А вы пока не притрагивайтесь к этому пианино, ясно? – Ладно. – Пока не скажу. – Ладно! Пока их старшего не было, двое грузчиков разглядывали человека на крыльце: того, что не захотел принять пианино. – Как дела? – окликнул он их. – Замаялись. – Не хотите хлопнуть? – Не-е. Боссу вряд ли понравится. Мужчина на крыльце был среднего роста, с волнистыми волосами, синими глазами и исколоченным сердцем – а когда вернулся начальник грузчиков, вместе с ним в середине Пеппер-стрит объявилась тихая женщина с бледным лицом и загорелыми руками. – Вот так, – сказал мужчина: он спустился с крыльца, пока пианино грузили на тележку. – Я придержу вот здесь, если вы не против. Вот так в субботу днем четверо мужчин и одна женщина катили пианино орехового дерева довольно далеко по Пеппер-стрит. Противоположные углы катившегося пианино поддерживали Пенелопа Лещчушко и Майкл Данбар – и Пенелопа не могла и догадываться. Она отметила про себя, как его забавляют грузчики и как он переживает за сохранность пианино, но все же ей неоткуда было знать, что этот прилив понесет ее до конца жизни, к последней фамилии и прозвищу. Как она сказала однажды Клэю, рассказывая об этом: – Странно подумать, но за этого мужчину я однажды выйду замуж. Последний салют Как вы можете себе представить, в доме мальчиков и молодых мужчин то, что один из нас уезжает, особо не обсуждалось. Уезжает, и все. Томми знал. И мул знал. Клэй опять остался ночевать на Окружности, а воскресным утром проснулся, так и сжимая в руках коробку с подарком. Он сел и перечел письмо. Взял зажигалку и Матадора в пятой. Он принес коробку домой, вложил в нее склеенный скотчем адрес Убийцы, сунул поглубже под кровать, затем на ковре не спеша взялся качать пресс. Где-то на половине отсчета появился Томми: Клэй видел его боковым зрением с каждым подъемом торса. Голубь Ти сидел у него на плече, а ветерок трепал плакаты Генри. Это были в основном музыканты: старые. И несколько юных и женственных актрис. – Клэй? Каждый раз Томми треугольником влетал в поле зрения. – Можешь потом помочь с копытами? Закончив, Клэй вышел во двор. Ахиллес пасся возле сушильного столба. Подойдя, Клэй подал мулу на ладони кубик сахара, затем наклонился и похлопал по ноге. Ахиллес задрал первое копыто: все нормально. Второе. Когда они покончили со всеми четырьмя, Томми, как обычно, расстроился, но тут уж Клэй ничего поделать не мог. Невозможно переубедить мула. Чтобы его ободрить, Клэй вынул еще два куска сахара.