— Зачем же тогда было приглашать психолога, чтоб он за мной понаблюдал? Кто он все-таки, психолог или детектив? — И то и другое, — сердито ответила Мелинда. Она расхаживала по комнате, потягивая светло-коричневый напиток из высокого стакана. — Вот как? И что же он говорит обо мне? — Говорит, что ты на грани шизофрении. — Вот как, — сказал Вик. — Передай ему от меня, что это он на грани. И больше ничего. Он ни рыба ни мясо, через такого только перешагнуть да забыть. Мелинда фыркнула: — Похоже, он тебя разозлил… — Пап, а что такое шизомания? — Трикси, обняв колени, продолжала увлеченно слушать родительскую перепалку. — Познавательный разговор для ребенка, — манерно произнесла Мелинда. — Она и не такое слыхала. — Вик кашлянул. — Не шизомания, а шизофрения. Раздвоение личности. Заболевание, которое характеризуется расстройством психики и потерей контакта со своим окружением. Вот так. Поняла? И похоже, у твоего папочки оно есть. — О-ой, — засмеялась Трикси, будто он пошутил. — А откуда ты знаешь? — Мистер Карпентер сказал. — А он откуда знает? — спросила Трикси, вовсю улыбаясь: ей нравилась эта игра. Вик иногда сочинял для дочери сказки про фантастических зверей, а она спрашивала, умеют ли они летать, читать, готовить, шить и одеваться; некоторые звери умели, а некоторые — нет. — Мистер Карпентер — психолог, — ответил Вик. — А кто такой психолог? — спросила Трикси. — Боже мой, Вик, прекрати! — воскликнула Мелинда, резко обернувшись к нему. — Мы с тобой потом это обсудим, — сказал Вик, улыбаясь дочери. В тот вечер Мелинда напилась в дым. Она дважды звонила по телефону, и, чтобы не слушать, Вик уходил на кухню, куда не доносились звуки из спальни. Он приготовил ужин, Мелинда ела мало и к девяти часам, когда Трикси пора было ложиться спать, захмелела так, что едва держалась на ногах. К этому времени Вик успел объяснить дочери еще несколько психологических терминов, но труднее всего было подобрать определение сознания. В конце концов он сказал, что это такая штука, которую теряет человек, выпивший лишнего, когда засыпает на диване. 16 На следующий день Вик пришел домой обедать, но Мелинда еще спала. Он знал, что ночью она долго не ложилась. Сам он лег спать в полтретьего и видел, что свет из окна ее спальни падает на газон за домом. Вечером он вернулся домой в семь часов, но она еще маялась похмельем, хоть и проспала, по ее словам, до трех. Вик хотел сообщить ей две новости — одну приятную, а вторую не очень. Надеясь, что Мелинде станет лучше, первой новостью он поделился с ней до ужина. — Не беспокойся, — сказал он, — про детектива я не расскажу ни Хорасу, ни Филу, ни кому-либо еще. Если Уилсон с Ральфом будут держать рот на замке — у них есть для этого все причины, — то никто другой об этом не узнает. Кому-нибудь еще про это известно? — озабоченно спросил он, как будто был на ее стороне. — Нет, — страдальчески простонала она — в таком состоянии ее все уязвляло. — Надеюсь, это хоть немного тебе поможет, — сказал Вик. — Спасибо, — равнодушно ответила она. Он невольно пожал плечами. Но она на него не смотрела. — Кстати, сегодня я получил письмо от Брайана Райдера. Он собирается приехать в третью неделю ноября. Я предложил ему остановиться у нас. Дня на два, максимум на три. Нам предстоит много работы в типографии, так что дома мы будем редко. — Мелинда не подавала никаких признаков, что услышала его — с таким же успехом можно было обращаться к спящему, — и у Вика возникло странное чувство, будто он разговаривает сам с собой. — По его письмам заметно, что он весьма образованный и культурный человек. Ему всего двадцать четыре. — Налей-ка мне выпить. — Мелинда, продолжая смотреть в пол, протянула Вику пустой стакан. В тот вечер она плотно поужинала. Похмелье не отбивало ей аппетита, а вдобавок она считала, что чем больше ешь с перепоя, тем быстрее поправишься. Она утверждала, что недомогание следует «пригвоздить». После ужина она почувствовала себя лучше и решила прочесть вечернюю газету. Вик уложил Трикси спать, потом вернулся и сел в кресло. — Мелинда, хочу тебя кое о чем спросить, — начал он. — О чем? — Она посмотрела на него поверх газеты. — Ты не хочешь развестись? Я бы дал тебе приличное содержание. Секунд пять она изумленно смотрела на него, а потом сердито ответила: — Нет. — Но к чему мы идем? — спросил он, разводя руками и становясь вдруг самим олицетворением логики. — Ты меня ненавидишь. Считаешь меня врагом. Нанимаешь сыщика следить за мной… — Потому что ты убил Чарли. Ты прекрасно это знаешь, что это правда. — Дорогая, я не убивал. Опомнись уже. — Все знают, что ты убил! — Кто знает? — Дон Уилсон. Гарольд так думает. Ральф знает. — Почему же они это не докажут? — мягко спросил он. — Дай им время. Докажут. Или я докажу. — Она резко подалась вперед с дивана и потянулась к коктейльному столику за пачкой сигарет. — Каким образом, хотел бы я знать? Можно, конечно, сфабриковать обвинение, — задумчиво сказал он, — но, наверное, уже поздно. Может, Дон Уилсон или Карпентер подвергнут меня проверке на детекторе лжи? Правда, у них нет на это полномочий. — Гарольд сказал, что ты никак не будешь на него реагировать, — сказала она. — Он считает, что ты псих. — И псих сделает вас свободными[31]. — Не юродствуй, Вик. — Извини. Я не юродствую. Возвращаясь к моему вопросу — если ты хочешь развода, я отдам тебе все, кроме Трикси. Подумай, что это значит. У тебя будут деньги, чтобы заниматься чем хочешь, видеться с кем хочешь. На тебе не будет никакой ответственности — ни за ребенка, ни за мужа. Представь, какая приятная жизнь тебя ожидает. Она закусила нижнюю губу, как будто его слова мучили и искушали ее. — Я еще с тобой не разделалась. Хочу уничтожить тебя, раздавить. Он снова шутя развел руками: — Ты уже пыталась. Вон, в суп мышьяк подсыпала. Но у меня отменные вкусовые рецепторы. А еще… — Я не собиралась тебя убивать. Ты такой… чокнутый, что тебе, наверное, только этого и надо. Нет, я хочу растоптать твое паршивое самомнение! — По-твоему, ты еще его не растоптала? Дорогая, что еще ты могла бы добавить к тому, что делаешь все это время? Что, по-твоему, дает мне силы жить дальше? — Самомнение. В груди у него заклокотал смех, потом Вик снова посерьезнел: — Какое там самомнение! Я собрал воедино обломки своего «я» и удерживаю их волевым усилием. Так что, если угодно, я продолжаю жить исключительно силой воли, а никаким не самомнением. У меня его нет и не было, — в отчаянии закончил он. Разговор доставлял ему большое удовольствие. Приятно было слышать свой голос как бы со стороны, будто магнитофонную запись. Вик понимал, что говорит драматично, как актер, совмещая чистую страсть и махровое лицедейство. Он взмахнул рукой и продолжил звучным, глубоким голосом: — Я люблю тебя и готов отдать тебе все, чего бы ты ни пожелала! Я уступлю тебе все, что в моих силах. — Он на миг умолк и подумал, что уже уступил ей свою половину кровати, но этого вслух говорить не стоило: он или сам рассмеется, или ее рассмешит. — Это мое последнее предложение. Не знаю, что еще я могу сделать. — Я сказала тебе, — медленно произнесла она. — Я еще не разделалась с тобой. Если хочешь, сам подавай на развод. Для тебя это куда безопаснее. Ты ведь считаешь, что для этого есть веские основания, — ехидно сказала она, будто основания были вымышленными и было бы подло на них ссылаться. — Я никогда не говорил, что хочу развестись. Если бы я на это пошел, то чувствовал бы, что уклоняюсь от ответственности. Да и вообще, мужчина не должен подавать на развод. Подавать на развод должна жена. Послушай, все эти ссоры… — Это еще цветочки. — Вот и я об этом. Зачем тебе этот воинственный тон? — примирительно сказал он. — Ты прав. Лучше приберечь его для последней атаки, — все так же воинственно ответила она. Вик вздохнул: — Что ж, status quo[32] остается status quo ante[33]. Когда к тебе в гости придут Ральф и Уилсон? Пригласи их. Я справлюсь. Она в упор смотрела на него зелено-карими глазами, холодными и неподвижными, как у жабы. — Тебе больше нечего сказать? — спросил он.