Не оборачиваясь, он ответил: – Документы лежат в папке у выхода. Планы на остаток субботы начали странно меняться. Ди сняла с себя лабораторную одежду, бегом спустилась в гараж и выехала в унылый туман европейского ноября, под непрекращающийся проливной дождь – они так мало напоминали ей норландскую глушь, куда она зачастила в последнее время. Выжимая педаль газа сильнее, чем стоило бы, Ди поняла, что ей не хватает тамошнего чистого и сурового воздуха. Может быть, особенно потому, что из тумана все время проступали предметы. Из-под черной вязаной маски виднелись не только светло-голубые глаза, но и микроскопический фрагмент белой нити со следами крови. Голубой фургон класса Volkswagen Caddy, выезжая задом из гаража, получил бледно-желтую царапину сбоку. И когда Люкке впервые в своей девятилетней жизни забила головой гол, который вывел ее команду вперед, Ди возликовала как минимум на две секунды позже, чем следовало. И эти секунды отразились в глазах дочери. Ди заметила разочарование и вспомнила собственное бездонное горе, когда папа Росенквист не пришел на танцевальный конкурс. Она, черт возьми, не имела права превращаться в Стуре Росенквиста, в человека, который отказался уступить, когда вся трудовая родня протестовала против того, чтобы дать новорожденной дочери аристократическое имя Дезире. Уже во времена занятий балетом она охотно позволила переименовать ее в Дессан, но когда ей сразу по окончании дополнительного обучения на опера назначили на работе нового напарника, вопрос с именем, наконец, разрешился. Никакое обращение не нравилось ей так сильно, как Ди, но теперь оно вот-вот выйдет из употребления. Волшебство рассеялось, в НОО она сразу снова превратилась Дезире, и это напоминало смену личности. Сэм, черт бы тебя побрал, что тебя занесло в Лапландию? В глубине души Ди понимала чуть больше, чем признавалась. Поскольку она получила давно вожделенную работу в НОО, она отбросила это, но, конечно, она охотно разобралась бы, есть ли связь между внезапной смертью Силь и исчезновением Сэма и Молли. Она почти не сомневалась, что там на севере они прячутся, скрываются от кого-то, вероятно, от СЭПО. «В бесплодье умственного тупика» двойная игра Ди казалась менее случайной, чем она признавала раньше. Она могла убить двух зайцев: снова поднять вопрос о виновности Карла Хедблума и выяснить, что случилось с Силь, Сэмом и Молли. Вместо этого все это дерьмо прилетело ей прямо в лицо. И вот она к своему удивлению оказалась за рулем, и в зеркале отражалось ее собственное лицо, только значительно моложе. Такие же карие глаза – Сэм, чтоб его, сравнивал их с глазами олененка – и такие же гладкие, прямые, темные волосы, даже прическа та же, напоминающая каре. Когда Ди смотрела на Люкке, ей часто казалось, что она видит себя в зеркале времени. Она представляла себе зеркало, которое может отражать все возрасты человека, и прямо сейчас Дезире было в нем девять лет, она как раз вот-вот станет Дессан. Но эта девятилетка не занималась балетом, она играла в футбол и, вся перемазанная глиной, сидела на пассажирском сиденье и смотрела на Ди требовательным взглядом. – Ты супермолодец, – нашлась Ди и погладила дочь по грязной щеке. – Ты хоть знаешь, какой счет в итоге? – поинтересовалась Люкке с видом, опять воскресившим в Ди тяжелые воспоминания о Стуре. Однако не время сейчас в них погружаться. – Разве не восемь – четыре? Лицо Люкке расслабилось, улыбка стала шире. – Я забила три гола, – гордо сказала она. – Я очень горжусь тобой, Люкке, – сказала Ди чуть торжественнее, чем намеревалась. Улыбка дочери сказала ей, что она прощена. Но в эту субботу ей явно не стоило больше допускать промахов. Уютный вечер. Ей всегда было трудно примириться с этим типично мелкобуржуазным обычаем. Но по мере взросления Люкке Ди поняла, что такие дни сочтены, возможно, ее дочь всего через год-другой с большей охотой будет проводить субботний вечер с подругами. И Ди пообещала себе самой использовать все настоящие и неповторимые уютные вечера, которые им остались. Пока они ждали, когда откроется правая створка двери гаража, Ди вглядывалась в свой дом и давно опустившиеся сумерки. Безликий таунхаус в пригороде не совсем соответствовал ее ранним мечтам; с другой стороны, конкретных планов у нее и не было. Никаких иных желаний, кроме желания быть по-настоящему хорошей матерью, женой, полицейским и вести достойную жизнь. В принципе, Ди намного лучше, чем большинству коллег, удавалось оставлять работу на работе. Но не сейчас. Она узнала это состояние. Что-то не дает покоя. И дело не только в том, что у нее есть конкретные сведения – сведения, которые, естественно, следовало бы присовокупить к существующему расследованию, – но и в том, что она загнала себя в угол. И ей надо любой ценой найти выход из этого угла. Никогда раньше она не нарушала никаких правил, и ей не приходилось что-то скрывать от коллег. И вдруг она живет двойной жизнью. Ди отправила Люкке в душ, и как раз в тот момент, когда она подумала о двойной жизни и достала из холодильника продукты, дверь распахнулась, и вошел Йонни, все еще в своей одежде врача «скорой помощи». Они обнялись, Йонни, как обычно, взъерошил Ди волосы, что и раздражало ее, и радовало. – Как все прошло? Они выиграли? – Восемь – четыре, – ответила Ди, включая плиту. – Она забила три гола. Один головой. – Головой? Ничего себе! Я же говорил, что пара-тройка индивидуальных тренировок обязательно дадут результат. – И ты, стало быть, считаешь, что несколько раз кинуть пластиковый мячик в саду – это индивидуальные тренировки? – Повторенье – мать ученья, – сказал Йонни и начал стаскивать с себя одежду. – Регулярные тренировки – залог успеха. Ди посмотрела вслед мужу, который неспешно двинулся в сторону гостиной. Даже ему она не может ничего рассказать. Двойная жизнь… Обед прошел под подробные отчеты о матче. Все это время Ди наблюдала за своей маленькой семьей. Конечно, они хотели еще детей, но не получилось. Люкке и в одиночку вполне заполнила их жизнь. Ди не помнила, чтобы у нее самой было столько энергии в девятилетнем возрасте. С другой стороны, Йонни не был похож на Стуре, он превосходил его по всем статьям. Вероятно, поразительная энергичность Люкке была его заслугой, хотя внешне у нее только округлая мочка уха напоминала отцовскую. В остальном дочь оказалась точной копией матери. Улучшенной копией. И она не вела двойную жизнь. Ужин подходил к концу. Ди налила еще два бокала вина, подхватила вилкой последние спагетти и замерла в ожидании, питая не вполне достойные надежды. Наконец, Люкке, так и сияя от радости, спросила: – А мы можем посмотреть «Ливерпуль»? Ну, папочка? Именно на это Ди и надеялась. Классический разгром «Ливерпулем» «Манчестер Юнайтед» в марте две тысячи девятого. Четыре – один. Жемчужина абсурдно огромной коллекции матчей «Ливерпуля», собранной Йонни. Ди знала, что никто не ждет, что она присоединится. Она получила полуторачасовой перерыв. А потом уютный семейный вечер потребует всего ее внимания. Люкке тоже это знала и прискакала, чтобы с извиняющимся видом обнять мать: – Увидимся позже. Ди погладила дочь по щеке. Люкке вприпрыжку понеслась в гостиную. Йонни чмокнул ее и обернулся к Ди. – Я наведу здесь порядок, – сказала она. – А потом ненадолго загляну в гараж. Йонни опешил, потом переспросил: – В субботу вечером в гараж? – Совсем ненадолго, – солгала Ди. Ей почти удалось убедить себя, что это ложь во спасение. Как только вся маленькая семья плюхнулась на диван перед телевизором, Ди ускользнула из дома. Она прошла через обычный гараж и вошла в дальнюю половину двойного гаража. Это было ее святилище. Выражаясь чуть более по-светски: ее кабинет. Обстановка была очень аскетичной: письменный стол, стул, компьютер и огромная белая доска со всевозможными материалами. Единственным связующим звеном между заметками на стене было то, что все они относились к событиям последних дней. Это были Йессика Юнссон, Хелена Граден, Лиза Видстранд, Карл Хедблум. И это были Сэм Бергер и Молли Блум. Может быть, она все-таки трудоголик. Рядом с компьютером лежала папка Робина. Ди открыла ее и посмотрела на часы. Осталось восемьдесят минут. Быстро погуглив, она обнаружила, что винилографию выполняло очень много фирм по всей Швеции, у большинства из них был представлен бренд Oracal 970 Premium, в частности цвет Fjord Blue, так что этот путь вряд ли окажется эффективным, особенно в субботу вечером. Стало быть, нужна база данных о регистрациях и замысловатые пути поиска автомобилей, которые когда-то регистрировались как бледно-желтые, если, конечно, цвет называется так официально, – Ди добавила в поиск несколько подходящих синонимов, – но со временем превратились в голубые. Возможно, хотя не обязательно, это был небольшой автофургон вроде Volkswagen Caddy. Пока шел этот глобальный поиск, заставивший компьютер – хотя он был заметно современнее рабочего компьютера Ди в здании полиции – в самом деле гудеть от напряжения, Ди изучала папку Робина. Результаты неоконченных химических анализов излагались непонятным языком, и следом за ними шел подробный план дома в Порьюсе с перечислением всех находок и мест их нахождения. Ди обратила внимание, что белая нить в списке не фигурировала, и предположила, что Робин не захотел внести ее в отчет, пока не выжал из нее все до последней молекулы. Но в остальном ход событий отражался на чертеже неполно. Ди дополнила его знаниями из своего нового, темного, тайного мира. Йессика Юнссон спускается по лестнице в подвал с Бергером и Блум, идущими следом. Темно, хоть глаз выколи, у них есть фонарики, но если бы в котельной был включен свет, он бы просочился в щели вдоль притолок, это было доказано. В шумной и темной котельной ждет голубоглазый мужчина в черной маске грабителя, его рост, по прикидке Ди, около метра восьмидесяти пяти, у него сорок пятый размер обуви, и он жил там внутри (тут Ди полагалась на развитую интуицию Робина). Мужчина стоит наготове с поленом и нападает еще до того, как Бергер успевает нажать на ручку двери. Его действия поразительно эффективны, у Бергера и Блум нет шансов. Йессика, судя по всему, громко кричит, он привязывает ее к перилам кабельной стяжкой, оттаскивает Бергера и Блум к стене и приковывает обоих потерявших сознание к разным батареям. Потом разрезает стяжку, которая держит Йессику, и тащит женщину вверх по лестнице. Он, очевидно, приносит ее в гостиную, на диван перед телевизором, где бьет поленом, отчего она теряет сознание. Количество крови говорит о крайне жестоком избиении; возможно, мужчина уже взялся за нож, вероятно, очень острый скальпель или охотничий нож, и начал наносить резаные раны. Но Йессика умерла, к сожалению, не здесь в гостиной, так как ее мучения продолжались на втором этаже. Преступник несколько раз наступил в кровь, и, учитывая, как тщательно он убрал дом до этого, странно, что он оставил следы ног на паркете. Также на полу остались полосы от ног в носках, которые в тот день были на Йессике. Они ведут на второй этаж, где истязания ножом продолжались. Йессика так истекала кровью, что на белой простыне остался красный силуэт человеческого тела. Там Йессика умирает, а убийца рисует четырехлистный клевер у нее на бедре, потом отрезает этот кусок и оставляет на месте преступления. Почему он его оставил? Он очень старается не оставить после себя никаких следов ДНК, но, ничтоже сумняшеся, оставляет и отпечатки ботинок, и нечто столь важное, как клевер. Почему? Ди казалось, что она угадывает намеки на тщательно отобранные следы, сознательно оставленные как послание кому-то. Кому-то, кто когда-то ныл по поводу клевера на бедре. Почему, черт возьми, ныне убитая Йессика Юнссон адресовала свое странное письмо именно Ди? Она прогнала эту мысль и продолжила изучение бумаг. После преступления убийца вытаскивает из чулана сундук, засовывает в него труп. Тащит вниз по лестнице, тот понемногу начинает протекать, и на снегу возле дома, где мужчина, видимо, поставил ношу, остаются пятна. Итак, он наконец добирается до гаража. К счастью, джип Бергера и Блум не стоит на пути. Мужчина пихает сундук в маленький фургон, дает задний ход и выезжает из гаража. Задевает в это время дверь и оставляет следы краски. Ужасная мысль посетила Ди. А что если Бергер и Блум, стремясь убрать свои следы ДНК, убрали заодно и следы преступника? В таком случае Ди не только помешала расследованию, но и сознательно противодействовала ему. Если бы о ее параллельном расследовании стало известно, ее бы не только уволили, но и предали суду. Ее жизнь в том виде, который она знала, закончилась бы. К счастью, этим мыслям помешал звук, вернувший Ди в реальность. Его издал компьютер. Поиск закончился. По экрану бежал список. Возможные машины по всей Швеции. Более или менее похожие на фургон автомобили более или менее бледно-желтого цвета, покрытые слоем более или менее голубой пленки. Их оказалось девять штук. Эребру, Хельсингборг, Лунд, Фиттья, Умео, Сорселе, Бурос, Карлстад и Хальмстад. Ди задумчиво посмотрела на список. Поначалу мысли не могли собраться в нужные слова. Пока оно не пришло само на ум: глубинка. Норландская глушь. Сорселе. Ди взяла телефон, отметила, что на часах девятнадцать шестнадцать. У нее еще восемь минут, спасибо «Ливерпулю». И она позвонила. В мир двойной жизни. 19 Суббота, 21 ноября, 18:03 Сорселе, разумеется, находится на Внутренней дороге, на неизменной E45, но даже для истинного северянина триста километров, разделяющие этот маленький поселок и Порьюс, являются слишком уж вольным толкованием понятия «неподалеку». От полюса недоступности туда было еще дальше, но джип уже, наконец, приближался к цели через давно спустившуюся темноту. Слабое свечение за горизонтом намекало на присутствие цивилизации. Их машину сопровождали на удивление многочисленные лоси, они бежали вдоль сетки, защищавшей от диких животных, которая могла в любой момент закончиться, как будто всех их обуяло желание коллективного самоубийства. К счастью, заграждение было прочным, и пара в джипе оставалась пока незатронутой дикой и непонятной природой северной глуши. Незатронутой, но не равнодушной. Блум вела машину. Бергер тайком наблюдал за ней; возможно, она это заметила, возможно, нет. Ее сосредоточенное лицо освещал слабый голубоватый свет, льющийся от приборной панели. По лицу ничего нельзя было прочитать, секреты хранились в другом месте. Если они вообще существовали. – Купальник меня удивил, – сказал наконец Бергер. – Я не ожидал. Молли Блум чуть улыбнулась одним уголком губ.