– И один-единственный шанс после этого. И он им воспользовался. – Это ваша профессиональная оценка? – Это профессиональная оценка полиции и судебной системы. Я с ней только работаю. – Прекратите, – сказал Бергер. Андреас Хамлин посмотрел на него профессиональным взглядом. – Этим было бы интересно заняться, – сказал он. Бергер заглушил неожиданный смешок Блум репликой: – Но я бы не согласился ни на что, кроме «очень интенсивного психоанализа». Так он виновен или нет? – Не знаю, – ответил Хамлин. – Действительно, не знаю. В нем живет гнев, и склонность к насилию очевидна. И ради всеобщего блага правильно, что он находится здесь. Но это мелочи, отдельные вспышки. А удерживать кого-то в хижине двое суток – это другое дело. Совершенно другая психология. – Вы думаете, он невиновен. – Вы никогда не заставите меня это произнести. – Я так и думал. – Но я думаю кое о чем другом, – медленно произнес Хамлин. – Сколько я ни искал в материалах расследования двойного убийства Хелены и Расмуса Граденов, я не нахожу одной вещи. – Чего же? – спросил Бергер, чей пульс слегка участился. – Имени Ч. Линдберг среди полицейских. – Что? – Сколько я ни искал, я не нашел полицейского по имени Ч. Линдберг в материалах следствия. А в допросной вы ясно сказали, что участвовали в нем, что слышали и видели, как Карл Хедблум признался в двойном убийстве. Но вас ведь там не было? – Меня привлекали к этому расследованию всего пару раз, – ответил Бергер, нахмурив брови. – Я думаю обсудить это с вашим начальником, как ее зовут, с комиссаром Росенквист. А может быть, и с кем-нибудь повыше. А что значит «Ч.»? – Чарльз, – униженно сказал Бергер. – Чарльз Линдберг? С «h» на конце? Вы это серьезно? В эту секунду рука Молли Блум сжала бедро Бергера так, что он подпрыгнул. Он сказал: – Скажите лучше вот что. Почему Карла избивали в коляске? Разве обычно это происходит не дома, вдали от людей, как большая часть случаев семейного насилия? Тут все, кажется, происходило наоборот. – Только тогда его мать Улла могла почувствовать, что ее оставили в покое, – пробормотал Андреас Хамлин. – В покое, чтобы избивать своего сына в коляске? Во время прогулок в Фалуне? С поленом? – Да, похоже, что это было полено. Кажется, оно всегда лежало в коляске на нижней раме, как следует вымытое. Но этого уже, конечно, не проверить. Разве что удастся найти того человека… – Того человека? – Как я уже говорил, я занимаюсь этим случаем всего три года. И только тогда удалось обнаружить нечто новое. Очевидно, никто раньше не озаботился поисками. – О чем мы сейчас говорим? – спросила Блум. Доктор Андреас Хамлин откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на собеседников. – У Карла был отец. И брат. 15 Пятница, 20 ноября, 12:08 Восемь лет кажутся небольшим сроком, но для дома эти годы могут означать переход от расцвета к упадку. В данном случае речь определенно шла об упадке. Они стояли около большого, неухоженного пансионата и осматривали то, что когда-то было приусадебным участком. Теперь все поглотил лес, прожорливый и безжалостный. Бергер даже не был уверен, в какую сторону им идти. – Значит, пациенты приюта жили в Фалуне? – уточнила Блум. – И сюда приехали на экскурсию, – пояснил Бергер и направился в лес. – Их было девять человек, а с персоналом пятнадцать. Той осенью они провели здесь чуть больше двух недель. Пока они шли по густому лесу, начал идти снег. Хлопья медленно кружились в немногочисленных просветах между верхушками деревьев, и пока Бергер и Блум пробирались сквозь чащу, ветки вокруг них становились белыми. Несомненно, граница снега вот-вот собиралась переместиться к югу. – Итак, отец и брат? – сказала Блум. – Их не привлекали к следствию. Должно быть, они рано исчезли из жизни Карла Хедблума. – Но судебно-психиатрическая экспертиза вряд ли упустила этот факт? – Мы получили их заключение только в виде резюме. Значит, этому, возможно, не придавали значения. Они шли дальше. Снег бесшумно падал с небес. Лес стал еще гуще, кругом царила тишина. – Мать била Карла в коляске, – наконец произнесла Блум. – Потому что она не могла делать этого дома? Потому что там была семья? – Отец и старший брат, – кивнул Бергер. – Но после смерти матери Карл Хедблум сразу оказался в приемной семье. То есть вопрос об отце как опекуне не рассматривался. Почему? – Мы должны прочитать об этом деле больше. Но одно во всяком случае ясно. – Что же? – Едва ли какому-то подражателю захочется копировать Карла Хедблума. – Это точно, – согласился Бергер. – Жизнь его потрепала, наркотики и все такое, но он уже и тогда был не менее жалок, в психическом отношении просто развалина. У убийцы должно быть достаточно харизмы, чтобы удостоиться подражателя. – Вероятнее, что у него это в крови, семейное. Брат, который подвергался тому же кошмару. Или отец, который был еще хуже матери. – И кто-то из них без колебаний засадил в психушку брата или сына? Ну, не знаю… Они продолжали углубляться в лес, обмениваясь репликами. Бергер сверился с компасом на мобильном и подкорректировал курс. – Это, по крайней мере, объяснило бы полено, – сказала Блум, помолчав. – Ну, не знаю… – повторил Бергер. – Если Карл невиновен, кто мог знать про полено, если не семья? Бергер глубоко вздохнул, махнул рукой в сторону почти заросшей поляны и сказал: – Или Карл Хедблум ходил этой же самой тропой каждый день в течение недели, сначала чтобы построить хижину, потом чтобы день за днем возвращаться и мучить своих захваченных жертв, Хелену и Расмуса Граденов. В конце концов, он убил их и вытащил на дорогу. Если немного напрячь фантазию, можно было догадаться, что когда-то торчащие из-под тяжелых, уже почти полностью покрытых снегом веток бревна были хижиной. Они были свалены в кучу, как будто великаны играли ими в бирюльки. Бергер подошел, потрогал срез, провел ладонью по сгнившей веревке. – Он спилил деревья, обрубил ветки, связал бревна, построил довольно крепкую хижину, в которой продержал ребенка с мамой два дня, так что никто ничего не заподозрил. Ты бы так смогла? А я? – Может быть, хижина уже здесь была? Может быть, он ее нашел? – Во-первых, она тогда была новой. Во-вторых, никто другой не признался в том, что построил ее. Но все возможно, разумеется. Собственно говоря, никак не доказано, что они провели два дня именно здесь. Но здесь нашли их кровь и ДНК Карла, и больше ничьи. Блум кивнула и обошла развалины под кружащимся снегом. Бергер попробовал отогнуть толстую еловую ветку, и раздался глухой треск. Подломленная ветвь открыла внутреннее помещение, больше, чем раньше, напоминающее комнату. – Да… Если бы стены могли говорить… – сказал Бергер. – Они говорят со мной, – отчеканила Блум. – Они говорят: никто не провел здесь двое суток. Они говорят: другой преступник, другое место преступления. Они говорят: доказательства фальсифицированы. Был октябрь. Как бы ни укутала мать четырнадцатимесячного ребенка перед прогулкой, он не выдержал бы два дня в этой хижине. Он бы замерз и умер задолго до того, как его забили насмерть. Да и мать, вероятно, тоже. Если бы не умерла раньше от горя. – В принципе, признаки обморожения имелись… – И только теперь, – продолжила, не останавливаясь, Блум, – когда мы знаем, что убийства так или иначе продолжаются, мы можем трезво взглянуть на Карла Хедблума. Кто-то посылает ему в клинику наркотики. Кто-то хочет, чтобы он был не в состоянии общаться с людьми. Может ли это быть кто-то, кроме настоящего преступника? Карл не сумел бы построить хижину, не смог бы в ней связать и заставить молчать двоих непредсказуемо ведущих себя людей. У него совершенно другой тип личности. Его вспышки насилия происходили спонтанно. Полицейское расследование никуда не годится, и решение суда тоже.