Бергер остановился и посмотрел на нее. Снег присыпал ее светлые волосы и кружился вокруг головы, это напоминало туманность в микрокосмосе. Бергеру была ненавистна мысль, что он не может полностью доверять напарнице. – Ты, кажется, действительно загорелась этим делом, – рискнул сказать он. Блум уставилась на него. Потом покачала головой и ответила: – Ни ты, ни я не почувствовали симпатии к Йессике Юнссон, мы общались в ней всего несколько минут, она была недружелюбна, враждебно настроена. Но все указывает на то, что ее жестоко убили, пока мы находились в доме. Мы были там, Сэм, мы позволили этому случиться. Человек, который замучил Хелену и Расмуса в этой хижине, занимался этим восемь лет, восемь долгих лет, и я бьюсь об заклад, что жертва из Гётеборга Лиза Видстранд – только вершина айсберга. Бергер встретился с ней взглядом, он не видел в ее глазах ни лжи, ни притворства. То, что происходило после лодочного домика, – это одно, то, что здесь, – другое. Во всяком случае, именно так ему следует об этом думать. Надо поделить мозг на две части, одна из которых будет доверять Молли, а другая подозревать ее. Он кивнул. – Я до последнего старался не допустить мысли о серийном убийце… Блум достала из кармана мобильный телефон и протянула Бергеру. На экране появилась картинка, что-то вроде темного лица перед двумя источниками света, расположенными под лестницей. Это была маска грабителя, и из-под нее светилась пара глаз, внутри которых словно горел огонь. Блум увеличила их, они были светло-голубые. – Представь, что видели эти глаза, – сказала она. – Ты подумала о глазах Карла Хедблума? – Сейчас они мутные, но и они когда-то были светло-голубыми. – Хедблуму-старшему должно быть сейчас под шестьдесят. Этому мужчине может быть шестьдесят? – спросил Бергер. – Не исключено. Но он кажется моложе. Удары, скорее, были нанесены более молодым человеком. – Брат? Но мы же сейчас только блуждаем в потемках. – Нам надо докопаться до истории этой семьи. – Кажется, эта история была совершенно дьявольской. Блум убрала с экрана увеличенное изображение мужчины в маске и произнесла: – Я не хочу здесь дольше оставаться. * * * Они проезжали мимо Брунфло, и Бергер увидел указатель недалеко от места, где E45 на несколько десятков километров сливается с E14. Указатель не произвел на него впечатления, но каким-то образом, видимо, отпечатался в его сознании. Когда то же слово появилось на другом указателе километров через десять, Бергер произнес: – Фрёсён. Блум оторвалась от папки с бумагами, которые она изучала, но ничего не сказала. Бергер добавил: – Почему это слово вызывает у меня множество вопросов? Блум захлопнула папку и нахмурила брови. – Теперь, когда ты это сказал… Но продолжения не последовало. Самая длинная дорога Европы – ее еще называют Внутренней дорогой – должна была вот-вот свернуть направо, оторвавшись от случайного компаньона. Налево находился Эстерсунд. И Фрёсён. – Не Таити, – сказала Блум. – Ах да. * * * Зал, который обычно служил местом для собраний или танцев, был заставлен столиками. На их квадратные поверхности хлестко шлепались игральные карты. Около каждого стола стояло четыре стула, на них сидели люди, которые почти все без исключения были седеющими или седыми. Бергер едва узнал его. У него отросла борода, и одет он был в широкую гавайскую рубашку. Он сложил пальцы в знак «победа», встал из-за стола, обнял женщину и подошел к визитерам. Потом вышедший в отставку комиссар Аллан Гудмундссон раскрыл рот от удивления. – Сэм, – мрачно произнес он с ничего не выражающим лицом. – Ты ведь помнишь Молли Блум? – спросил Бергер. Аллан шепнул несколько слов женщине, которая, очевидно, была его женой. Она медленно направилась в сторону столиков, накрытых для перерыва на кофе. Аллан отвел гостей в сторону. – Годовое выходное пособие. Прекрасный повод научиться играть в бридж. Великолепный вид спорта. – Мы можем поговорить где-нибудь, где нам не помешают? – спросил Бергер. – Лучше не надо, – ответил Аллан. – Мы все уже не служим в полиции, и в профессиональном плане нам обсуждать нечего. Бергер молча смотрел на него, и Аллан наконец сдался, пожал плечами и сказал: – Идемте. Они оказались в небольшом конференц-зале и сели за квадратный стол, сильно напоминавший остальные столики для игры в бридж. – А я-то думал, ты поедешь в Париж, – сказал Аллан. – Ты помнишь Карла Хедблума? – спросил Бергер. Аллан Гудмундссон поморщился. – У меня нет ни малейшего повода вспоминать что его, что тебя, Сэм. Ты предал меня. Ты лгал мне. – Ты знаешь, почему, Аллан. Ты знаешь, что это было необходимо. – Это ты так считаешь. А зачем тебе, уволенному экс-сыскарю, проявлять интерес к одному из самых отвратительных шведских убийц всех времен? – Всплыли новые факты… – Будь это так, сюда бы приехала полиция, а не ты. – Мы пытаемся раскрутить собственное частное детективное агентство. И получили задание проверить новую информацию. – От кого вы его получили? Бергер бросил быстрый взгляд на Блум и ответил: – От отца Карла Хедблума. – От Руне? – воскликнул Аллан. – Что за чертовщина? – От Руне Хедблума, да, – подтвердил Бергер, внимательно следя за Алланом. – Он жив? – Он счел странным, что о нем не упомянули в материалах следствия. – Он оказался за бортом, потому что не имело смысла разрабатывать его дальше. И это и есть ваши новые находки? – Разумеется, нет. А почему не имело смысла продолжать разрабатывать Руне Хедблума? – Запущенный алкоголизм. Бродяжничал в Бурленге. Так, значит, он выкарабкался? – Да. Но он же должен был рассказать что-то, что заставило вас вычеркнуть его из дела? – Он ушел из семьи, когда Карлу было семь. Хотел уехать. Оказался на улице. – А второй сын? – А, Андерс, – кивнул Аллан. – На три года старше. Уехал еще раньше, к тете в Сконе. По-моему, кто-то говорил с ним по телефону и исключил его из рассмотрения. И это тоже отправилось в утиль. Хотя, наверное, хранится где-нибудь в полицейском архиве в Стокгольме. – Он сказал что-нибудь заслуживающее внимание?