Когда бы эти слова могли дать мне дельный совет, вероятно я согласилась войти в многочисленные ряды приверженцев христианства, пополнив глобальность его масштаба, но в этом писании я находила чуждую мне апатичность, некое смирение, попахивающее обреченным повиновением судьбе, и это в разрез шло с моим жизненным кредо. То ли дело законы, чтимые темными — «Не важно, какой ценой — важен результат!». — Госпожа Иллиам! — голос Кезона застал меня врасплох. — Мы с Титом готовы. Надо поторопиться — солнце уже встало. Растянув губы в приветливой улыбке, я подняла глаза на воина, но напоролась на укоризненный взгляд. Напряженное лицо типичного представителя римской нации нетерпеливо взывало к немедленным действиям. Легионер кивнул и направился в конюшню за своим скакуном, однако я с лёгкостью остановила его, коснувшись кончиками пальцев плеча: — Подожди, воин! Возможно мои слова покажутся тебе странными и даже неприемлемыми, но выслушай меня! — взывала я к его благоразумию. — Вчера, после нашего разговора в зале, старик Тасгайл поведал мне, что ходят слухи, будто Клавдий обратил свой взор на Галлию, и его уже нет в Британии, а легионы покидают остров, пересекая Ла-Манш. Если молва правдива, кто откликнется на зов о помощи? Ничтожные бритты, неспособные защитить перед набегами пиктов собственные дома? Наёмники сарматы? Ты же видел, какую мощную силу представляет клан дикарей — они, как с младенцами, расправились с саксами. Никто не устоит перед варварами Мактавеша! С грустью я вынуждена признать, что госпожу Лайнеф не вернёшь. Надежды нет, Кезон. Уперев в меня тяжелый проницательный взгляд, солдат молчал. Человек гордо расправил плечи. Он наравне смотрел мне в глаза. Мне, темному эльфу. Самой Cam verya! — Желания Тасгайла не трудно предугадать, — возразил Кезон. — Он стар, и бредит только о том, как спокойно дожить свой век. В твоем лице, госпожа, он увидел достойную хозяйку и защитницу Килхурна, поэтому отговаривает тебя от поездки. Но мы оба знаем, что Килхурн принадлежит командиру. А надежда … Надежда всегда есть! — сказал он твердо, но именно от этой уверенности мне стало не по себе: — Была, когда декурион вытаскивала меня из-под туши убитой лошади, сама пребывая под градом стрел; оставалась, когда Квинт по-свински нажрался и, утеряв здравый смысл, во хмелю стал крушить все на пути своём, только её вмешательство смогло усмирить дебошира; и есть, потому что мы вверх дном перевернём всю Британию, но найдём тех, кто нам поможет, а если необходимо, за помощью поедем на континент. — Оуу! — это всё, что в данный момент я могла противопоставить ему. Он худощав и светловолос. Смуглая кожа, тусклые, выцветшие суровостью жизни некогда голубые глаза, искривлённая линия сломанного носа. Рубец, некрасиво разрывающий линию правой брови. Этакий гордый матерый волк не в моём вкусе, но с такой собачьей преданностью своему декуриону. Чем же она взяла вас всех, что вы за неё в огонь и в воду, не щадя своих жалких жизней? Ведь она даже не человек! — Госпожа Иллиам, люди не так слепы, как кажется, — будто подслушав мои мысли, продолжил Кезон, — я давно служу под начальством госпожи Лайнеф, и долго присматривался к вашей троице: голубая кровь декуриона, редкая выносливость, необычная красота, которой не обделены ни она, ни ты, госпожа, ни даже Квинт. Неведомый язык в ваших речах. А деретесь вы с таким завидным мастерством, о котором я и не слыхивал. Не знаю кто вы такие и откуда пришли, возможно, вы явились к нам из неведомой страны, а может люди правы, называя вас сошедшими с Олимпа богами. Допытываться не буду — не моего солдатского ума это дело. Но каждый из вас наделен частью той силы, которая в единстве, и вчерашняя битва тому подтверждение, способна противостоять дикарям Мактавеша. — Ты не понимаешь, воин, о чём говоришь, — осторожно подбирая слова, я попыталась донести до этого твердолобого дубины, что своей упрямой уверенностью он с лихвой переоценивает наши силы, — Есть мощь у вождя Каледонии намного беспощаднее и яростнее, чем размалёванные пикты. Вчера, я в этом уверена, ты чувствовал её силу, но, контролируемая им, она сыграла нам на руку. Но что будет, если дернуть тигра за усы, пойти против Мактавеша? В ярости зло уничтожит всё на пути своём. Уничтожит людей, выжжет поселения и города, земля в ближайшей округе будет предана огню. Даже будь нас сейчас трое, будь у нас легионы, шанс выстоять против этой мощи призрачно мал. — Но ведь есть, — зацепился он за мои слова и убежденно добавил. — А значит есть надежда! Госпожа, мы — всё, что есть у командира. Тогда кто же ей поможет, если не мы? На этом разговор Кезон посчитал законченным. Провожаемый моим взглядом, он скрылся в конюшне, а Гаура, свидетель нашей беседы, словно в подтверждение слов легионера, пнула меня мордой в спину: — И ты туда же?! Что вы в ней только нашли? — недовольно возмутилась я и запрыгнула в седло. — И что в этой девчонке нашла я, раз иду у вас на поводу? Да, я была разгневана на Лайнеф. Я злилась на неё по той простой причине, что её необдуманными поступками оказалась вымощена дорога в ад. В большинстве своём я равнодушно относилась к смерти людей, но что-то было в этих её «лайнефовских» воинах. Что-то настоящее, некая твердь, которая отличала их от основной массы себе подобных. Поэтому, не имея ни малейшего желания использовать их в старой войне темных, я не хотела наблюдать за их полным истреблением. Конечно, меня не на шутку волновала участь подруги, но тут я хотя бы знала, где её искать. Куда большее беспокойство вызывал Квинт. Его раны за ночь не могли не затянуться, и при всей внешней бесшабашности и лихачестве юного демона, кровь деда взывала к ответственности — к утру я рассчитывала увидеть воина в замке, но он бесследно исчез. Это было не похоже на Квинта. Покоя не давала эльфийская стрела, привезенная Лайнеф в Килхурн, и тревожащее видение, открывшееся в лесу. Если в мир смертных проникло оружие эльфов, жизнь Квинтуса Гейдена в смертельной опасности, куда большей, чем жизнь Лайнеф. Поэтому, чем дальше мы отдалялись от Килхурна, тем больше меня одолевали сомнения в правильности поездки в Лондиниум. * * * Один день сменился другим и, сопровождаемая Кезоном и Титом, на закате оного я въехала в Лондиниум, обнесенный каменной стеной для защиты от набегов пиктов. Всю дорогу до города нас сопровождала подавленная обстановка — мы редко обменивались фразами, останавливались лишь затем, чтобы дать возможность себе и лошадям передохнуть, но даже в эти недолгие минуты держали мысли при себе, поэтому, когда суета города окружила нас, я вздохнула с облегчением. Портовый Лондиниум скорее напоминал этакий взъерошенный, разношёрстный муравейник, зацикленный на повседневных делах. Однако, при всей своей причудливой хаотичности он на удивление гармонично вписывался в размеренное течение Темесис. Бритты, кельты, сарматы, римляне — люди разной национальности и вероисповедания умудрялись уживаться друг с другом в небольшом поселении, большая часть которого расположилась на северном берегу реки. У пристани выстроились баржи, ожидая очереди на разгрузку, а прибрежные склады были переполнены керамическими и ювелирными изделиями, винами, шелками, иными предметами обихода и роскоши, которыми снабжали город негоцианты со всего мира. По центральной дороге мы выехали на городскую площадь — форум, где всё ещё бойко шла торговля. Здесь сновали купцы и лавочники, наметанным глазом подмечая насколько тяжел кошель покупателя, перед кем стоит прогнуться и расплыться в любезностях, кто не стоит их драгоценного времени, а кого вообще гнать в шею. При этом, под одобрительные взгляды окружающих, они успевали прикрикивать и награждать ударами плетей нерасторопных рабов пиктов. Отчаянную конкуренцию дельцам составляли маркитантки, что в стремлении к лучшей жизни пришли на остров вместе с легионерами. С тоской они поглядывали на бойкую торговлю купцов, завистливыми взглядами провожали местных патрицианок в расшитых золотом туниках, что с важным видом, а скорее завышенным самолюбованием шествовали по форуму в сопровождении богатых кавалеров, и тяжело вздыхали. А затем, привычно нацепив знакомую маску “я всем довольна”, с удвоенным рвением предлагали покупателям свой незамысловатый товар. На западе города, где возле форта располагался амфитеатр, эхом разносился лязг оружия — вероятно, там шли учения. Заслышав привычный звук, Кезон многозначительно посмотрел на меня, будто утверждая: “О чём я и говорил … “, и направил коня в ту сторону. Следуя за ним, я не торопилась делать выводы, но определенные сомнения в верности слуха об отъезде императора с острова во мне зародились. Навстречу нам неспешно двигалась крытая повозка, сопровождаемая несколькими конными солдатами — кто-то из местной знати возвращался с прогулки в свой респектабельный дом. И как некстати её продвижение было неожиданно прервано парой дворовых гусаков, коим заблагорассудилось именно посередине дороги выяснить между собой отношения. Неприученные к подобной наглости домашней птицы лошади дернулись, и экипаж резко остановился. Шторки экипажа раздвинулись, и в проём высунулось упитанное лицо неизвестного мне субъекта лет пятидесяти: — Что здесь происходит? — возмущённо возопил он, осматриваясь по сторонам. При виде гусаков незнакомец побагровел и кинулся воодушевленно бранить охрану. — Идиоты! Бездари! За что я вам плачу, если вы не способны обеспечить мне свободный проезд от треклятых уток?! Изловить и подать на стол в съедобном виде! Ситуация была столько комичной, что наша маленькая процессия остановилась, наблюдая за неуклюжестью солдат, пытавшихся выполнить приказ сего рассерженного горожанина. Не сдержавшись, я зашлась смехом, привлекая его внимание. Маленькие глазки оценивающе пробежались по моей фигуре и одеянию, одобрительно признали ровню себе, полные губы причмокнули и расплылись в слащавой улыбке: — Госпожа! Несмотря на недостаток времени, я признателен этим уткам уже за то, что благодаря их задиристости могу лицезреть столь редкостную красоту. Но кто ты и почему я раньше тебя не встречал? — Достопочтенный! — кокетливо склонив голову в приветствии, я едва сдерживала рвущийся наружу смех. — Позволь замечу, что это не утки, а гусаки. — Господин губернатор! — вмешался в разговор один из охранников, обозначив тем статус знатного субъекта. Занятно! Приехать в малознакомый Лондиниум, и первым делом столкнуться с его губернатором. Само провидение?! Между тем солдат указал пальцем на Гауру: — Я узнаю эту лошадь. Она принадлежит той бабе, декуриону, третья турма которой была расформирована две недели назад. — Вот как? — задумался губернатор. — Наслышан я о декурионе. Говорят, Клавдий очень неохотно отпустил её в отставку. Уж больно ценил сомнительные доблести этой стервы, — губы полнощёкого губернатора уподобились плотоядной ухмылке, призывая окружающих поддержать его остроту: — Покойный был столь разгневан её решением, что вместо достойного поместья даровал ей какую-то груду камней на границе с Каледонией. Ох, Лайнеф! Чем же ты успела губернатору то “насолить”?! Но даже оскорбление в адрес подруги не так резануло слух, как слово, от которого я пришла в тревожное недоумение. Покойный! Неужели Клавдий мёртв?!! … Я застыла, безмолвно оценивая всю негативность последствий для нашего дела и ощущая, как по спине прошёлся озноб. А сей кусок заплывшего жиром мяса, видя, что мы не оценили его сарказма, нахмурил брови и подозрительно посмотрел на нашу троицу: — Красавица, уж не воровством ли досталась тебе эта лошадь? — Попридержи свой поганый язык! — вскипел запальчивый Тит, хватаясь за рукоять меча в ножнах, — Ты говоришь с ближайшим помощником декуриона и членом её семьи госпожой Иллиам Доум — Зартрисс! Слышал о такой? Мы же с Кезоном многие годы были в подчинении декуриона, и не позволим безнаказанно марать имя командира! Кезон чертыхнулся и выхватил оружие, готовый сталью отстаивать честь Лайнеф и мою. Охранники губернатора оказались не такими уж ротозеями, как виделось — обнажив свои мечи, они также устремились к нам, чем, кстати, воспользовались злосчастные гусаки, благополучно ретировавшись с дороги. На миг солдаты застыли, ожидая слова первого человека Лондиниума. Тот явно колебался, и как бы не омерзителен был мне этот тип, если я хочу помочь Лайнеф, с ним придётся подружиться, поэтому я взяла инициативу в свои руки: — Постой, господин! Не будем горячиться, подвергая угрозе жизни славных воинов, тем более, что Тит сказал истинную правду — я действительно Иллиам Дроум — Зартрисс. Имея непосредственное отношение к декуриону, я приехала в Лондиниум за помощью в вызволении её из плена ненавистных дикарей. Его удивление было непомерным и абсолютно искренним. Разинув рот, губернатор уставился на меня круглыми, как солиды, глазами: — Неужели непобедимому декуриону понадобилась помощь? Вот так уже лучше, господин напыщенный индюк! Теперь добавим пару слезинок, тоску в глазах, немного чувственной ранимости, провоцируя желание выступить в роли всесильного покровителя, и обязательно порцию похвалы, от которой у самцов зашкаливает непомерное самомнение. Стандартный букет и тебя хоть с рук корми. — К сожалению, это так, — вздохнула я, неторопливо доставая ажурный платочек из складок платья, чем вызвала брезгливое ворчание Тита. Уж лучше помолчи, солдат — не все вопросы решаются кулаком. С надеждой взирая на губернатора, я, наконец, задала беспокоящий меня вопрос: — Но скажи, достопочтенный, мой слух меня подвёл или с императором действительно случилось несчастье? — Зови меня Крофордом, несравненная Иллиам, — приосанился губернатор, и в знак согласия я склонила голову, с иронией подмечая, что первое лицо Лондиниума названо в честь полевого лютика. Какой абсурд! Вполне возможно, мать губернатора питала особую страсть к простоте и скромности, и бедолага теперь всяческим образом стремится отделаться от такого сравнения. Отсюда и завышенное самомнение. Тем временем, губернатор выдержал паузу, привлекая всеобщее внимание, состроил торжественно печальную физиономию и скорбным монотонном изрек: — Три дня назад жизнь императора Клавдия Константина III была прервана рукой втершегося к нему в доверие пикта. — Дикаря? — воскликнул неугомонный Тит. — Да. Никто не знает, отчего император предпочёл говорить с нечестивцев наедине, но тело Клавдия нашли бездыханным в саду в том самом месте, где в последний раз его видели в обществе дикаря. Когда стража кинулась разыскивать убийцу, того уже и след простыл. Губернатор притих. Тень неподдельного беспокойства легла на его одутловатое лицо. Ту же тень я наблюдала и среди солдат, окруживших нас. Не удивительно! Людей пугала возникшая со смертью императора собственная неопределённость их будущего. На протяжении многих лет, проводя параллели между нашими мирами, я равнодушно наблюдала, как сменялась череда властителей людей, непроизвольно сравнивая их с Валагундом. Вот тот был Король! При всей своей жестоки, порой чрезмерной, а его гнева остерегались все, включая меня, его любимую фаворитку, и верного королю до корней волос советника Алистара, он умудрялся держать толпу не только в страхе, но и в уважении к себе. Ведомые же корыстью и тщеславием, людские короли и императоры, взойдя за престол, постепенно теряли хватку. Развращённые большими почестями и богатством, собственной безнаказанностью и непомерной славой, они растрачивали признание подданных, разочаровывая своих богов. И рано или поздно боги предавали их, превращая ослепительную жизнь властителей в жалкий прах. Признаться, хоть я и знала лично Клавдия Константина III, неоднократно пользовалась его расположением, мне была безразлична его участь — он понимал, на что шёл, когда провозгласил себя императором. Куда больше меня беспокоило, каким образом я смогу собрать войско против Мактавеша, если в сложившейся ситуации не ведаю к кому обратиться за помощью. — Ужасные новости ты поведал мне, господин Крофорд, — прервала я гнетущее молчание. — Но что же дальше? Кто же теперь возьмёт на себя бразды правления, ведь Аврелий и Утер совсем невинные дети, а старший сын Клавдия Констант связан монашеским обетом? Губернатор откинулся в своей повозке, скрестил пальцы на пузе, заговорщически подмигнул мне и, причмокнув, резюмировал: — А вот тут, дорогая госпожа, начинается самое интересное. И я расскажу тебе то, что ведаю, если соблаговолишь составить мне компанию, — взглядом он пригласил меня в свою повозку. В поросячьих глазках вновь появилась колкость, будто от моего согласия на предложение этого индюка зависело дальнейшее его ко мне расположение. Чертовски захотелось рассмеяться ему в лицо, но сперва позабавиться, наслав какую-нибудь оказию — чесотку, икоту, желудочное расстройство… — всё, что угодно, лишь бы щелкнуть похотливого мерзавца по носу. Тем не менее, при сложившихся обстоятельствах он — кладезь информации. Послав проклятие обычной дворовой птице, которая столкнула меня с разряженной двуногой, под недовольные взгляды Тита и Кезона я пересела к губернатору в экипаж. * * * — Дорогой, подай мне виноград! — вуалируя приказ прихотливой улыбкой в просьбу, я лениво указала пальцем на поднос, который принесла нагая рабыня в просторную купальню виллы губернатора. Своей архитектурой это жилище почти не уступало богатым домусам римских вельмож, в чем я смогла убедиться, как только мой сладострастный любовник смог в полной мере насытиться моими ласками. — Да, … и вина прихвати! Два утомительных дня, правда, пресыщенных должным комфортом, я нахожусь в доме “индюка” в качестве его шлюхи, ожидая приезда в Лондиниум наследника престола. За это время мой “друг” успел поведать мне массу полезной информации, но приблизиться к цели своего визита в город я так и не смогла. Старик Тасгайл не лгал — легионы покинули Британию, оставив на острове лишь малую часть войска. Рассчитывать на эту малую не приходилось. Поэтому я решила сыграть на амбициях будущего правителя Британии, искушая обширными каледонскими землями. А в том, что Констант — монах, с радостью согласившийся покинуть свою келью ради престола — честолюбив, сомневаться не приходилось. И он совершит огромную ошибку, если не воспользуется сторонними силовыми ресурсами для вторжения в Каледонию — теми же саксонскими варварами, с которыми можно заключить союз. А уж “старушка” Иллиам проследит, чтобы Констант не сглупил. “Совсем не дурно, Илли! А из тебя бы вышла неплохая королева.” — похвалила я себя и взяла кубок из рук выдрессированного губернатора, не сводящего блудливого взгляда с моей обнажённой груди. — Устала, Крофорд. Не сейчас, — я состроила недовольную гримасу. Разочарованный горе-любовник растерянно посмотрел на меня. Возбужденный, он явно не знал куда себя деть. Решение его маленькой во всех смыслах проблемы казалось простым и вполне очевидным — кивнув в сторону рабыни, я предложила: — Возьми её! Хочу со стороны посмотреть, насколько силён мой господин. И эта похотливая пародия на самца человеческого, поощрённая моим предложением, пристроилась к молоденькой рабыне. Та не пикнула, и взгляд не подняла — как кукла, беспрекословно нагнувшись вперед, упёрлась руками о бортик купальни, пока её хозяин усердно насиловал девушку, пытаясь произвести на меня впечатление. Тело её вздрагивало, кусая губы, она морщилась. Я отчетливо видела черную ауру физической боли рабыни, безропотно терпевшей “ласки” своего хозяина, но не чувствовала ни на йоту того особого излучения сопротивления, присущего любой жертве. Нет, никто не отрицает обыденности сексуального насилия над рабами в этом, да и в нашем мире — тело раба принадлежит господину, который волен распорядиться им по своему усмотрению. Более того, под лозунгом “кто не умеет насладиться, тот не сможет усладить” римская мода на сексуальную раскрепощенность и вседозволенность распространилась и на её обширные колонии, отражаясь в первую очередь именно на рабах. Об отношении раба к подобной моде разумеется никто не спрашивал. Проблема раба только его проблема. Он мог молчаливо противиться прихотям своего господина, мог ненавидеть, или, наоборот, с удовольствием их принимать — для меня отношение смертного к чему-либо выдавали эмоциональные ауры, окружавшие плоть. Но сейчас … что-то было не так с этой рабыней. В ней была раздражающая меня пустота, будто передо мной был не человек, а бездушная материя, созданная для плотских утех. Я содрогнулась, вспоминая собственную изуродованную юность. Девочку, жертву регулярных издевательств и насилия, которой когда-то сама была. Неужели и я стала бы таким же телесным сосудом с полным отсутствием “Я”, если бы не нашла в себе силы воспротивиться извращенцу брату?! Ощущая тошноту, чувствуя, как прошлое засасывает меня в пропасть отвращения и инстинктивного страха, я протестующе закричала: — Довольно!