— Странная картошечка, очень вкусная, наверное. Иначе почему они её так остервенело, жрут. — заметил Воробьёв. — Может это болезнь. Булимия, — ответил Чебурек, жадно откусывая огромный кусок от шоколадного батончика, заграбастанного из тумбочки Бычкова. — Тсс, это у тебя булимия. А у них точно что-то другое — прошипел Пашка, разглядывая молодую повариху в расстегнутом халате и в шлёпках вывалившую из кухонного блока на улицу. — Чёрт, куда она тащится? — хотел, было сказать Воробьёв, но обомлел. Повариха обернулась, и он увидел, как пульсирует на её лице огромная опухоль. Черная, как и картошка, в мешках выгруженная на снег. — Пашка, — взвизгнул Чебурек. Это мне кажется. Кажется да? — затрясся как в припадке Генка, тоже разглядевший опухоль. — Заткнись, — отрезал Пашка, чувствуя, как от страха свело мочевой пузырь. Генка напрягся и всё никак не мог успокоиться, всё тарабанил, куда она тащится, даже после того как повариха скрылась из вида. — Чёрт я вспомнил, у медсестры на столе был телефон. Точно, — нарочито бодро произнес Воробьёв и толкнул Генку в бок. — Я туда снова не пойду, — уперся Генка. — Пойдёшь, а потом мы сходим в комнату отдыха и телевизор включим, новости глянем — сказал Пашка, потому что где-то в глубине души всё ещё верил, что всё происходящее можно рационально объяснить. .-Или давай ты сходишь за телефоном, а я в комнату отдыха сгоняю. — Нет, — мигом отрезвел Генка. — Вместе пойдём. — Он прекрасно знал, что в таких ситуациях как в фильмах ужасов никогда не стоит разделяться. — Хорошо, — сказал Воробьёв и, убедившись, что в коридоре и на улице под окнами поблизости никого нет, собрался с духом и начал на пару с Генкой осуществлять свой план. Свет в медблоке так и не загорелся. Длинные плафоны ламп в коридоре идущие на потолке через определенный промежуток были разбиты и свисали на проводах, то и дело, болтаясь от гуляющего по коридору сквозняка. На улице началась метель. Порывистый ветер задувал колючие снежинки из раскрытых окон на пол. Мальчишки угрюмо шагали к кабинету медсестры, разговаривать в такой ситуации никому не хотелось. — Стой, — внезапно сказал Пашка, замирая на повороте коридоре в медблок. Скрип, скрип. Пауза. Затем шорох, будто что-то впереди за поворотом неспешно тащили. Не думая Пашка присел, затем лёг и, подтянувшись на руках, подобрался к стене и вытянул голову вперёд и стал вглядываться в темноту: в дальнем конце коридора напротив кабинета медсестры маячили тени подростков. Трудно было рассмотреть, что они делали, но по размеренным движениям Пашка понял: подростки что-то тащили и клали в одну кучу. Чебурек толкнул его в бок, своей толстой ручищей и пристроился рядом, всё навязчиво шептал ему в ухо, спрашивая, а что они там делают? Он игнорировал шёпот Генки. Через пару секунд просмотра в темноту Воробьев в общих чертах понял, что происходит. Подростки укладывали штабелями друг-друга. Точно матрасы на складе хранения. Это было бы смешно, и казалось игрой, но, всё так же: шлёп, шлёп. Скрип, скрип, складывали одно тело подростка на другое, точно лежащие снизу тела — просто бесчувственные куски мяса. Шорх, Шорх, по полу покатилось что-то круглое. Неужели картошка? Но для чего? Бред какой-то. Наблюдая за происходящим Воробьев, чувствовал, что вот-вот обмочится, потому что по ходу дела подростки собирали в коридоре картофель. Тщательно собирали каждый чёртов клубень и тащили к этим своим телам — стеллажам. Сглотнув ставшую вязкой слюну Пашка, прошептал Чебуреку: — Двигаем живо, мы возвращаемся обратно, — и в двух словах объяснил все, что сумел разглядеть. Мальчишки засели в комнате отдыха, закрыв дверь на хлипкую защёлку. Включённый телевизор передавал лишь помехи. Возможно, была сбита антенна, но чтобы это проверить, им нужно было бы залезть на крышу. Этот вариант пролетал. Плохи-плохи дела. Вскоре телевизор было выключен. В комнате отдыха зависал удручающая тишина. Чебурек поджал ноги к груди, обнял руками колени, он хлюпал носом и всё повторял: бабушка, бабушка, пожалуйста, родненькая забери меня. — Не раскисай, — что-нибудь придумаем, — обнял друга Пашка. Ему самому не хотелось вспоминать о пьющем отчиме и безвольной матери алкоголичке. Гребаный отчим заставлял воровать, вот поэтому он и попал сюда. Эх, жизнь. А вот Генка дурак сам виноват, связался с плохой компанией и загремел за всякую ерунду. Стены там расписывал из баллончика, стёкла разбивал, курил и тоже поддался уговорам, на понт точно лох своровал в ларьке блок сигарет «Кэмэл», за что и попался. — Давай поспи Чебурек, — сказал Пашка. — А я пока подумаю, подежурю. — Страшно мне, до чёртиков страшно, не засну, — сказал Чебурек, но всё же последовал совету Воробьева и прилёг на диван. Пашка вздохнул. За окном стремительно темнело. * * * Сменщицу Галины Петровны больше не волновала ни семья, ни готовка, ни другие заботы. В голове женщины все словно отключилось. Точно рубильник переключили. Раз и всё. Ей хотелось только есть, только собираться в кучи вместе с другими теплокровными и заботливо греть своим телом, как греет свои яйца курица-наседка картофельные клубни. А всё для чего? Не нужно было женщине этого знать, да и честно сказать не хотелось. Все её мысли разом ушли, как если слить воду из унитаза. Так бывало у неё во сне раньше, когда видишь себя кем-то другим. Всё тело женщины чесалось, зудящие очаги: пузырчатые наросты обсыпали грудь, плечи, и периодически перемещались, как личинки на жгутиках под воздействием температуры. Свет раздражал её глаза, постоянно хотелось спать, но прежде, прежде всего она знала, что следует крепко наполнить брюхо, да следить, чтобы другие теплокровные тоже не забывали насыщаться. Несколько раз за пару часов женщина впадала в ступор — и тогда в её ушах раздавался свист, снова приводящий её в чувство. Свист сводил с ума. Она закрывала глаза и всё равно перед взором точно в живую представал завхоз. Трещоткин. Этот свист, раздирающий уши был его голосом, который если хотел того мужчина, то так приятно отдавал свои распоряжения, что подчиняться его приказам доставляло женщине удовольствие, точно то, что повариха делала по воле Трещоткина, было её истинным жизненным предназначением. — Ах, — прошелестела женщина, росясь в запасах кладовой, и заглатывала из мешка горстями сахар, давилась, но всё глотала и глотала, а потом обмякшая прислонялась к стене и закрывала глаза, лениво чесалась и улыбалась, снова погружалась в беспросветное отупляющее забытьё. * * * Электрика звали Максим Бронеславович. Это был невысокий и круглый как колобок мужчина, но обладающий некой присущей ему индивидуальностью, некой манерой поведения, то ли мимикой, то ли голосом, то ли ещё чем, но вызывающей симпатию в собеседнике, стоило ему лишь начать разговор, да начать жестикулировать. Он всегда умел шуткой разрядить любой спор, а также отвлекать внимание собеседника, переводя нить разговора в нужное электрику русло. Так вот, сегодня Максим Бронеславович ни за какие коврижки бы не поехал в трудколонию, но его жена планировала по весне отпуск и поэтому требовала расчётный листок, который электрик в прошлый визит по рассеянности забыл забрать у начальства. А жёнушке срочно нужно было подбить семейный дебет с кредитом. И вот как назрело. До завхоза электрику дозвониться не удалось, а директор к едрене-фене отправился на недельный семинар. Природное чутье Максима Бронеславовича вопреки уговорам жены подсказывало, что ехать не стоит. Но вот только к своей удаче что ли, электрик мог заговорить зубы кому угодно, кроме своей жены. А ей, поди, если что-то уж стукнуло в голову, то пиши — пропало. Свое его жёнушка хоть зубами, хоть уговорами выбьет, но получит. — А я вот курицу запеку, как ты любишь, — ворковала его жена, разом присмирев, когда увидела что Максим Бронеславович, собирается и надевает брюки. Она улыбнулась, и сразу помолодела, похорошела, что её изрядная худоба больше не бросалась в глаза заострёнными чертами лица. Взгляд женщины смягчился, на скулах появился нежный румянец, окрасив бледную кожу лица персиковым цветом. Электрик несколько секунд топтался на месте, заглядевшись на жену, зажав пальцами пряжку ремня. Она отвернулась, и он сбросил мимолётное оцепенение, мигом оделся и чтомкнул жену в щёчку, захватил ключи от машины и квартиры и вышел за дверь, на ходу застёгивая тёплую куртку. И только отъехав метров сто от дома, Максим Бронеславович понял, что забыл телефон и тотчас угрюмо подавил возникшее желание немедленно вернуться за ним. Вздохнул, повернул руль и плавно влился в поток машин. * * * — Приплыли, — снова шепнул Чебурек, когда их с Пашкой блуждание по центральному корпусу трудколонии в поисках пищи, стремянки, или телефона, оказалось безрезультатным. Эх, а они ещё мечтали раздобыть что-то, что можно использовать как оружие, но, снова свернув в один из коридоров на развилке возле окна на втором этаже, уперлись в кучу малу чего-то тёмного, грязного и вонючего и извивающегося, пристроенного рядом с батареей. Это напрочь перегораживало дальнейший путь. — Медленно, поворачиваем и бежим, — шепнул с проскочившим в голосе писком Воробьёв. Куча мала, точно почувствовала их запах и стала подрагивать. Разглядев многочисленные ноги — руки, белесые слившиеся воедино лица и тёмные впадины глазниц, едва напоминающие их прежних обладателей, Чебурек едва не обмочился. Зашуршала, защёлкала верхушка кучи и вдруг одним гладким движением расщепилась, выталкивая нечто продолговатое коричневое и ослизлое. Мальчишки замерли возле стены, боясь пошевелиться. На сплющенной морде чудовища вытянулись длинные усики, на их концах открылись тёмные блестящие глазки. «Как бильярдные шары», подумал Генка и завопил. От пронзительного свиста будто вскипел гигантский чайник у мальчишки заложило уши. Куча — мала на их глазах стала стремительно распадаться. Ноги у Генки разом стали как ватные. — Ну, бежим же ты дубина, давай! — потащил за руку друга Пашка. Чудовище плюхнуло, сжав заднюю часть тела, точно поршневую пружину и прыгнуло, почти коснувшись своими усиками лиц мальчишек. — Не могу! — пропищал Генка не в силах заставить двигаться своё тело. Вторая тварь, насупив плоскую морду, раскрыло пасть с острой полоской вместо зубов и явно готовилась к прыжку. Воробьев оглядывался в поисках отходного пути. Нужно было спрятаться. Но как назло большинство кабинетов, которые они не успели осмотреть на втором этаже, могли оказаться вовсе не пустыми, а тоже заселёнными такой же кучей-малой, как и здесь. — Дыши Чебурек дыши медленно и глубоко, а когда я возьму тебя за руку то закрой глаза, — сказал Пашка, взглядом упрашивая друга полностью довериться ему. Чебурек кивнул. Собственные ноги казались ему слоновьими колодками. Генка не мог заставить себя двигаться. Точно его мозг, вот так реагируя на ситуацию, дал команду стоп, активируя самозащиту. «Набегался я уже, наверное», отстраненно анализировал происходящее разум Генки. Он вздохнул и замер, встретившись взглядом, с круглым глазом, вертевшимся на усике. Свист прекратился. Чудовище дёрнулось. — Раз два три, — отсчитал про себя Пашка, затем достал из рюкзака любимую книжку «Марсианские хроники» и со всей силы запустил в стоящую впереди тварь. Глухой удар — и книжка оказалась в пасти твари. Челюсти сомкнулись, разрезав мягкую обложку ровно на две части. Наверное, именно это вывело Генку из транса. Пашка схватил Чебурека за липкую от пота руку, который от прикосновения пальцев друга, медленно точно ото сна пришёл в себя, вздохнул и следом за Воробьёвым дал деру. Со смачным шлёп вторая тварь в прыжке припечаталась к стене и поползла по потолку, намереваясь отрезать путь отступления мальчишкам сверху. * * * Они бежали назад по коридору сломя голову, и выбирать подходящий кабинет времени не было. Первая дверь по пути оказалась заперта, вторая тоже, а вот дверь актового зала, в котором директор часто устраивал показательные собрания, а также всеобщее празднование Нового года неожиданно поддалась, и мальчишки стремительно заскочили внутрь. Не успев отдышаться, Воробьёв приказал тащить деревянные скамейки к дверям, чтобы подпереть их, и вовремя, потому что за дверями уже во всю пыхтели и неестественно громко сопели подоспевшие твари. За их сопением отчётливо различался топот ног. Неужели это было подкрепление?